К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

Не все верно в этом образе времени, нарисованном К. Руа, но в главном он, несомненно, прав.

Некоторые из мемуаристов и писателей пытались объяснить поведение советских людей в 30-е годы в первую очередь чувством страха. Об этом писал Н. Асеев в стихотворении «Верность Ленину», описывая настроения советских людей в дни похорон Сталина:

Отчего же давка у гроба?

Набегают со всех сторон, —

Чтоб увериться, глянуть в оба,

Что по смерти оставит он?

...И тогда у смертного праха

Мы не знали, как же нам быть?

Продолжать каменеть от страха

Или громко заговорить?

Подобное освещение событий сталинского времени является неискренним и ошибочным. Конечно, многие боялись – Сталина, НКВД, репрессий. В стихотворении «Страхи» Евг. Евтушенко писал:

Я их помню во власти и силе

При дворе торжествующей лжи.

Страхи всюду, как тени, скользили,

Проникали во все этажи,

Потихоньку людей приручали

И на все налагали печать.

Где молчать бы – кричать приучали,

И молчать, где бы надо кричать...

О самом примитивном и одновременно очень сложном чувстве страха писал в своих мемуарах и писатель А. Письменный: «В сложном, пожалуй, даже болезненном процессе научиться верить, подчиниться неумолимой и, в то же время, сомнительной логике общественной жизни тридцатых годов было что-то животное, нельзя этого не признать, вероятно, сходство с зоологическим инстинктом самосохранения. Может быть, это как раз и было самым нестерпимым. За всеми высокими рассуждениями, обширными выкладками, идейно-политическими домыслами притаился и приплясывал в моем сознании маленький бесенок обыкновенного страха. Он не исповедовал возвышенных принципов. И не был склонен к трибунному суесловию, ставшему таким обычным. Маленький бесенок инстинкта самосохранения со своей подлой рожей был наивен и прозорлив. Он не занимался политическим анализом. В его здравом смысле житейской мудрости было больше, чем в десятках книг. Его скептические представления об окружающем мире приходилось скрывать от посторонних, потому что хоть по-житейски они, может быть, и находились к истине ближе всего, их можно было счесть обывательскими и даже реакционными» [565] .

Но еще чаще, чем простой инстинкт самосохранения, многими людьми владел страх быть опозоренными. Эти люди доверяли партии и Сталину, они верили, что искренне служат народу и социализму, и боялись оказаться вне этого потока, боялись быть объявленными «врагами народа» и быть отвергнутыми народом. В своих воспоминаниях народный художник РСФСР Б. Е. Ефимов писал: «Надо быть настоящим и талантливым писателем, чтобы взять на себя задачу воскресить думы и переживания, владевшие в тот период тысячами и тысячами людей, – мучительное недоумение и страстное желание что-то понять; неизъяснимый страх и веру в здравый смысл, приливающую к сердцу надежду и опустошающее душу отчаяние.

Как описать состояние людей, чувствующих всем своим существом приближение страшной беды и не знающих, как уйти от нее, как спастись, остающихся скованными и беспомощными, как в страшном кошмарном сне... Как описать настроение людей, не имеющих возможности что-то объяснить за отсутствием чьих-либо вопросов, не имеющих возможности в чем-либо оправдаться за отсутствием к ним каких-нибудь претензий; понимающих весь ужас своего положения, зловещую опасность, нависшую над ними и их близкими, и вынужденных вместе с тем делать вид, что никаких оснований для беспокойства нет, что все в полном порядке, сохранять бодрость и работоспособность» [566] .

«Сталин воспользовался социалистическими идеями для деятельности, которая, по моему мнению, не была социалистической ни в своих целях, ни в методах, – писал итальянский литературовед и коммунист В. Страда. – Но точно так же верно и то, что на протяжении определенного периода все угнетенное человечество с именем Сталина боролось за осуществление подлинных и искренних социалистических идеалов. Сталин (человек и система) был феноменом, не имеющим прецедента в истории рабочего движения, и в силу ряда обстоятельств такое парадоксальное и кровоточащее в своей противоречивости положение оказалось возможным: говорят, что История хитра и часто ее хитрость оказывается очень жестокой» [567] .

Чтобы понять причины легкости, с которой Сталину удалось обмануть партию и народ и убедить советских людей в существовании в стране разветвленного фашистского подполья, надо вспомнить не только о доверии к Сталину, но и о суровой «предгрозовой» обстановке середины и конца 30-х годов.

Еще в 1907 году в своем романе-утопии «Красная Звезда» А. Богданов, тогда еще большевик, писал о внутренних трудностях, которые могут возникнуть в отдельных странах социализма, стоящих как «острова среди враждебного им капиталистического, а частью даже докапиталистического мира». Богданов предсказывал: «Боясь за свое собственное господство, высшие классы несоциалистических стран направят все свои усилия, чтобы разрушить эти острова, будут постоянно организовывать на них военные нападения и найдут среди социалистических наций достаточно союзников, крупных и мелких. Результат этих столкновений трудно предугадать. Но даже там, где социализм удержится и выйдет победителем, его характер будет надолго и глубоко искажен многими годами осадного положения, необходимого террора и военщины... Это будет далеко не наш социализм» [568] .

К сожалению, многие из этих пророчеств Богданова оказались близкими к действительности. Известно, что на протяжении 20 – 30-х годов СССР был единственным социалистическим государством на земле, где хозяином положения был еще империализм. Советские люди были уверены, что смертельная схватка с империализмом и фашизмом не только неизбежна, но и близка. Это создавало и атмосферу приподнятости, и атмосферу тревоги.

В Советском Союзе 30-х годов существовала не только память о пережитой недавно Гражданской войне, но и многие пережитки этой войны. Из людей, враждебно настроенных к Советской власти, возникали небольшие и разрозненные контрреволюционные организации. Значительные размеры приняла и шпионско-диверсионная деятельность капиталистических разведок, особенно разведок фашистских государств. Шпионаж, направленный против СССР, не был мифом, хотя это нисколько не оправдывало ни искусственного разжигания страстей, ни шпиономании, ни массовых репрессий. Но простым людям было трудно разглядеть разницу между правильным и неправильным в деятельности НКВД, направляемой Сталиным. Поэтому версия о существовании в СССР разветвленного контрреволюционного подполья могла показаться многим советским людям правдоподобной. В комментариях к своим военным дневникам 1941 года К. М. Симонов писал: «Между процессом Димитрова и заключением пакта о ненападении с фашистской Германией у меня не было никаких сомнений, что война с фашистами непременно будет. Больше того, мыслями о неизбежности этой войны для меня определялось все то, что я делал в те годы как начинающий литератор. Именно этой неизбежностью объяснялись для меня и многие трудности нашей жизни, и та стремительная и напряженная индустриализация страны, свидетелями и участниками которой мы были. В этой же неизбежности войны мы искали объяснения репрессиям 1937 – 1939 годов. Во всяком случае, когда весной 1937 года я узнал о суде над Тухачевским, Якиром и другими нашими военачальниками, я, мальчиком в 20-е годы несколько раз видевший Тухачевского, хотя и содрогнулся, но поверил, что прочитанное мною – правда, что действительно существовал какой-то военный заговор и люди, участвовавшие в нем, – были связаны с Германией и хотели устроить у нас военный переворот. Других объяснений происшедшему у меня тогда не было» [569] .

Среди других советских людей, поверивших в существование в СССР фашистской «пятой колонны», а из молодежи таких было большинство, возникла именно такая психологическая атмосфера, которая нужна была Сталину и существенно облегчила проведение его террористической программы. Жестокость и подозрительность Сталина воспринимались в этой атмосфере как положительные качества. Таким образом, Сталин продолжал и в годы террора опираться на обманутые им массы, используя их порыв к лучшему будущему и любовь к Родине. Свое отступничество от идеалов социалистической революции Сталин всегда прикрывал архиреволюционными фразами, и это мешало трудящимся и молодежи разобраться в истинных мотивах его действий. Но эта же поддержка народа, без которой в нашей стране не мог бы продержаться даже такой тиран, как Сталин, не позволила ему выйти сколько-нибудь далеко за пределы социалистического общественного строя и полностью уничтожить основные социальные завоевания революции. Обманув советских людей, Сталин стрелял по ветеранам революции, выдавая их за врагов. Но он не мог открыто выступить против Ленина, против социализма. Сталин сильно замедлил, но не мог повернуть вспять колесо истории.