Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен

За одну или две серебряные монеты они были готовы перевезти нас туда, где остановился Свейн на зимовку. Седобородый старик рассказал нам об этом, было понятно, что никто не скрывал месторасположения конунга. Но мне не стоило появляться у Свейна, если мне нечего было рассказать ему, – так считал этот старый воин, и предупредил, что конунг может быть крайне вспыльчивым и непредсказуемым. Я лишь кивнул в ответ, пробормотал, что раньше уже встречался с ним и смогу постоять за себя, если понадобится. Меня намного больше беспокоил тот факт, что у нас не было серебра, а значит, мы не могли добраться до острова.

Мы с Сигрид ехали вместе уже так долго, что чувствовали себя как муж и жена, так, по крайней мере, мне хотелось думать. Когда мы обустраивались на ночь, слова нам были не нужны. В сумерках я уходил за сушняком и ветками или, если повезет, за засохшей сосной, потому что костер должен был гореть всю ночь, чтобы мы не замерзли. А Сигрид в это время сооружала укрытие. Она рубила ветки, по большей части это был ельник, расстилала там, где мы собирались спать, и сооружала небольшую стенку из камней или же из бревен, чтобы лучше сохранялось тепло от костра. Она кормила Фенрира, растирала его больную заднюю лапу, и обычно держала на руках, когда я возвращался с дровами. Мы тесно прижимались друг к другу, стараясь укрыть от ветра те искры, которые я в это время пытался выбить с помощью кремня и куска железа, потому что малейшее дуновение ветерка могло загасить их. Обычно уже вокруг нас сгущалась тьма, и на короткое время единственное, что нас занимало, был огонь. Я подкладывал сухую траву к разгорающемуся труту, раздувал пламя, а затем подкидывал сухие веточки, внимательно следя, пока он не охватывал палки потолще, и тогда мы могли уже поставить вертел. Обычно я его делал из свежих палок, которые трудно воспламенялись. Мы растапливали снег в берестяных плошках, которые смастерила Сигрид и которые у нее очень хорошо получались.

Сушеное мясо, которое мы взяли с собой из Вейтскуга, уже давно закончилось, но севернее Даневирки водилось много мелкой дичи. Сидя в седле, я мог подстрелить зайца или птицу, но все было как обычно: я не испытывал никакой радости от охоты, как другие мужчины. Я убивал лишь для того, чтобы утолить голод. Так было, пока я не заметил, что Сигрид проявляет ко мне больше любви и заботы, когда я приносил добычу. Она могла погладить меня по руке или прижаться ко мне или позволяла обнять ее, и я осознал, что это имело особый смысл после всего произошедшего. Если бы можно было предупредить датского конунга, что Олав был у Бурицлава, и для этого было бы достаточно лишь сидеть в засаде и ждать его, у меня бы тогда появилась возможность отомстить за отца, за Сигрид, за свой рабский ошейник, и я смог бы уехать.

В то же время я снова начал раздумывать, что же могло произойти с моим братом. Понимал, что у Свейна Вилобородого, скорее всего, я встречу и Сигвальди. Я прекрасно знал, что старый хёвдинг йомсвикингов пользовался благосклонностью датского конунга, но я не оставлял надежды отомстить за брата тоже. Подобраться к Сигвальди, не рискуя своей жизнью, было невозможно, потому что рядом с ним всегда находились дружинники. Я мог, конечно, притвориться, что впал в немилость у Вагна, и теперь хотел поработать на него. Смог бы я выманить его на охоту, например, только он и я? Но, убив его, я снова становился вне закона. За мной и Сигрид тогда начали бы охотиться еще и люди Сигвальди, и нам снова пришлось бы пуститься в бега.

Я долго размышлял над этим, но всякий раз, когда в моей голове появлялся новый план мести, мне приходилось от него отказываться. С Бьёрном все было не так, как это произошло с отцом. Я точно не знал, кто убил Бьёрна, и не мог заставить себя ненавидеть Сигвальди так же, как я ненавидел Роса. С Сигвальди все было по-другому, потому что он никогда не имел ничего против нас с Бьёрном, он знал, кем мы были. Однако если бы мне представился шанс запустить стрелу в этого старого йомсвикинга, если бы он мне повстречался как-нибудь вечером в лесу… Я бы не колебался.

Мы с Сигрид добрались до моря ранним утром. Шум прибоя был слышен нам еще с места нашего привала ночью, и, как только начало светать, мы отправились дальше на побережье. Мы сидели на лошадях, перед нами раскинулось серое море в тумане, а в лицо дул холодный ветер. Если мы не найдем способ, как перебраться на остров, дальше дороги нам нет. Нам надо было найти кого-нибудь, кто бы помог нам, но серебра у нас по-прежнему не было.

Вокруг лежала равнина, найти укрытие было трудно. Поэтому мы с Сигрид полдня скакали назад по той дороге, по которой добрались сюда, прежде чем разбить лагерь. Я помнил, что по дороге нам попадалась хижина с односкатной крышей из каких-то веток, а к вечеру еще начался снег. Мы лежали под крышей на шкуре, укрывшись второй шкурой, как обычно делали. В тот вечер мы остались без еды, а я был таким голодным, что совершенно не мог уснуть. Сигрид, наоборот, заснула очень быстро, поэтому я просто лежал до полуночи, прислушивался к дыханию лошадей и понимал, что они были так же голодны, как и я.

Насколько я помню, я долго лежал возле огня, а потом появились они. Было уже темно, потому что эти двое явились посреди ночи. Мы ехали по тропе, по которой проезжали все, кому надо было с Воинской дороги на остров Фюн, и с этой тропы был отчетливо виден костер. Я слышал хруст веток и снега: из темноты появилось двое мужчин, присев возле костра с другой стороны. Они протянули дрожащие руки к огню, свет костра упал на их лица, и я сразу узнал их. То были те два монаха.

– Мы не побеспокоим вас, – произнес один, глядя на Сигрид. Она проснулась и села, прижимаясь ко мне.

– Мы только хотели согреться, – добавил второй.

Я заметил, что они приехали на двух лошадях. Они стояли, уставившись своими большими глазами на огонь, который очень пугал их.

– У нас нет ни трута, ни огнива, – снова раздался голос первого.

– Кто-то их украл, – добавил второй. – Прямо перед тем, как нам надо было ехать дальше. Надо было бы