Йомсвикинг - Бьёрн Андреас Булл-Хансен

рядом, но она была такая нежная, хрупкая, теплая под моими руками. Конечно, я не смел запускать свои руки ей под рубашку, потому что мы оба понимали, чем это может закончиться. Но сейчас мы были свободными, достаточно взрослыми, чтобы стать мужем и женой, а мое умение строить лодки могло прокормить нас обоих и наших будущих детей. Но казалось, она чего-то боится и поэтому со мной была неприступна. Я что-то делал не так? Я ничего не понимал, стало хуже, когда одним утром я проснулся и увидел, как Сигрид стоит возле костра и стирает кровь со своих бедер.

Конечно, смешно, что до сих пор я ничего не знал о женских кровотечениях. Но я вырос без матери, и сестер у меня тоже не было, а потому знал о женщинах лишь то, что рассказывали Хальвар, Эйстейн и другие йомсвикинги.

– Ты ранена? Почему ты мне ничего не сказала? Куда… Куда попала стрела?

Я помню, как она сначала покачала головой, и ее длинные рыжие волосы рассыпались вокруг ее плеч, и она сразу стала похожа на девочку, с которой я познакомился на Оркнейских островах. На ее лице появилась улыбка, она стукнула меня рукой по груди и пробормотала, что я все понял, ведь я неглупый. Когда я снова спросил ее, не была ли она ранена, Сигрид поняла, что я не шучу. Она убрала свои кудрявые локоны с лица и посмотрела на меня.

– Ты разве не знаешь… – она положила руку себе на промежность. – …про это?

Я посмотрел вниз, мне показалось, что в нее попала стрела, но я не видел никаких разрывов на ее рубашке.

– Ты не знаешь, – проговорила она. – Торстейн… – Она снова стукнула меня по груди тыльной стороной. – Бедный Торстейн. Ему никто не рассказал…

Она опять ударила меня, уже сильнее. И снова ударила, уже другой рукой. Улыбка исчезла с ее лица. Она барабанила по мне кулаками. Я схватил ее за руки и прижал к себе, вся напряженность ушла из ее худенького маленького тела, из ее груди вырвался стон, и она прильнула ко мне.

В тот день в лесу разбушевалась непогода. Мы с Сигрид соорудили себе укрытие из стволов деревьев и лап ели, а лошадей привязали поближе к костру. Я был привычен к холоду, но вот Сигрид приходилось нелегко. Да, у нас была специальная кожаная одежда и шкуры, но жуткий холод, разыгравшийся в тот день, был силен как никогда. В какой-то момент я подумал, что Сигрид и лошади его не переживут. Датским топором я повалил четыре дерева: две наполовину засохшие березы и два бука. Из них я сделал большой костер, который мог бы обогревать нас с головы до ног, когда мы ляжем спать. Я подвел лошадей вплотную к костру, потому что на ветру они бы погибли. Мы растопили снег в бересте, и я дал сначала попить животным. Фенрира я прижал к себе, бедный пес весь был покрыт инеем. И мы стали ждать.

Весь день и часть ночи бушевала непогода. Я смотрел за Сигрид и животными, но в конце концов меня, видимо, сморило, и я заснул, потому что когда я проснулся, было уже светло. В подлеске ветер сдул весь снег, если не считать нескольких сугробов, образовавшихся за стволами деревьев и бугорками. Повсюду валялись поломанные ветки и сучья, деревья были вывернуты с корнями вместе с огромными мерзлыми кусками дерна. Лошади стояли, перебирая ногами с другой стороны костра, в котором еще не погас огонь. Сигрид подвесила берестяную плошку, чтобы та обсохла.

В то утро я рассказал Сигрид, куда мы должны были поехать. Как я и ожидал, эта идея ей совсем не понравилась. Она сидела сгорбившись возле костра, пока я готовил лошадей. Ее привезли именно к Свейну Вилобородому, когда она оказалась в Дании как рабыня. И сейчас – неужели я хотел отвезти ее обратно?

Она хмурилась и молчала весь день. Я ехал впереди и постоянно поглядывал назад через плечо. Но Сигрид ехала за мной, она не пыталась убежать. Возможно, она это сделала бы, если бы в лесу не было так холодно и если бы все еще не опасалась погони Роса и его людей за нами. Скорее всего, она думала, что со мной было безопаснее, чем одной.

Больше мы не увидели Роса с дружинниками, и я подумал, что они, вероятно, вернулись в Вейтскуг. Мы были одни в лесу, падал снег, прошло еще два или три дня, и Сигрид оживилась, выпрямилась в седле и начала разговаривать со мной. Она считала, что пора было начать охотиться, и ей не терпелось посмотреть, насколько хорошо я стрелял из лука. На снегу были видны следы зайцев, изредка нам попадались лесные птицы и голуби на верхушках деревьев. В какой-то день мы вышли к березовым зарослям, корни берез были выдраны, и там лежал помет дикого кабана, от которого еще шел пар. Я взял лук и пошел по следам внутрь леса, ниже каменистой осыпи в овраге, где стоял заиндевевший папоротник, и увидел целое стадо, которое с диким визгом пустилось в разные стороны. Там были и молодые кабанчики, и матерые свиноматки, и огромный кабан с клыками, который понесся прямо на меня, попав клыком по моей поврежденной ноге, опрокинул меня на спину, как будто я был былинкой, и пронесся дальше.

Сигрид думала о своем, когда я хромая вернулся. Она спросила, что произошло, и я сказал, что упал. Потом забрался в седло, и мы поехали дальше.

Говорят, ожесточение может разрушить человека. До того момента я спокойно принимал удары судьбы, но та боль, которую я испытал в тот день, что-то перевернула во мне. В некотором смысле, это было странно, потому что мне было не так уж и больно, рана не кровоточила. Но пока мы ехали, я все думал о тех страшных событиях, которые произошли в моей жизни: об отце, которого убили, о Бьёрне, погибшем от рук людей Сигвальди. Я проклинал того, кто изувечил мне ногу, сделав меня хромым, я желал ему вечных мук в ледяных чертогах Хель. Никогда больше я не смогу бегать, как другие люди, моя нога всегда будет волочиться. Да, я не в первый раз чувствовал эту горечь утраты, но тогда впервые во мне возникла такая жгучая жажда отомстить всем, кто разрушил мою жизнь и жизнь моих близких. Мне было важно проговорить эти слова вслух, хотя бы шепотом, потому что я не был уверен, что Один