Отдел убийств: год на смертельных улицах - Дэвид Саймон

– Что ж, – продолжает Полански, – но, сэр, разве вы не согласны, что мисс Лукас была очень опрятным человеком и не оставила бы пачку сигарет на полу?

– Протестую, – говорит Доан.

– Разве не вероятнее, что пачка попала туда в ночь убийства?

– Протестую.

Горди вмешивается.

– Вы можете ответить на этот вопрос с какой-либо уверенностью? Да или нет?

Доан буравит детектива глазами, еле различимо качая головой. Пользуйся шансом, хочет сказать он. Отказывайся.

– Я могу ответить, – отвечает Гарви.

– Протест отклонен, – говорит Горди.

– Под кроватью хватало мусора. На виду в доме все чисто и опрятно, но я бы не назвал чистым пол под кроватью.

– Телефон находился под кроватью? – спрашивает Полански.

– Да, – отвечает Гарви, глядя на фотографию. – Мы его туда вернули, чтобы сделать снимок.

– Можно ли сказать, что телефон не лежал там в течение длительного периода времени?

– Я не знаю, когда он туда попал, – говорит Гарви.

Частичное спасение детектива-ветерана. Полански довольствуется тем, что получил, и идет дальше – спрашивает о волосах, найденных на простыне криминалистом и отправленных в трасологическую лабораторию. Их когда-нибудь с кем-нибудь сопоставляли?

– По волосу невозможно определить, кому он принадлежит, – говорит уже настороженный Гарви.

– Это определить можно. Разве не существует никакого научного анализа, полезного для следствия?

– Нельзя сказать, что конкретный волос принадлежит конкретному человеку.

– Разве нельзя сузить круг до белых или черных людей? – спрашивает Полански. Тут Гарви уступает:

– Но не более того.

Детектив и адвокат кружат в течение еще нескольких вопросов, пока не проясняется тезис Полански: волосы с места преступления ни с кем не сопоставляли. Хотя в этом и нет никакого смысла, он создает впечатление, будто Гарви вел следствие халатно.

Пока что Полански свой оклад отрабатывает. Что в конце перекрестного допроса доказывает и сам Гарви, когда адвокат интересуется временем смерти.

– Окоченение уже наступило и заканчивалось, – говорит детектив. – А еще по запекшимся пятнам крови под ее головой – густой, свернувшейся, пропитавшей ковер по краям, – мне показалось, что она пролежала двадцать четыре часа.

Полански и Доан вскидывают глаза. Двадцать четыре часа означают, что смерть наступила поздно вечером предыдущего дня.

– Она была мертва двадцать четыре часа? – уточняет Полански.

– Совершенно верно, – говорит Гарви.

Доан впивается глазами в свидетеля, силой мысли заставляя серьезно задуматься над ответом.

– Значит, ваш вывод – что она была убита не раньше пяти часов вечера двадцать первого числа? – спрашивает Полански. До Гарви наконец доходит.

– Забираю свои слова назад. Нет, простите. Я запутался. Я хотел сказать – двенадцать часов.

– Я так и думал, – говорит Полански. – Благодарю. Больше вопросов не имею.

На повторном допросе Доан возвращается к найденным волосам, но тем самым позволяет Полански в последующих вопросах снова намекнуть, что детектива интересовали не все собранные улики:

– Если бы вы проверили волосы, смогли бы определить, принадлежат они мистеру Фрейзеру, мисс Лукас или кому-либо еще. Это так?

– Если бы мы сравнили волосы, смогли бы только установить, что они похожи, – устало повторяет Гарви.

– Смогли бы, но не сделали, – говорит Полански.

– Я не видел в этом необходимости.

– Очень жаль, сэр. Спасибо.

Последний комментарий задевает Доана – он поворачивается на стуле к Полански.

– Ты серьезно? – саркастично спрашивает он. Потом переводит глаза на судью. – У меня больше нет вопросов.

– Вы свободны, сэр, – говорит Горди.

Первый день заканчивается. Через пять минут Гарви встречает Полански в коридоре и замахивается с притворным гневом.

– Вот же ты кляузник, – говорит он с улыбкой.

– Ну, ну, – отвечает Полански, слегка оправдываясь. – Ничего личного, Рич. Я просто делаю свою работу.

– Ой, да я знаю, – Гарви шутливо бьет его в плечо. – Я не в претензии.

Но Доана не так-то и легко успокоить. Возвращаясь вместе с Гарви в свой офис, он не сдерживается и отпускает несколько красочных эпитетов в адрес достойного соперника.

Волосы, «Ньюпортс» – все это пыль в глаза, материал для любого хорошего адвоката. «Пыль» – это теория, которая гласит: если не хочешь спорить с вещдоками стороны обвинения, придумай свои. Наверняка Роберт Фрейзер уже готов выйти за кафедру и заявить, что Винсент Букер курит «Ньюпортс».

Гарви знает, что сигареты еще могут попортить им кровь, и извиняется перед Доаном.

– Я уверен, что разобрался со этим сразу на месте происшествия. Просто подробностей уже не помню.

– Не переживай, – мягко отвечает Доан. – Но можем ли мы как-то…

– Я сейчас же свяжусь с Джеки или Генриеттой, – опережает его Гарви. – Ларри, я уверен, что это были сигареты Лины, просто уже забыл, кто мне это сказал.

– Ладно, – говорит Доан. – Эта чушь про волосы меня не волнует, но вот насчет сигарет он говорил по делу. Это нужно пресечь на корню.

Четверг, 20 октября

На второй день разбирательств Ларри Доан сразу наверстывает упущенное.

– Ваша честь, – говорит он, когда суд призывают к порядку. – Штат желает вызвать Генриетту Лукас для двух вопросов.

Полански понимает, к чему все идет.

– Мисс Лукас, – спрашивает прокурор, – скажите, курила ли на момент смерти ваша мать?

– Да, – отвечает ее старшая дочь.

– Вы знаете приблизительно, когда она начала курить?

– Где-то в начале этого года.

– И, – добавляет Доан, – какую марку она курила, если вам известно?

– «Ньюпортс».

Полански за своим столом качает головой. Но сдаваться еще не готов. На перекрестном допросе он изо всех сил намекает, что Роберт Фрейзер проводил с любовницей больше времени, чем ее взрослая дочь, и ему лучше знать, курила Лина или нет. Намекает на странное совпадение, что сорокалетняя женщина закурила за два месяца до смерти. Задает вопрос, обсуждала ли дочь свои показания с прокурором, тем самым намекая жюри, что ответы ей подсказали. Хорошая попытка – опять же, Полански отрабатывает оклад. И все же, когда через пять минут Генриетта Лукас покидает зал суда, пачка сигарет – уже не угроза.

Следом за ней Доан вызывает Джона Шмялека, который описывает вскрытие и характер ранений, а также приносит в качестве вещдока несколько черно-белых фотографий с ранениями во всех подробностях. Стерильные снимки потолочной камеры на Пенн-стрит сильнее снимков места преступления доносят избыточность насилия: три огнестрельных ранения – одно с сильным пороховым ожогом на левой стороне лица, одно – в груди, одно – в левой руке; одиннадцать ножевых ранений в спину плюс поверхностные порезы шеи и подбородка; полученные при самозащите ранения на ладони правой руки. Лина Лукас дожидается справедливого рассмотрения в суде благодаря десяти кровавым фотографиям, допущенным вопреки нескончаемым протестам адвоката Роберта Фрейзера.

Но утренние показания – только прелюдия к настоящей битве, войне за доверие, что начнется позже, когда