"Фантастика 2023-134". Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Демина Карина

Вот ведь…

– И… и что мне делать?

– Ничего, милое дитя. Вернуться к себе и ждать. Просто ждать. – Он протянул руку, и Эва вложила свою, дрожащую. – Все будет хорошо. И уже завтра ты вернешься домой.

Почему-то…

Почему-то все равно не получилось поверить.

Матушка пила чай.

Не то чтобы это занятие было каким-то слишком уж необычайным, просто… Я вот собиралась, выбиралась. Добиралась. И добралась.

И…

И по ощущениям будто снова пустыню пересекла. А она тут чай пьет.

– Добрый день, дорогая. – Матушка ласково улыбнулась и указала на кресло. – Присаживайся. А вы будьте добры, оставьте нас.

Это она горничной, которую ко мне приставили то ли сопровождать, то ли на нервы действовать. Иначе зачем она всю дорогу сопела.

Пыхтела.

И сверлила меня взглядом. Во взгляде этом читалось плохо скрытое возмущение и желание сказать, что, мол, леди так себя не ведут.

И матушке она бы сказала. Даже готовилась. Вон и рот открыла. Закрыла. А потом взяла и присела, чтобы спустя мгновенье просто исчезнуть. За дверью.

– Как это у тебя получается?

– Просто воспитание. – Матушка поглядела на меня с упреком. – А ты о нем, похоже, забыла.

– Ну, я же не нарочно. А Эдди где?

Присесть я присела.

Гостиница, конечно… в Последнем Приюте такой нет. Да что там наше захолустье – небось, во всех окрестных городках ничего похожего не сыскалось бы. Этакую роскошь не в каждом борделе увидишь.

Ну… я не то сказать хотела.

Наверное.

Главное, все блестит, сияет и прямо-таки бьет по нервам излишнею благообразностью.

– Уехал по делам.

Выходит, и у него дела. И у Чарли. И… даже матушка и та чаем вон занялась, разливает по крохотным чашечкам, голубенькими цветочками расписанным.

– Возможно, что весьма скоро мы переедем.

– К-куда? – Сердце екнуло.

Переедут?

Или уедут?

Домой? Может, не совсем, землю-то сдали, но… но отсюда? А я тогда как? Одна останусь? Я не хочу, чтобы одна!

– Мне от тетушки дом остался, – невозмутимо произнесла матушка. – В наследство. Эдди должен его осмотреть, и если дом в приличном состоянии, а я весьма на то надеюсь, в него и переедем. Это недалеко.

Фух.

Аж дышать легче стало!

– Вот, дорогая. – Она протянула мне чашечку с блюдцем. – Выпей. Ты выглядишь взбудораженной.

– Я…

Я взяла чашечку. И блюдце тоже. И снова ощутила голод, который в последнее время, кажется, испытывала почти постоянно. Сейчас вот тоже в животе заурчало.

Но дело не в этом.

А в том, что сказать?

Что мне там не рады? Что не любят? Не ценят? Что хотят запереть где-нибудь подальше от их драгоценного высшего света? Что маменька Чарльза хотела бы иную невестку?

А сестрица вовсе меня открыто ненавидит?

Что сам Чарльз исчезает, а если и появляется, то ненадолго и какой-то… другой?

Чужой.

Незнакомый.

И этот незнакомец бесит несказанно. Но я держусь.

Я не сказала ничего, только чай пригубила. Надо же, какая гадость.

– Почему его здесь так заваривают? – спросила я. – Будто жалеючи?

Матушка поглядела на меня поверх чашки. Но ответила:

– Отчасти именно поэтому. Некогда чай был весьма дорогим напитком. И сейчас хороший чай довольно дорог, хотя и не настолько. А еще крепкий горчит, и это нравится далеко не всем.

Даже чай нравится далеко не всем. Что уж о людях говорить?

– Вот и разбавляли молоком, сахар добавляли для сладости. А потом как-то и привыкли.

Да и ладно, чай как чай.

Зря я придираюсь. Все не та трава, которую мы дома пили последние пару лет. Я уж и вкус-то чая позабыла. А ворчу. Или это от нервов все?

Матушка…

Хоть бы спросила. Если бы спросила, я бы сказала, что… что мне плохо. И я понятия не имею, что мне делать. Или не делать? И как сделать так, чтобы все не разрушить. И как понять, не поздно ли это делать? Может, все уже и рухнуло? А я не заметила.

И…

И мы пили чай.

Молча.

– Возможно, ты не откажешься разделить со мной обед? – поинтересовалась матушка и улыбнулась хитро. – У тебя в животе урчит.

– Громко?

– Очень.

– И неприлично.

– Именно. – Ее улыбка была светлой. И… и она сама изменилась. Нет, платье осталось прежним, старым, с выцветшими рукавами, дважды, если не трижды, перелицованным. И я помню, как она его шила.

И…

И прическа. Матушка всегда зачесывала волосы гладко, и в косе ее светлой блестели нити седины.

Но все-таки – почему она кажется такой… такой уместной в этом вот кресле? Среди позолоты, блеска и пафоса? Почему выглядит так, что поневоле забываешь и про платье, и про прическу, и про то, что драгоценностей у нее нет, обручальное кольцо и то заложено.

И…

– Не откажусь, – вздохнула я. – Это нормально, постоянно хотеть есть? А еще она меня овсянкой уморить пытается!

– Травит?

– Нет. Но ты бы попробовала ту овсянку!

– Милли. – Матушка глянула с укоризной. – Овсянка весьма полезна для цвета кожи. И волос.

– У меня и без нее нормально и с цветом кожи, и с волосами. И… и на обед вареная рыба! Два листика салата! Кусочек хлеба. Вот такусенький! – Я показала пальцами размер этого хлеба. – «Леди пристала сдержанность». Не знаю, как леди, но я скоро подохну на этаких харчах!

– Милли…

– Извини, мама. Это просто…

– Тяжело?

– Да.

– И хочется сбежать?

Хочется. Еще как. Почему все сказки заканчиваются на «жили долго и счастливо»? Но ни в одной не говорится, как именно? Или просто потому, что сказке лучше сказкой оставаться?

– А ты…

– Мне тоже хотелось после замужества, – матушка вздохнула. – Наверное, если бы не некоторые… обстоятельства, я бы и сбежала. Но бежать было некуда. Знаешь, я ведь привыкла, что вести дом – это отдавать приказы слугам. Проследить за экономкой. Забрать домовые книги. И с кухаркой обсудить меню на неделю. Леди нет нужды брать в руки тряпку и самой вытирать пыль. Или ощипывать кур. Или… Нет, поначалу-то в доме слуги имелись. Конюхи. И еще женщина, которая следила за порядком. Я ей не понравилась.

Странно было слушать такое.

– И она постоянно пакостила. Подавала холодный завтрак. Или готовила вовсе не то, что сказано. А когда готовила по моим рецептам, то получалось что-то совершенно несъедобное. И она всегда подчеркивала, что я настояла. Никто ничего не говорил, но мне было до ужаса стыдно. Твой отец… ему никогда не нравилось сидеть дома. И в какой-то момент я поняла, что осталась одна. На краю мира. В доме со стариком, который слишком занят тем, чтобы сохранить хоть что-то от былых богатств, и слугами. Это было тяжело.

Матушка поднялась к отделанному серебром рогу.

– Обед… обильный?

– Да. Если… леди это позволено.

Она чуть кивнула. И взяла рог. Странно это – говорить в коровий рог, пусть отполированный до блеска и украшенный серебряными узорами. Даже камушки вделали. Но все равно…

– Прогресс. – Матушка вернулась на место. Она присела и разгладила юбки.

– У меня не тот цвет лица, – пожаловалась я. – И волос.

– И еще ты слишком высокая.

– Про это не говорили.

– Не волнуйся, еще скажут, – утешила матушка. – И про рост, и про вес, и про форму ушей.

– А с ней-то что не так? – Уши я потрогала, убеждаясь, что вроде больше не стали.

Они даже не оттопыренные. Нормальные у меня уши.

– Ничего. Как и со всем остальным. Просто повод.

Повод… стало быть, просто повод.

– Ты слишком другая, Милли. – Матушка поглядела на меня с сочувствием. – И я в свое время была такой же. Чересчур нежной. С кожей, которая моментально обгорала на солнце. С такими руками, что сразу покрывались мозолями, стоило взяться за тряпку или веревку. И мозоли долго не заживали. Я простужалась от малейшего дуновения ветерка и маялась от жары. Мерзла по ночам. Днем же яркое солнце вызывало головные боли. Меня ужасали люди, среди которых я оказалась. Особенно женщины. Резкие. Наглые. Они смеялись над моими манерами. Оказалось, что мне врали и манеры вовсе не так уж важны. Порой важнее умение стрелять.