Зачем звезда герою. Приговорённый к подвигу - Николай Гайдук

Отец его, Азар Иосич, почётный гражданин Москвы и Старгорода, несколько лет назад скончался, но имя и связи отца всё ещё срабатывали, вот почему молодой Пустовойко сумел так быстро и выгодно приобрести «мечту на колёсах». Это была модель 2410, 402-й движок с форкамерным усиленным блоком, но с обычной головкой под 92-й бензин. Такие редкие двигатели для ГАЗ 2410 делали только на экспорт или в спецгаражи, которыми пользовались только большие начальники.

Зверовато урча, «Волга» катилась по главной дороге из областного центра в районный центр. Дорога была не ахти какая, но всё же попадались ровные участки, словно громадным утюгом разглаженные – с ветерком промчаться можно.

Впереди опять был отличный перегон, недавно заасфальтированный.

– Притормози, – сказал владелец новой «Волги», – он сидел на месте пассажира. – Сам хочу попробовать.

Машина остановилась.

– Прошу! – улыбаясь, пригласил шофёр, молоденький, весёлый, с кровавой каплей комсомольского значка на костюме. Проявляя суетливую услужливость, он выскочил наружу и дверцу распахнул перед начальником. – Машина – зверь. Так и рвёт из-под себя, так и мечет!

– Машина – это человек, – назидательно сказал начальник и, похлопав по капоту, неожиданно спросил: – А почему я не вижу оленя?

Вихрастый водитель посмотрел в сторону леса. – Не понял. Вы про какого оленя?

Пустовойко машинально волосочек выдернул из треугольной, розовато раздувавшейся ноздри.

– Ты не помнишь, наверно, или не знаешь. Был на «Волгах» зверь такой – никелированный рогатый олень на бампере.

– А-а! – Водитель причесал пружинистый вихор. – Этого зверя убрали. По технике безопасности. Дело в том, что когда «Волга» с пешеходом сталкивалась – олень рогами людей бодал.

– Жалко, – сказал Пустовойко, непонятно о чём сожалея, то ли о том, что оленя с капота убрали, то ли о том, что люди страдали от игрушечного оленя. – Ну, ладно, поехали. Я сяду за руль.

Эту «мечту на колёсах» Пустовойко из областного города перегонял в район, где работал по партийной линии. Жил он пока в Миролюбихе, но в скором будущем планировал переехать в райцентр, там ему уже квартиру выделили.

Оказавшись за рулём, Семён Азартович заволновался. Глаза азартно вспыхнули, когда машина, послушно отзываясь на акселератор, неожиданно резко рванула вперёд.

– Тихо, дядя, тихо, все уедем! – сам себе сказал Семён Азартович и расхохотался от странного ощущения: как будто он только что выпил. – Хороший движок, говоришь? И сколько можно выдавить из этих лошадей?

– Сколько на спидометре написано. Все двести. – Попробуем? А?

– Так ведь она ещё не обкатана.

– Вот мы и обкатаем! – Начальник подмигнул и снова засмеялся, точно похваляясь мраморным блеском зубастого рта. – Или ты боишься?

– Нет. Машина-то ваша. Но я бы так сразу движок не стал нагружать. Надо постепенно.

Поначалу Пустовойко медленно поехал, но азартная кровь разгоралась. Наращивая скорость, он всё больше увлекался, потешно выпучивая глаза и высовывая кончик дрожащего языка.

Навстречу полетели предосенние луга и перелески. Ветер запосвистывал в приоткрытом боковом окне. Стрелка спидометра полезла вверх, а затем стала клониться ниже, ниже – в сторону ста двадцати километров. Дорога впереди была пустая, только лужицы взблёскивали разбитым зеркалом, да время от времени какие-то пташки взлетали с дороги, где они собирали, должно быть, зерно, упавшее с грузовиков, надсадно вывозивших тучный урожай. Мелкая живность – мошкара и муха, редкая бабочка – иногда врезались в лобовое стекло, расплывались разноцветными пятнами.

– Поехали! – подражая Гагарину, закричал Пустовойко, ощущая себя в кабине космического корабля. Скорость хмелила, скорость веселила. И вдруг…

Солнце над полями на несколько мгновений вдруг померкло – словно чёрное раскидистое дерево поднялось невдалеке. Или как будто нефтяной фонтан ударил – метров на пять и поднял сизое дымное облако.

Белая «Волга», виляя задом и противно повизгивая тормозами, остановилась.

– Это что такое? – насторожённо спросил Пустовойко. – Вон там. Не видел?

– Извините, – шепотом сказал шофёр, – я в другую сторону смотрел.

– Там что-то шарахнуло.

– Где? Вот там? Не видно. Может, показалось?

– Нет. Не показалось. – Пустовойко вышел из машины и, глядя в поля, повторил по слогам: – Не показалось.

Вихрастый парень тоже следом выскочил.

Они постояли на прохладном ветру, помолчали, глядя в ту сторону, где только что земля фонтаном хлестанула в небеса. А через минуту-другую до них долетел слабый запах тротила.

– Скорей всего, мина сработала, – догадался Пустовойко, шевеля ноздрями с треугольным вырезом.

– Мина? – Шофёр изумился. – Откуда?

– Ты живёшь тут без году неделя, а нам это дело знакомо. Здесь чего только нет. – Привставая на цыпочки, Семён Азартович покрутил головой. – Интересно, кто там наступил?

Неподалёку – россыпью – бродило стадо.

– Корова, наверно, – подсказал водитель, – вон пасутся. – Ладно, если корова. А ну, пошли.

Водитель сделал шаг, другой – и замер.

– Семён Азартович! А вдруг мы наступим на мину? Пустовойко оглянулся, недовольно сверкая глазами. – Ты на дерьмо коровье не наступи. А за всё остальное не бойся. Пошли, сказал.

Шофёр не хотел, а всё же поплёлся, стараясь шагать по-волчьи – след в след.

Завернув за красновато-жёлтые ракитовые кусты, Пустовойко увидел ошмётки развороченной земли, головёшками разлетевшиеся по сторонам. Подбитая сорока лежала на траве, трепетала окровавленными крыльями, не в силах подняться, и широко раскрытым, диким глазом пялилась на приближавшегося человека. Белые перья и снежинки-пушинки трепетали на сухих и жёстких стеблях кровохлёбки, словно оправдывавшей своё название – трава эта минуту назад хлебнула горячей крови, долетевшей брызгами. Дальше стояли ещё два раскидистых ракитовых куста с поломанными верхушками – ветки висели на древесной кожице, красноватой, полупрозрачной.

Походка Пустовойко была с подвывертом – от отца досталась. Раздвигая кусты, он замедлился. Потом присвистнул.

– Ох, ёлки! Это как же тебя угораздило? – Он склонился над человеком. – Да это же, по-моему, сосед мой. Стародуб. Ну, что? Надо грузить.

– В этих случаях, – робко напомнил шофёр, – лучше не трогать. Нас так учили по технике безопасности.

Человек, наступивший на мину, лежал в неловкой, нелепой позе, широко раскинув руки и подвернув под себя левую ногу. Хрипловато дышал, слабо морщился. И помутневшим взглядом убегал куда-то в голубую бездну небосвода.

– Куликово, – прошептал он, – поле, поле…

Пустовойко не расслышал.

– Боли? Ну, естественно. Будет боль, ещё бы! – Он повернулся к шофёру. – Берём! Ты что, оглох?

– Так это… – Водитель скосоротился. – Он же всю машину вам уделает. Вы посмотрите, какая кровища.

– А может, тебе в морду дать? – прикрикнул Пустовойко, раздувая треугольные ноздри. – Или ты передумал работать со мной?

Через несколько минут «Волга» врубила жёлто-молочные фары, круто развернулась, взвизгивая протекторами, и понеслась в районную больницу – километрах в пятнадцати от Миролюбихи.

Глава девятая. Жизнелюб и книголюб

Актёр провинциального театра Иван Рассохин был прирождённым, безнадёжным пессимистом – на лице забронзовела маска трагика. И потому лучше его никто в провинции не мог сыграть Отелло, громоподобным басом грохоча: «Молилась ли ты, Держиморда?» Именно так он однажды сказал перед тем, как «задушить» свою партнёршу по сцене.

И что тогда творилось в зале, какой стоял хохот – словами невозможно передать.

Кроме таланта трагика, Рассохин обладал талантом находить общий язык с людьми: возьмёт поллитру и подкатит к режиссёру, слабому насчёт рюмахи – и опять актёр прощён, помилован, хотя ещё недавно был приговорён к «расстрелу».

И опять он мог себе позволить вольную трактовку классической трагедии.

Рассохин был трагик по жизни – пришибленный, караваем судьбы обнесённый. Всем как будто по куску досталось, а ему, бедолаге, не дали ни крошки. И никакого просвета в жизни его не предвиделось.

И вдруг однажды Иван Рассохин решил пойти судьбе наперекор.

И случилось это – в день рожденья сына.

– Я ночь не спал, всё думал, – сказал он жене поутру. – Давай назовём – Жизнелюб.

– Кого? – удивилась жена.

– Ну, не меня же. Мальчонку нашего. – Жизнелюб? А разве есть такое имя в святцах?

– А разве есть на белом свете такой парнишка? – резонно ответил муж. – Разве он не единственный в своём роде? В нашем, то есть, роде.

Друг друга любили они – папа с мамой, поэтому долго не спорили. Жизнелюб, так Жизнелюб. Жизнеутверждающее имя.

Примерно так гласит семейное предание – не такой уж и далёкой старины. А другое предание или, точнее сказать, древняя мудрость напоминает: как вы свой корабль назовёте, так он и поплывёт.