Зачем звезда герою. Приговорённый к подвигу - Николай Гайдук

Примерно так гласит семейное предание – не такой уж и далёкой старины. А другое предание или, точнее сказать, древняя мудрость напоминает: как вы свой корабль назовёте, так он и поплывёт.

Жизнелюб Иванович Рассохин по житейскому морю поплыл легко и весело – сначала в тёплой зыбке, потом в моторной лодке – городок находился на тихой реке. А затем уже поплыл на пароходе – из древнего русского города по окончанию школы он перебрался в Москву, поступил в институт. И школа, говорят, далась ему играючи, и медицинский институт не особо напрягал, поскольку он – глазами и улыбками искрящийся Жизнелюб – горячо полюбил свою будущую профессию. И это, конечно, заметили, когда он, молодой специалист, начал работать в поте лица своего – ассистенты, напряженно стоящие кругом операционного стола, только успевали пот вытирать со лба хирурга – Рассохин за время одной операции мог похудеть на три-четыре килограмма. Он брался за такие сложные, кровопролитные дела, перед которыми пасовали даже патриархи нашей медицины.

Безусый Жизнелюб Иванович рано в гору пошёл – успешно защитил диссертацию. И довольно рано стал занимать руководящие посты. А вместе с этим – как говорили в районной больнице – Рассохин рано «стал седины занимать». И седины и морщины прибавлялись после каждой операции – настолько велика была нервная нагрузка. Ещё в те времена, когда иконоборцы по стране свирепствовали, в операционной у него находилась икона Пантелеймона целителя. И не было пока что у Рассохина – тьфу, тьфу, тьфу! – и даст Бог, не будет ни одной операции с летальным исходом.

Больше трёх с половиной часов Жизнелюб Иванович оперировал, скрупулёзно вынимал осколки, рваные раны чистил и зашивал, сухожильные струны и струночки соединял на стопе. Паутину нервных окончаний связывал. Пустые, уже побелевшие сосуды и сосудики наполнял донорской кровью. Опытный хирург, он сделал всё, что мог в условиях районной больницы, которая заметно преобразилась, когда Рассохин стал главным врачом. Только один операционный блок чего стоил – капитальный ремонт в этом блоке не делали, наверно, лет пятнадцать. Жизнелюб Иванович настоял на ремонте, «выбил» деньги из областного бюджета. И после этого операционный блок преобразился: появилась новая мебель, энергосберегающие лампы, белоснежная плитка на стенах. А главное, чем гордился Рассохин, в случае какой-нибудь аварии в райцентре операционная будет со светом ещё десять часов – поставили автономный источник электроэнергии. Хотя, наверно, это и не самое главное. Медицинское оборудование оставляло желать лучшего. Всё упиралось в деньги. И приходилось только мечтать, когда же наконец-то в районную больницу поступит современный микро-инструментарий, который имеется на вооружении специалистов Москвы, не говоря уже о заграничных клиниках. Раньше заграничные хирурги видели сосуды, увеличенные в три-четыре раза, а теперь у них на службе интрамикроскоп, позволяющий делать увеличение аж в тридцать раз.

Стародубцев смутно помнил операцию. Халаты какие-то белели сугробами. Что-то звенело, брякало – осколки вынимали, бросали в таз. Время от времени выныривая из наркозного омута, он думал, что всё это происходит на передовой, в военно-полевой, наспех поставленной палатке, где нет нормальных условий для операции. И хирургические лампы, глазасто и ярко горящие, казались коптилками, сделанными из артиллерийских снарядов.

Примерно через сутки, когда больной очнулся, главный врач рассказал, как прошла операция.

– Всё хорошо, а могло быть и лучше, – говорил Рассохин, – был бы тут приличный заграничный микроскоп, так мы бы вас заштопали – завтра хоть танцуй.

Старый солдат посмотрел на свою ногу, спелёнатую свежими бинтами и словно обсыпанную крупными раздавленными ягодами, уже подсохшими.

– Ничего, и так сойдёт. – Он поморщился. – Вот угораздило.

– Да-а! – Главный врач покачал головой. – Пустовойко сказал, вы наступили на мину?

– Нет, на коровью лепёху. – Больной усмехнулся, поцарапал крепкий подбородок, успевший густо ощетиниться. – Сколько лет она, курва, там пролежала. Как, скажи, специально меня караулила.

– Судьба! – Жизнелюб Иваныч развёл аккуратно ухоженными руками, какие бывают только у хирургов или музыкантов.

– Судьба, мать её, – согласился больной. – Это хорошо, что я, старый конь, подорвался. А если бы кто молодой? Представляешь? Всё хозяйство взлетело б на воздух. Так что нету худа без бобра.

– Без добра, вы хотели сказать? – Без бобра.

– Ну, что ж, пусть будет так. – Рассохин подумал, что старый солдат заговаривается. – Это хорошо, что вас ещё заметили на «Волге». Привезли.

– Меня, сынок, повсюду замечали – и на Волге, и на Днепре.

– Весёлый человек вы, Степан Солдатеич. Это хорошо, скорей поправитесь.

– Хорошо, конечно. Мне повезло.

– Да что вы говорите? Не дай Бог – везение такое. – Нет, Жизнелюб Иваныч, ты не понял. Когда мина взрывается – нога, на неё наступившая, обычно отрывается на х… – Больной покашлял. – Ну, в общем, до колена, короче говоря. А что происходит с другою ногой – это уже зависит от того, как ты шёл или бежал. Можно и второй ноги лишиться. А кроме этого – ударная волна вышибает сознание и вгоняет в задницу остатки башмаков. Вот так-то. А у меня – сам видел – как-то обошлось. И получилось это, скорее всего, почему, что я наступил не на мину, а на камень, который под землёй лежал на этой проклятущей мине. Так что меня зацепило только осколками камня. Вот я и говорю, что повезло.

– Не знаю, не знаю. – Врач был не согласен с таким «везением». – Хорошо, что Пустовойко поблизости оказался, а иначе…

Вы просто могли бы скончаться от болевого шока, от потери крови. А зачем вы, простите, пошли на поля? Что искали?

– Счастье. – Стародубцев криворото хмыкнул. – Я там каждое лето ходил и ничего, а тут…

Он простонал и отвернулся – голова ещё от слабости кружилась.

– Ладно, отдыхайте. – Главный врач собрался уходить. – Как ваше сердце? В порядке?

– Моё дело правое, – многозначительно сказал Солдатеич. – Ты ведь знаешь, сынок.

– Ну, как же не знать. Я второго такого ещё не встречал.

Старого солдата главный врач давно уже запомнил по той причине, что у него, у Стародубцева, была транспозиция внутренних органов – situs inversus – так называемое зеркальное, то есть «обратное» расположение внутренних органов: сердце было с правой стороны, желудок тоже справа, печень слева. Такие уникальные экземпляры попадаются – один на сотни тысяч. Рассохин о подобной транспозиции только в медицинских учебниках читал в институте, а тут в реальной жизни встретил человека; Стародубцев пришёл тогда на ВТЭК – врачебно-трудовую экспертную комиссию.

– Моё дело правое! – не без гордости сказал он, когда речь зашла о сердце с правой стороны. – Знаешь, сынок, что в библии написано? «Сердце мудрого – на правую сторону, а сердце глупого – на левую». – Это где же написано? – В Екклесиасте.

– Не читал, не знаю, – признался Рассохин. – Скажите, а у вас аппендицита не было?

– Бог миловал. Тока грыжу на фронте заработал от пушки. – А как это – от пушки?

– Заразился грыжей от неё, – горько пошутил старый солдат. – В ней, в родимице, стока пудов, что не дай бог. А почему ты, сынок, про аппендицит спросил?

Рассохин стал просвещать.

– Зеркальное расположение ваших органов может привести к замешательству, так как большинство признаков и симптомов будут находиться на «неправильной» стороне.

– Мудрёно как-то, Жизнелюб Иваныч. Ты мне попроще…

– Ну, например, если у вас разовьётся аппендицит, вы будете жаловаться на боль в левой стороне нижней части брюшной полости, так как именно в этом месте у вас находится аппендикс. А вообще-то он – справа.

– Да хрен бы с ним, с аппендиксом! – Солдатеич потыкал пальцем в грудь себе. – Ты лучше скажи, как там насчёт осколка?

– Что, беспокоит? Трудно жить с войною в сердце? – Рассохин посмотрел на рентгеновский снимок. – Этот осколок лучше не вытаскивать. Так надёжней, а то мало ли чего. Начнём вынимать и хана. Были такие случаи.

– Ну, что ж, пускай живёт, – неохотно согласился фронтовик. – Я уже с этим осколком вроде как подружился. А на самолётах, считай что, не летаю.

– А самолёты причем? – Так там же спецконтроль.

– А-а! – догадался доктор. – Значит, звените?

– Ну, да. Как музыкальная шкатулка. Однажды к боевому товарищу летал, дак меня до трусов разголили.

Такие разговоры затевались в кабинете главного врача, когда Стародубцев приходил на ВТЭК – один раз в год. Степан Солдатеич недолюбливал эту врачебно-трудовую экспертную комиссию, которая существовала больше для проформы, как ему казалось. Человек без ноги, например, без руки ходит на ВТЭК, а эти умники сидят такие суровые, такие серьёзные – каждый год устанавливают «наличие и степень инвалидности, постоянную или длительную потерю трудоспособности». Как будто ноги или руки, оставшиеся на фронте, фантастическим образом могли отрасти за тот год, покуда инвалид не приходил на ВТЭК. Ну, что смеяться-то? Что издеваться? Зачем фронтовика гонять по кабинетам – терапевт, хирург, невропатолог? Он уже набегался, этот фронтовик, дайте ему отдохнуть. Нет, каждый год одно да потому, одно да потому. Ну, сколько можно?