В эфирной полумгле - Андрей Кокоулин

Коулмен, должно быть, уже стал состоятельным человеком. Свет ладно, но оживление домашних любимцев… Найдутся люди, которым не жалко будет ни десяти, ни сотни фунтов. Соверен подумал, что один из таких людей — он сам.

На Хантер-стрит длинная очередь, желающих попасть в «Театр мертвецов» растянулась на добрых шестьдесят ярдов. Впрочем, к отдельной кассе для лож и балконов со стоящим около нее полисменом очереди не было. Покинув кэб, Соверен сначала повернул туда, но нащупал в кармане несколько мелких монет и встал в общую.

Двигались на удивление резво. Также резво за Совереном вырос внушительных размеров «хвост»: две веснушчатые девушки-хохотушки, видимо, из частного пансиона, за ними — подвыпивший коммивояжер, несколько фабричных рабочих, суровый конторский в темном сюртуке, военный с супругой, прячущейся под зонтом. Народ подходил, слышались негромкие разговоры, хохотушки шептались чуть ли не в ухо Соверену:

— Ты, правда, уже была?

— Правда-правда. И миссис Холгрот тоже.

— О, Боже! Она тебя заметила?

— В том-то и дело, что нет! Она так тянула шею, стараясь не упустить происходящего на сцене, что не видела ничего вокруг! А уж когда дошло до самого главного…

— Девушки, — обернулся к ним Соверен, — не подскажете, когда начало спектакля?

Несколько мгновений хохотушки бессмысленно пялились на него, отчего на ум ему пришло сравнение с овцами. Наконец та, что повыше, с завитком рыжих волос, выбившимся на лоб из-под шляпки, сказала:

— Молодой человек, совершенно не вежливо прерывать чужой разговор. Но раз вы спросили, то, видимо, нуждаетесь в срочном ответе. Поэтому, как добрая христианка, несмотря на ваше возмутительное поведение и отсутствие манер, я отвечу вам: в семь.

— Вы очень добры, — улыбнулся Соверен.

Он уже отвернулся, когда его легко тронули за рукав.

— Извините, сэр, а вы не можете стать на время нашим провожатым? Здесь очень разная публика, и нам с Мэри… Меня зовут Софья…

Маленькая ладошка вынырнула сбоку, и Соверену пришлось ее пожать.

— Нам бы хотелось, — продолжила Софья, — чтобы у всех создавалась видимость, что мы пришли не одни. Что вы кавалер Мэри… или мой. Вас это не скомпрометирует?

— Нисколько, — сказал Соверен.

Они купили двухпенсовые билеты и, потолкавшись на входе, прошли в холл с двумя боковыми лестницами и нишей, в которой стояли торговцы с тележками. На тележках были разложены сэндвичи и мясо на шпажках. Пахли они одуряюще, и Соверен, хотя и был сыт, истратил последние деньги на сэндвичи и одну на троих бутылку молока.

Поднявшись по лестнице, они миновали ложи и попали в партер, представляющий из себя множество на скорую руку набитых лавок, плавно — ряд за рядом — спускающихся к сцене. Сама сцена было забрана решеткой из тонких прутьев. Под потолком горела эфирная люстра. С балконов поблескивали бинокли и лорнеты.

Людей в партере было уже довольно много. Кто-то гоготал, кто-то разворачивал бумагу, кто-то искал себе место получше, оттаптывая в узких проходах чужие ноги. Какой-то худой тип с рыбьим лицом щипал спускающихся мимо него женщин.

Соверен увел девушек в сторону, с краю нашлась свободная лавка как раз на трех человек, правда, небольшой кусок сцены выпадал оттуда из поля зрения. Но Софья сказала, что в этом нет ничего страшного.

Они сели. Рядом обнаружился толстый мужчина с завитыми и напомаженными усами, в ожидании представления вытирающий платком жирную шею.

— Потею, — наклонившись к Соверену, признался он.

В его маленьких глазах дрожали нездоровые огоньки.

— Вы уже были здесь? — спросил Соверен.

— Восемнадцать раз, — сказал мужчина, облизнув губы толстым белесым языком.

— И на что это похоже?

Толстяк издал задушенный звук, должно быть, означающий невозможность объяснить несведущему, что представляет из себя действие на сцене.

— Вы видели хоть одну публичную казнь? — помолчав, спросил он и, дождавшись кивка от Соверена, продолжил: — Так вот, это гораздо более волнующее зрелище. Гораздо! Если на площади Фаланг мертвецы всего лишь болтаются в петле, то здесь они э-э… более разнообразны. Я вам скажу, это завораживает!

— Благодарю.

Соверен вдруг подумал, что, наверное, зря решил сходить в театр.

— Господа! Господа и дамы!

На пятачок сцены перед решеткой вышел распорядитель во фраке, импозантный, подтянутый, с улыбкой на все выбеленное гримом лицо. Ему засвистели, кто-то крикнул: «Давай уже, запускай спектакль!». Но даже когда брошенный кем-то нетерпеливым кусок засохшей глины попал ему в плечо, мужчина не перестал улыбаться.

— Господа! Имейте терпение! Сегодня перед вами труппой нашего театра будет разыграна пьеса из семейной жизни, автором которой имеет честь быть ваш покорный слуга, — он поклонился. — Итак, мы начинаем! Впечатлительным и слабохарактерным особам настоятельная просьба удалиться!

Он исчез со сцены, легко упорхнув за кулисы. Где-то сбоку забренчал расстроенный рояль. Ткань, закрывающая задник, рывками поехала в сторону. На заднике оказалась нарисована комнатная стена с окном. Видимая Соверену боковая проекция обозначала еще одну стену, но уже с дверью. Из этой двери и вытолкнули первого мертвеца.

— Ура! — закричал толстый сосед.

Девушки захлопали, по театру прокатилась волна смешков и возгласов.

— Это Сэмюэл Тритт, глава семейства, — раздался голос распорядителя, усиленный рупорной трубой. — Он огорчен. Он только что узнал, что жена изменяет ему.

Рояль взял несколько тревожных нот.

У мертвеца, одетого в брюки и безрукавку из мешковины, был действительно потерянный вид. Он был немолод, с залысиной на лбу, лицо землистое, пустые глаза под густыми бровями смотрели в пол. Широкий нос для пущего эффекта был выкрашен красной краской. Начальный толчок заставил его по инерции пройти несколько шагов и замереть в центре сцены.

— Эй, папаша! — закричали ему с первых рядов. — Проспал счастье!

— Любить надо было женушку!

Сквозь решетку полетели грязь и комки бумаги. Кто-то расщедрился на башмак, но тот не проскользнул между прутьев.

Ни на возгласы, ни на броски мертвец не обратил никакого внимания. Только руки его вяло шевелились, словно по памяти делали какую-то работу.

Зрители между тем недовольно загудели. За сценой это довольно быстро уловили, и знакомый голос бодро произнес:

— И вот к нему возвращается жена!

Мертвую женщину вытолкнули через не видимую Соверену дверь слева. Женщина была в простом платье, с распущенными и торчащими во все стороны волосами. До своего «мужа» она не дошла двух шагов и тоже застыла, свесив голову.