Грехи наши тяжкие - Геннадий Евтушенко

– Хотя на самом деле в миру я Евдокия. Дуня то есть. А тебя как зовут?

Я сразу не ответил. Соображал: «Как это? Анжела, Дуня?» Потом, конечно, вместо ответа спросил:

– Так кто ж ты на самом деле? Анжела или Дуня?

Она снова засмеялась.

– Да Дуняшка я, Дуняшка. Анжела – это рабочий псевдоним. Знаешь, как у поэта какого-нибудь завалящего. Настоящая фамилия Обербобернахтигаль, а стишок один в четыре строчки с трудом накарябает, и нате вам – автор Соловьёв-Звездинский! Так что не парься: зови Дуней – не ошибёшься. Да и мне так приятней, как-то уютно, по-домашнему.

Я ей говорю:

– Так то ж у поэтов. Или ты тоже поэтесса?

Она хитро так улыбнулась.

– В своём деле, – говорит, – может и поэтесса. – Засмеялась. – Ещё какая! Так тебя-то как зовут?

Ну, думаю, один к одному. И с именем наворотила – хрен разберёшь. Нет, не назову я ей своего имени! Беру её руку в свою, целую эту самую ручку и твёрдо знаю: назовусь Алексеем. Смотрю ей прямо в глаза и уверенно говорю:

– Анатолий.

Он усмехнулся, покачал головой.

– Чертыхнулся про себя, да слово не воробей. Вылетело – не воротишь. Вот так и познакомились. Выпили на брудершафт. Но так, знаешь, очень скромно поцеловались. Целомудренно. Сидим, болтаем. А меня, естественно, как всякого мужика на моём месте, мысль не отпускает: «Вот девушка перед тобой. Практически голенькая. Хочет тебя так же, как ты её. Действуй!» Думаю так, а ничего не предпринимаю. Как парализованный. Сколько времени сидели мы, ведя светскую беседу, не могу сказать. Наконец взяла она инициативу в свои руки.

– Музыка у тебя есть? – Спрашивает. – Может, потанцуем?

Я как будто оковы какие-то сбросил. Включил магнитофон. Танго. Пошли танцевать. Только долго танцевать у нас не получилось. Прижалась она ко мне. Чую: тело у неё горячее, грудь упругая, вообще, вся такая жаркая… Или это меня жаром обдало… На втором или третьем па губы наши встретились и… – сам понимаешь. Сладкий это был поцелуй… Потом мы немного отстранились, посмотрели друг другу в глаза, и с бешеной скоростью начали раздеваться. Как на пожаре. Ей-то проще: тельник мой скинула и всё! Начала мне помогать, руки от нетерпения дрожат. Наконец сбросил и я с себя все одёжки, упали мы тут же на ковёр, времени добежать до кровати уже не было, и занялись любовью. Вот так и начались эти безумные двое суток. Сорок восемь часов из жизни мужчины и женщины. Не помню, чтобы у меня когда-нибудь ещё такая любовь была… Сумасшедшая любовь. Да что говорить? Вот у неё был этот самый талант! Вот это талант! Богиня! Настоящая жрица любви. Вот тогда с ней я и понял, что такое настоящая женщина! Представляешь? Сам себе удивлялся: откуда силы берутся? Двое суток мы не одевались! Двое суток из постели не вылезали! И почти не ели! Так, пили помаленьку да бутербродиками баловались. Кофе Евдокия периодически варила, в постель, как барину, подавала. Разговаривали мало – всё больше при деле были. Любовью наслаждались. Никогда ни до, ни после со мной такого не было. Обо мне она ни разу ничего не спросила. Так что мои подозрения насчёт подставы быстро развеялись. А чем она занимается, я, конечно, спросил. Говорит: натурщица. Художникам позирую. Я засомневался: ты одета, говорю, как королева. Натурщицам так не платят. Она засмеялась.

– Это смотря каким художникам позировать. Мои – миллионеры. А я для них – королева. Или почти королева. Так что на жизнь не жалуюсь.

Ну, я и не стал вдаваться в подробности. Миллионеры так миллионеры. Рассказала она, что двое деток у неё. Сейчас с детским садом в загородном лагере. Вот в субботу или в воскресенье обязательно собиралась поехать к ним.

– Так в чём дело? – говорю. – Вместе поедем. Отвезу я тебя в лагерь. Не переживай.

Разговор этот про лагерь вечером в субботу состоялся. Только и в воскресенье никуда мы не поехали. Так до вечера и провалялись в кровати. Потом я её до автобуса провожал. Хотел на машине подвезти, она отказалась. Выпил, мол, не рискуй. Да я особо и не настаивал – развезло меня к этому времени маленько. Шутишь, двое суток без продыху! Прощаться начали, она ни адрес, ни телефон – ни в какую. «Хорошо мне с тобой, было, – говорит, – душу за много лет отвела. А, может, первый раз в жизни мне так повезло. Спасибо тебе, Толя. Согрел ты мне сердечко. А то всё работа, работа… Только незачем нам больше встречаться. Не по зубам я тебе, а ты мне. Так что прощай, не поминай лихом, а я буду помнить тебя всегда». Помахала ручкой и отчалила. Долго я думал над этими её словами: «не по зубам», но так ни до чего и не додумался. – Он вздохнул. – Такие, брат, дела.

Лёшка помолчал, потом спросил:

– Ну и что? На этом всё и закончилось? И ты никогда её больше не видел?

– Закончилось. Но не совсем. Только это уже другая история. Да и не в этом дело. Перевернула она всё во мне. По-разному перевернула. С одной стороны, только тогда я и понял, что такое настоящая женщина. У меня же с тех пор, как на Ленке женился, никого не было. Да и то, что до Ленки было – не в счёт. Так, хорохорился, хорохорился, опытного мужика из себя строил. А по-настоящему в этих делах был телок телком. Ну, не мальчик конечно. Было так, пролётом, несколько женщин. Но толку в сексе я не знал. Удовлетворишь себя и думаешь: во какой я! Герой! Но об этом я тебе уже говорил. Потом, с годами понял, что к чему. Но, по большому счёту, только с этой вот Дуней и понял. Понять-то понял, но кому от этого легче стало? Лену я бросать не собирался. И не собираюсь. Люблю я её, какая есть. Понимаешь? Это я тебе уже говорил. Но есть тут ещё такая вещь. – Он вздохнул. – Как бы тебе объяснить?

Лёшка пожал плечами.

– Да как есть, так и объясняй. Не маленький – пойму.

– Поймёт он, – проворчал Юрьев. – Я вот сам толком не пойму. Так что не перебивай. Вот такое дело образовалось: с одной стороны, так мне здорово с Дуняшкой было – словами не передать! С другой, изменил ведь Елене. Первый раз! Понимаешь? – Он помолчал. Посопел, исподлобья взглянул на Лёшку, будто проверяя, понимает ли? Вздохнул, потом продолжил: – Знаешь, мужики иногда соберутся, трепятся о том, о сём и, конечно, нет-нет, да о бабах непременно речь заведут. Рассказывают: вот я был… вот у меня была… Складно рассказывают. А я сижу, помалкиваю. На душе чисто, радостно. Думаю: «А у меня Елена. И никого мне в жизни больше не надо». Даже жалковато мужиков этих было. Им счастье на стороне где-то искать надо. А у меня вот оно, рядом. Аж домой, к Ленке поскорее хотелось. Понимаешь, вот как было! Чистый перед ней я был, как слеза! А тут раз – и в грязь всей харей! Понимаешь? Раз – и нет чистоты! Всё сразу пропало! – Он задумался, пошарил взглядом по столу, будто ещё ему водки захотелось. Не нашёл, поморщился, заговорил снова: – Может, неправильное сравнение, но это что-то наподобие того, как у девок: вот была-была девушка, а потом– раз… И женщина! Один только раз! И женщина! На всю оставшуюся жизнь. И хоть плачь, хоть стреляйся, хоть вешайся – женщина! Понимаешь? Ничего назад не вернёшь и не отмолишь. Нет тут возврата! Вот так и у меня. Только у женщин это естественный ход событий. А у меня-то другое дело. По жизни дома разные, конечно, бывали ситуации: и ссорились мы с Ленкой, и ругались, орали, бывало, друг на друга. Ну это в основном я, конечно. Но никогда о расставании и мысли не было, а главное, вот это чувство чистоты: чист я перед ней был! Не изменял, и, казалось, никогда не смогу этого сделать! А тут бах! И всё рухнуло. Вот как у этих бывших девиц: хоть стреляйся, а назад дороги нет! Всю оставшуюся жизнь можешь святым жить – но ЭТО уже случилось! Понимаешь? ЭТО уже было! И никакая сила ничего отменить не сможет. Как в той песне поётся: «Прошлое не воротится, и не поможет слеза».

Он замолчал. Прикрыл глаза. Алексей тоже эту минуту тишины не нарушил. Потом Анатолий продолжил.

– Долго я эту ситуацию переживал. Но… как Соломон учил: всё проходит. Прошли помаленьку и мои переживания. Как говорится, лиха беда начало. Потом всё чаще Дуню вспоминать стал. Слишком уж сладко было мне с ней. Сниться начала. Но где ж её искать? А чувство как наркотик. Не буду вдаваться в подробности, но изменил я Елене ещё раз. С нормальной женщиной изменил, симпатичной, весёлой. И в постели была хороша. Только после второго раза совесть меня совсем замучила. Знаешь ведь, семьи разные бывают. Там, глядишь, жена налево похаживает, там муж подгулять любит. Но у нас же всё не так. Разве Ленка моя заслужила такого отношения? Как посмотрю на неё, так и думаю: «Ну и подлец же ты, Юрьев! Как же ты можешь в глаза жене смотреть! Ведь она предана тебе, как собачонка! Её стреляй – в постель с другим не ляжет!» – Он снова помолчал. – Больше уж я ей не изменял. А вот чувство вины спокойно жить не даёт. – И без паузы. – Ну, есть там ещё чего выпить? Нет? Ладно, пойдём попаримся. Остальное потом под чаёк расскажу.

И они пошли в парилку. Поддали. Толька улёгся на верхний полок, Лёшка помахивал над ним веником из резерва Совмина. Помахивал и вспоминал стеганувшие его слова друга: «Её стреляй – в постель с другим не ляжет!» А ведь легла, ещё как легла! И этого тоже вернуть нельзя. Что же с этим-то делать? Что делать? Что за жизнь такая? Все мы, что ли, подлецы, только строим из себя порядочных? Вот они – грехи наши тяжкие… Простятся ли? И перед кем ответ держать? А главное – исповедоваться не перед кем.