Оцелот Куна - Маргарита Азарова

– А почему не открыли дверь, раз знали? – спросил я.

– Всё должно идти так, как идёт, – опять он напустил туману, теперь уже на слова.

– Где ваша красавица? – решил я перейти к делу.

– После того как вы ушли, приехал Василий, погрузил Виолетту в свою тачку и куда-то увёз.

– Кто такой Василий?

– Виолетта называет его благодетелем её дочери Жанны, а как там всё обстоит на самом деле – я не знаю. У вас есть тетрадь, из неё вы можете многое узнать, мне кажется, это дневник этого Василия. Он спрашивал об этой тетради у Виолетты. Если хотите, читайте здесь, может, содержание этой тетради внесёт какую-нибудь ясность…

Он пошёл на кухню ставить чайник. Соседка принесла предложенные ранее пирожки. А я углубился в чтение дневника Василия.

Глава пятая

1. Тетрадь открытий

Годы, годы…

Это лишь время – физическая величина, это не мерило жизни, мерило жизни – это любовь, и чем взрослее любовь, тем моложе душа. Она молода своей нравственной чистотой, стремлением к прекрасному…

И для меня не кощунственна мысль о возврате в прошлое, желание отдать настоящее со всеми его потрохами хотя бы за короткое мгновение прошлого. Мы живы тогда, когда мы счастливы, мы живы, когда мы любим, во всё остальное время – мы только животные, стремящиеся стать людьми.

Я нашёл способ соприкосновения с тем временем, когда я был счастлив, память о котором не оставляет меня ни на мгновенье. Его мне так хочется переживать вновь и вновь.

Я о нём напишу, о моём прошлом, о тех днях, что служат для меня источником жизни и сейчас. Я чувствую в этом потребность, и она неиссякаема.

Давным-давно, а кажется – будто вчера, я, неисправимый романтик, и мой друг Сашка со своей девушкой, обладательницей высокопарного имени Виолетта, отправились в круиз на великолепном лайнере. Денег, выделенных мне родителями по случаю получения диплома о художественном высшем образовании, было предостаточно, они жгли мне руки непреодолимым желанием быть потраченными. К тому же – красоты и тайны берегов Атлантики и Карибского моря влекли меня необыкновенно.

Откровенно говоря, присутствие Виолетты тяготило меня своей вульгарной необузданностью, развязностью, но – чего не сделаешь для лучшего друга, который за внешней привлекательностью своей подруги не замечал того, что было очевидным для всех. Я надеялся, что он со временем образумится, и предпринятая нами совместная поездка поможет в этом. А пока, спрятав подальше от всех предвзятое отношение к его спутнице, я старался быть лёгким в общении с окружающими людьми и получать удовольствие от свободы, от всевозможных обязательств, связанных с учёбой и всем тем, что я оставлял дома в городе…

Перелёт на самолёте до места посадки на круизный лайнер я миновал во сне, так как в буквальном смысле этого слова заснул, только поднявшись на борт и очутившись в кресле, даже не услышав приглашение отобедать, что для меня не свойственно, – видимо, сказались волнения последних дней, связанные с экзаменами.

Судно, на котором нам предстояло путешествовать, называлось «Angel» – это был элегантный уютный круизный лайнер во французском стиле, с морской водой в бассейне на открытой палубе, ресторанами, дискотеками, с комплиментом «five o’clock tea», вместимостью до трёхсот пассажирских мест и сотней членов экипажа. Я был если не счастлив, то умиротворён в преддверии путешествия и неожиданных приключений, и в то же время ощущал себя пружиной, сжатой каждым своим витком, готовой в любой момент распрямиться и выплеснуть накопленную энергию.

Виолетта умудрялась флиртовать со всеми особями мужского пола, а мой друг будто этого не видел, называя такое поведение повышенной тягой к общению, коммуникабельностью, совсем не замечая, что желание общаться его пассии несколько однобоко по половому признаку…

За исключением этого всё шло как нельзя лучше: на борту разместилась библиотека, и я всегда был обеспечен томиком стихов или, на худой конец, детективом, дающими пищу для иного рода размышлений, чем – что надеть на дискотеку, съесть за обедом или выпить за ужином…

Девушек на лайнере было достаточно, но «глаз не загорелся» ни разу.

Я очнулся от своего полудремотного состояния только тогда, когда плещущаяся волна, доступная взору, устремлённому на необъятные просторы океана, покрылась белыми барашками, перерастающими в пенистые гребни, и стала достигать трёхметровой высоты. По всем законам жанра надвигался нешуточный шторм; вместе с увеличением шкалы Бофорта у меня увеличивался не страх, а какое-то безудержное, нервное ликование, будто это не схватка стихий жизни и смерти, а детские качели, подбрасывающие меня к облакам.

Я нашёл Виолетту, целующуюся с официантом в баре. С отвращением передёрнувшись от увиденного, я отправился на поиски друга. Моё беспокойство росло по мере того, как сокращалось количество мест, где я мог его обнаружить. Ни в каюте, ни в бассейне на открытой палубе, ни в одном из трёх ресторанов… его не было ни на одной из пяти палуб… нигде. Надвигался уже не шторм, а настоящий ураган, и не понимать этого он не мог. Я стал вспоминать, когда и где я видел его в последний раз.

Тем временем на корабле произошла авария в машинном отделении лайнера – в моторном отсеке возник пожар, двигатель отключился, а пламя невозможно было унять. Поверхность моря была вся белая от пены. Взбесившийся ветер поднимал очень высокие волны с длинными загибающимися вниз гребнями, они грохотали, подобно тысячам, миллионам барабанов. На счету была каждая минута: капитан принял решение высадить пассажиров в шлюпки и плоты – это был наш шанс на спасение. Берег, по уверениям капитана, находился примерно на расстоянии километра от судна. Я продолжал метаться по кораблю в поисках Сашки, пассажиры в панике сновали мимо меня в спасательных жилетах.

Так и не найдя друга, я, нацепив спасательный жилет, прыгнул в воду вслед за последним жёстким плотом, выброшенным за борт, в надежде на то, что Сашка, как и я, плывёт к берегу в шлюпке или на плоту, но слёзы отчаяния, скрытые солёными морскими брызгами, текли потоком по моему лицу. Очередная высокая волна, с грохотом обрушившаяся на плот, в который я вскарабкался с большим трудом, прервала мои мысли и все ощущения действительности; сознание покинуло меня…

Не знаю, сколько продолжался ураган и что со мной в это время происходило.

Очнувшись, я обнаружил, что лежу на берегу, и набегающие волны раскачивают, словно щепку, моё бесчувственное тело. «Интересно, тот ли это берег, о котором говорил капитан», – это первая моя здравая мысль после того, как я почувствовал, что конечности мои целы. Открывшаяся взору картина больше была похожа на кадры из фантастического фильма, чем на реальность. Кристально белый, похожий на крупицы сахара песок, кокосовые пальмы со свисающими орехами, похожими на гигантские груди, полные молока… и люди… Я начал ощущать нещадно палящее солнце, и мне очень хотелось куда-нибудь спрятаться от его неумолимых лучей. Прежде чем пелена перед глазами вновь стала сгущаться, я попытался встать. Но мои попытки шли в полный разрез с желанием подняться, и туземцы, обступившие меня, будто сошедшие с картинок школьных учебников: темнокожие, черноволосые, невысокие, с крупной головой на мощной шее, с внушительной грудной клеткой и плечами, с небольшими ступнями коротких ног, смотревшие на меня с любопытством, – были невольными свидетелями этого бессилия. Возможно, в тот момент весь их облик дорисовало моё болезненное воображение, пользуясь атрибутами академического образования, отрицая реальность происходящего, воспринимая его словно красочный сон…

Когда я снова открыл глаза, непроизвольно коснувшись рукой лица, помимо умения созерцать ко мне вернулось умение анализировать: волосяной покров, в частности – борода месячной давности, указали мне на временные рамки моего бессознательного состояния. Тело моё, не толще листа бамбуковой пальмы, утонуло на дне тростникового гамака. Взгляд – из-под тяжёлых словно гири век – уткнулся в стену из толстых стеблей бамбука, опутанных лианами, скользнул по непонятным предметам, разложенным на полу из морского песка. Птичий гам заглушал человеческие голоса, доносившиеся снаружи, изъяснявшиеся на непонятном языке, с часто повторяющимся звуками «кина-кина». В уголках моей памяти проснулось эхо, догадка, которая была бы невозможна, если бы на борту «Angel» не было библиотеки: «кина-кина» – это «кора всех кор», не что иное, как хина, применяемая при малярии. Так вот ещё в чём причина моего такого немощного физического состояния…

В хижину зашло несколько представителей местного племени, один из них влил мне в рот мутную жидкость (как я потом узнал – порошок «кина-кина», разведённый в местной настойке на основе кукурузы), а сам, судорожно сжимая и разжимая ладонь с необыкновенно крупной красивой жемчужиной, стал произносить непонятные мне звуки. Его голос становился то тихим и вкрадчивым, то грозным и требовательным; он, постепенно впадая в состояние транса, увлекал в него всех окружающих и меня в том числе; протяжная песня-заклинание и окуривательный дым какао-бобов облаком звуков и дыма заполнили пространство.