Рапорт из Штутгофа - Мартин Нильсен

Когда в конце января 1945 года Штутгофский лагерь был частично эвакуирован, номера заключённых уже перевалили далеко за 110-ю тысячу, и мы подсчитали, что здесь погибло не менее 70 тысяч человек. Однако на судебном процессе в Польше осенью 1946 года было неопровержимо доказано, что в Штутгофе было уничтожено не менее 85–90 тысяч заключённых.

Следовательно, гауптштурмфюрер Майер сказал нам правду: Штутгоф был лагерем уничтожения.

Лишь когда нас отправили на тяжёлые работы вне лагеря, мы впервые поняли всерьёз, насколько трагично наше положение. Я помню, как, став рабами, мы тащили телегу с чернозёмом, который добывали в нескольких земляных карьерах. Телега была огромная и очень тяжёлая, и тащили мы её вверх по крутому склону холма прямо в комендантский сад. В лагере обходились без лошадей. В качестве тяглового скота здесь находили применение люди. Я никогда не забуду, как капо с ожесточением хлестал нескольких русских, запряжённых в телегу, подобно тому как плохой возчик погоняет упрямых и вконец измученных лошадей.

Мы ходили в упряжке, специально изготовленной для заключённых, для людей, и, чтобы избежать кнута, надо было изо всех сил налегать на постромки.

Мы были каменщиками, землекопами, лесорубами. Валили огромные деревья и тащили на своих худых, разламывающихся от боли плечах тяжёлые сырые стволы. Лишь немногие датчане, которые имели квалификацию, главным образом строительные рабочие и механики, получили с первого дня работу по специальности.

Сам я несколько недель работал на кроличьей ферме, которая находилась на широкой площадке между крематорием, виселицей и станцией пригородной железной дороги.

На ферме было около 1200 превосходных ангорских кроликов. Каждый кролик жил в отдельной благоустроенной клетке. Между клетками проходили залитые цементом улицы кроличьего городка, а под клетками — цементные сточные желоба. Мы должны были распланировать участок и подготовить место для строительства ещё 800 клеток. Ферма расширялась.

Для коменданта эти кролики были не только хобби, но весьма доходным предприятием. Корм, в основном картошка, изымался из запасов, предназначенных для заключённых. Картошку варили на кухне, построенной специально для кроликов. За кроликами ухаживали семь или восемь польских заключённых во главе с капо. Они кормили их, чистили клетки и вообще всячески ублажали своих подопечных.

Эти заключённые отличались полнотой и вообще на вид были довольно упитанными. Но, присмотревшись к ним поближе, вы могли заметить, что полнота эта нездоровая. У них были типично «картофельные» животы. Конечно, им кое-что перепадало с кроличьего стола, хотя за подобное преступление полагалась смертная казнь.

За несколько недель до нашего прибытия в лагерь трое похитителей картошки были повешены на страх и в назидание другим заключённым. К месту казни согнали всю рабочую команду. Однако остальные и в дальнейшем продолжали воровать варёную картошку. Для них это было жизненной необходимостью.

На этой работе мне довелось познакомиться с Каминским, которого я не забуду до конца дней моих. Это знакомство навсегда останется для меня одним из немногих светлых воспоминаний о Штутгофе.

Каминский, поляк по национальности, был младшим капо в нашей рабочей команде. Ему было под пятьдесят. До войны он работал на железной дороге и был начальником станции, вернее, небольшого полустанка в западной части Польши. Вместе с группой польского движения Сопротивления, остатки которой жили в 5-м блоке, он попал в Штутгоф в декабре 1942 года — следовательно, за год до нас.

Я никогда не встречал более обаятельного человека. Природа не одарила его какими-либо особыми талантами, зато он отличался редкой добротой, чистосердечием и кристальной честностью. Сколько эсэсовцы ни угрожали ему, он ни разу не ударил заключённого. Раньше он был капо, но за мягкосердечие был разжалован в младшие капо и теперь работал под непосредственным руководством шарфюрера Лайсинга.

За три недели, проведённые в рабочей команде Каминского, я научился лучше «работать глазами», чем за всё время своего пребывания в Штутгофе. Он и его люди принципиально ничего не делали, особенно когда они были абсолютно убеждены в том, что за ними не наблюдают эсэсовцы из отдела труда или какой-нибудь злонамеренный капо из другой рабочей команды. Если же им всё-таки приходилось взяться за работу, вся она состояла в том, что они тащили землю из одного угла площадки в другой, а потом преспокойно относили её обратно. Работа, которую можно было легко закончить за две-три недели, тянулась, таким образом, многие месяцы.

— Понимаешь, Мартии, — говорил мне Каминский, — трудно планировать участок, когда у тебя нет ни верёвки, ни ватерпаса, ни даже рулетки. Определять расстояние на глаз — дело сложное и, уж во всяком случае, требует времени. А в общем война закончится через два месяца, — обычно заканчивал он.

— Почему ты всегда говоришь, — спросил я однажды Каминского, — что война закончится самое позднее через два месяца? Ну скажи мне откровенно, почему именно через два?

— А потому, Мартин, что ни один человек в Штутгофе не может загадывать вперёд больше чем на два месяца — иначе он сойдёт с ума. Запомни, средняя продолжительность жизни в лагере ^ от трёх до четырёх месяцев.

Работая с Каминским, я начал постигать эту истину во всей её всеобъемлющей полноте. Неподалёку от кроличьей фермы находилась железнодорожная станция. Здесь из вагонов выбрасывались под откос целые горы ботинок, сапог и прочей обуви. Частично она поступала из Освенцима и других лагерей уничтожения, а частично из Германии. Это был совершеннейший хлам, но нацисты умели всему найти применение.

Один из лагерных бараков назывался Schuhgemeinschaft[29]. В бараке заключённые резали старую, изношенную обувь на куски, складывали эти куски в ящики и отправляли на фабрику, где они превращались в сырьё для производства каких-то кожаных изделий.

Рядом с Sclmhgemeinschaft находился другой барак, под названием Gürtelweberei[30]. Это было аналогичное предприятие, где заключённые из всевозможных отбросов, обрывков кожи и тряпок изготовляли ремни для карабинов и винтовок.

В обоих бараках работали так называемые «доходяги», то есть люди настолько измождённые, настолько измученные и обессиленные, что их можно было использовать только на сидячей работе.

Выгруженный на станции кожаный хлам «доходяги» должны были собрать и перенести в свои мастерские в рабочем лагере. При этом они всегда проходили мимо кроличьей фермы. Порой их было двести, а то и триста человек; несчастные еле волочили ноги, а капо, эти «зелёные» уголовники, неистово хлестали их плётками. Главная задача капо заключалась в том, чтобы как можно скорее отправить «доходяг» на тот свет. Зимой 1943/44 года, когда я работал рядом с этими двумя «производственными предприятиями», здесь было оборудовано специальное помещение, в котором капо ежедневно забивали насмерть нескольких заключённых. И когда бы мы ни выходили из рабочего лагеря, обе колонны «доходяг» всякий раз несли несколько трупов.

Впервые увидев, как они бредут к железной, дороге, я вспомнил колонну мертвецов, появившуюся перед нами в первое утро нашего пребывания в Штутгофе. «Доходяги» выглядели не лучше. Однажды, когда они проходили мимо кроличьей фермы, перед клетками стояли кормушки, которые предстояло вымыть и вычистить. Остатки пищи в них перемешались с кроличьим помётом. Словно звери, набросились «доходяги» на вонючие объедки, и сколько капо ни кричали и ни били их, они не могли оттащить изголодавшихся людей от кормушек.

Наконец их удалось отогнать. В этот день рабочая команда приволокла в свои барак не только обувь, по и два трупа. Кано немного погорячились.

Ещё задолго до рождества я перестал работать на кроличьей ферме, и с каждым днём силы покидали меня. Как-то перед вечерней поверкой меня обогнал Каминский и быстро сунул мне в руку несколько чёрных варёных картофелин.

— Неужели ты всё ещё работаешь на кроличьей ферме? — спросил я удивлённо.

— Конечно, — ответил он, склонив голову набок. — Ведь я говорил тебе, что без верёвки, ватерпаса и рулетки работать трудно. Землю приходится мерить па глазок, а это требует времени… — И с улыбкой добавил, торопливо шагая к месту построения 5-го блока: — Ещё только два месяца — и война кончится. Выше голову, Мартин!

Работая с Каминским, я узнал, что собой представляет система Лайсинга. Лайсинг был унтершарфюрером СС и, следовательно, находился где-то на самых нижних ступеньках служебной лестницы. Унтершарфюрер — это что-то вроде армейского капрала. Но, несмотря на своё скромное звание, Лайсинг был одним из самых влиятельных людей в Штутгофе и уж паверняка одним из самых богатых. Это был жизнерадостный блондин, похожий на этакого разбитного подмастерья.