Рим 2. Легионы просят огня - Шимун Врочек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он вскидывает руку, чтобы отдать честь — и вдруг начинает кашлять. Пытается зажать рот ладонью. Бесполезно.
Кха-кха. И словно рвется что-то внутри. И чем сильнее кавалерист пытается сдерживаться, тем хуже.
— Про… простите, легат, — говорит он наконец.
— Давно это у вас?
Кавалерист поднимает взгляд. С трудом выпрямляется.
— С похода Тиберия.
Всего два года? Великая Германия сожрала его здоровье и силу. Выпила его кровь. За это время от человека остались кожа, кости да боевые награды…
Грудь кавалериста увешана фалерами — за храбрость, за взятие чего-то там, за осаду крепости и прочее.
Награды тяжелые. Это, видимо, чтобы его не унесло ветром.
Марк Скавр, декурион всадников Восемнадцатого легиона, четко салютует:
— Легат!
— Это ты нашел моего брата, декурион?
— Да, легат.
Я медлю, прежде чем задать следующий вопрос.
— С вами кто-то был?
— Да, легат. Однорукий по имени Тиуториг. Этот гем был у нас проводником. Раньше он нам несколько раз помогал, и все проходило хорошо. Но на этот раз…
То есть… я закусываю губу. Проклятье!
Однорукий Тиуториг привел солдат к месту убийства. А это не мог быть другой однорукий?
По времени не совпадает. Потому что к моменту появления в деревне всадников Марка Скавра, мой брат и его люди были уже мертвы.
Проклятье, проклятье, про…
Я стучу по столу ладонью, потом соображаю, что делаю. Поднимаю голову.
— Когда вы нашли убитых, кровь была свежей?
Декурион кивает:
— Прошло всего пара часов, может, даже меньше.
— И убийцы могли находиться рядом, — говорю я медленно. — Интересно. Закололи всех римлян и…
— На вашем брате не было ран.
— Нет?
Этого я не знал.
— Мы нашли его в доме. Сидел с открытыми глазами, за столом. Он уже не дышал, легат. Но… — декурион запинается.
— Что "но"?
— Ну, он скорее выглядел спящим, чем мертвым.
Спящим? Интересно. Яд не очень сходится с моим представлением об одноруком. Этот гем скорее убьет собственными руками… вернее, рукой… чем возьмется за отраву. К тому же "яд" подразумевает знание о ядах. Что не так просто. Это уже Рим. Египет. Или, скажем, Парфия и дальше на восток. Там это дело любят. А тут люди простые… варвары.
— Яд?
Декурион пожимает плечами.
— Не знаю, легат. Я не очень в этом разбираюсь.
Я молчу. Думаю.
"Случайностей не бывает", сказал последний из атлантов. "Случай — это просто выбор того или иного варианта".
— Марк? — говорю я наконец. Поднимаю взгляд. Кавалерист переступает с ноги на ногу.
— Легат?
— Покажешь мне это место?
* * *Небесный эфир, он же квинт эссенция — пятая стихия. Легчайший слой воздуха, в котором живут и которым дышат боги. Если задрать голову и посмотреть вверх, то его даже можно увидеть. Он голубого цвета. Он — целест. Небесный.
Его зовут так же, как меня. И как звали моего брата. Как нашего отца.
Семейное прозвище.
Означает высоту стремлений, чистоту помыслов, полет мысли… и что-то еще.
А еще мы очень жестокие. По себе знаю.
* * *Тит Волтумий, старший центурион Семнадцатого легиона. За сорок, круглая голова с сединой в висках. Жесткие черты лица, крупная челюсть. Насмешливые морщины в уголках глаз. Центурион идет, слегка прихрамывая. В какой-то момент он оступается и едва заметно морщится. Тит Волтумий был ранен в ночном бою, когда наши пути пересеклись с шестью гемами. Меня тоже задели, но то была царапина. Рана Волтумия оказалась гораздо серьезнее…
Центурион берет себя в руки, подходит и салютует — четко и красиво. Как всегда.
Хромота почти незаметна. Если бы я не знал, то…
— Как твое бедро? — спрашиваю я.
Центурион кивает, щурится:
— Спасибо, легат. Уже могу танцевать.
Я хмыкаю.
— Конечно, конечно. Рад тебя видеть, Тит. И — давай выздоравливай. Ты мне нужен. — Я поворачиваюсь, чтобы идти.
— Легат?
— Что, Тит?
Глаза центуриона ярко-золотистые, как мед. Он наклоняет голову, смотрит на меня исподлобья.
— Вы, наконец, скажете, куда собираетесь? Или мне догадываться?
Я улыбаюсь. Мне сильно не хватало этого долбанутого на всю голову служаки…
— На танцы, центурион. На танцы.
* * *Почему умер мой брат?
Я спрашиваю у богов — и напрасно жду ответа. Молчание. Тишина в эфире.
С тем же успехом я мог спросить, почему вольноотпущенники Августа убили моего отца. Или почему сделали это на моих глазах?
Кровавое пятно на белоснежной отцовской тоге…
Целест — означает небесный.
Огромное зеркало из черной бронзы, доставшееся мне в наследство от брата, высится посреди палатки. Оно такое старое, что, вероятно, перешло к Луцию от предыдущего легата.
Я внимательно разглядываю в отражении свой правый глаз. Оттягиваю веко.
Голубой. Нет, вы серьезно? А другой — я оттягиваю веко и внимательно его разглядываю — зеленый.
Я надеваю перевязь с мечом, поверх — солдатский пояс с широкой пряжкой. Сверху — шерстяной плащ. Застегиваю сагум фибулой на правом плече. Кинжал пугио — в ножнах на поясе. Кажется, все.
Нужно ехать. В этот раз я не совершу ошибки — как тогда, с распятым германцем. В этот раз со мной будет Тит Волтумий, старший центурион, гроза легионной "зелени"…
А также Марк Скавр и целая турма всадников.
Выхожу из палатки. Меня уже ожидают. Вереница солдат расположилась на Санктум Преториум — главной площади лагеря. Алые вексиллы колеблются от ветра.
— Все готово?
Декурион кивает. Они с Титом обмениваются приветствиями — как старые знакомые. Я сажусь верхом, натягиваю повод, жеребец переступает. Все, пора трогаться.
Центуриону подводят каурую кобылу.
— Проклятье, — говорит Тит. — Я так и думал, что тут какой-то подвох…
Тит влезает на лошадь без особого удовольствия. С недоверием смотрит на ее загривок. Все-таки он пехота, "мул", для него лошади — что-то совсем чуждое. Я сжимаю коленями бока жеребца.
— Поехали!
* * *Спустя несколько часов, когда солнце начинает клониться к горизонту, мы прибываем на место.
— Легат, — декурион придерживает коня. Тот со злостью грызет удила. — Вот она, та деревня.
Я киваю. Спешиваюсь — ноги болят так, что я еле могу идти — и веду коня в поводу. От покосившегося частокола и заброшенных амбаров ложатся на дорогу вытянутые, угловатые, изломанные тени. Вечер. Лучи солнца пробиваются сквозь листву, все залито красноватым светом — словно это вода с растворенной в ней кровью. Негромко стучат копыта.
Заброшенная деревня. Место, где люди больше не живут.
Владение мертвых.
Туман скапливается в низинах. Сквозь прозрачную белесую пелену медленно прорастают стволы сосен.
Деревня — это правильный круг, огороженный частоколом. В центре огромный бревенчатый дом. Обычное дело для местных деревень, объясняет декурион. Марк — разведчик, поэтому знает о германцах больше, чем они сами.
Мы объезжаем дом по широкой дуге.
— Здесь мы их похоронили, — говорит кавалерист.
Ветер усиливается. Шелест листьев над головой становится тревожным. Словно предупреждает меня:
"Остановись, Гай. Ты еще можешь остановиться".
Перед моим лицом пролетает, кувыркаясь, желтый лист. Я поднимаю глаза — над общей могилой "мулов" Семнадцатого легиона, убитых здесь два месяца назад, шумят буки и ясень. Далекие сосны скрипят тоскливо. Жалуются на забвение.
Красно-желтый слой опавших листьев покрывает землю…
Скоро осень. Она уже здесь.
Я говорю:
— Центурион, вы со мной. Остальные — с декурионом. Марк? Выставьте посты и ждите приказа.
Декурион кивает. Он маленький и очень худой, и забавно смотрится на крупном испанском жеребце. Тот косит на меня лиловым глазом и дергает ушами.
Лошадям в деревне не очень нравится. Я их понимаю. Когда мы с центурионом остаемся одни, я говорю:
— Тит.
— Да, легат. — Центурион ждет. Конная поездка нелегко далась ему, лоб блестит в испарине.
Я говорю:
— Прикажи всадникам принести лопаты. Земля, похоже, затвердела.
Он медлит:
— Легат?
— Что, Тит?
Центурион смотрит на меня. Щурится.
— Хочу напомнить. В прошлый раз мы снимали с креста распятого человека…
— Верно, центурион. Так и было.
— Потом вы оживляли его.
— Да, но…
— Мне это не очень понравилось.
— Я понимаю, — говорю я медленно. Тит Волтумий — единственный, кто знает о моей фигурке. Не считая фокусника и прозрачного атланта.
— Вернее, совсем не понравилось. Скажу, чтобы не было никаких сомнений, легат. Мне — не понравилось.
Молчание. Где-то вдалеке кричит ночная птица. Проклятая сова. Совы — это к несчастью.
