Рим 2. Легионы просят огня - Шимун Врочек

— Легат? Ничего не хотите мне сказать?

— Хорошо, Тит, — Проклятье, как я устал. — Имя, которое назвал мертвец…

Центурион ждет. В глазах — напряжение.

— Арминий, — говорю я.

Тит моргает. И все. Кажется, он почти не удивлен.

— Ваш друг?

— Да… мой друг.

Где-то вдалеке кричит сова.

Глава 5. Испытание на излом

Ветер треплет мои волосы, бросает в лицо водяную пыль.

— Квинт, — говорю я. — Ты как?

Рим. Палатинский холм. Дом семьи Деметриев Целестов.

Серое небо вливается в атриум через отверстие в крыше. Нарастающий шум дождя. За стенами дома потоки воды несутся по мостовым Рима, с ревом вливаются в канализационные стоки, пробегают под всем городом и обрушиваются в Тибр. В следующее мгновение небо раскалывается на тысячи кусков, озаряется синеватой вспышкой…

Гремит гром. Буд-ду-бу-дых.

Мы стоим у бассейна, смотрим, как капли разбиваются о поверхность воды. Она морщится.

Мне — двадцать один год.

Луцию двадцать пять, Квинту — хотя он выше нас обоих на голову — всего шестнадцать.

Наш отец убит во времена проскрипций.

Его казнили по приказу Августа. Имущество и земли отца конфисковали, но приданое матери Квинта — бросившейся в ноги принцепсу — оставили. Так что у нас есть, что проедать и чем распорядиться. Позже Луций получил назначение в Паннонию, успешно командовал когортой, затем отрядом союзников и частично восстановил состояние семьи. Теперь мы достаточно богаты, чтобы в будущем я мог стать сенатором.

А теперь смерть матери Квинта подкосила нас снова.

Идет дождь. Капли летят сквозь проем крыши во внутренний дворик, разбиваются о камни. Щелк! Щелк! Щелк! Медленно. Другие падают в маленький бассейн.

Мы стоим рядом. Наши с Луцием тоги мокрые, туника Квинта тоже. Капли с волос стекают на лица. Словно мы плачем.

— Братья, — произносит Луций. — Братья…

И замолкает.

— Мама, — говорит Квинт.

Мы молчим, стоя под дождем, вода струится с наших одежд и собирается в лужи на мозаичном полу. Мама Квинта, думаю я. Она была красивой. Квинт опускает голову и хлюпает носом — как в детстве. Он самый младший.

— Все будет хорошо, брат, — говорю я. Поворачиваюсь и иду вдоль галереи. Мы справимся.

В последний момент я оборачиваюсь и вижу их, стоящих рядом у бассейна с дождевой водой. Луций и Квинт. Они совершенно не похожи друг на друга. И одновременно они — одно целое. Это так правильно, что у меня щемит сердце.

Это мои братья.

Мы часто в детстве дрались. Лупили друг друга всем, что под руку попадется.

Это бывает.

Только самые близкие люди могут сделать тебе по-настоящему больно.

Друг.

Что это слово значит для меня?

Как поступить, если человек, которому ты доверял, оказывается убийцей и предателем? А? Не знаешь, Гай?!

А ты подумай. Подумай, пока есть время.

Глухой перестук копыт. Солнце почти зашло, кроваво-красный закат — медленный, неторопливый — опускается на германскую землю.

Я — думаю.

Мы подъезжаем к расположению ауксилариев. Три германские когорты находятся здесь во временном лагере.

Смеркается.

Аккуратный частокол окружает лагерь по периметру, колья заострены — все по уставу. На деревянных башенках застыли часовые — я вижу их черные силуэты на фоне пламенеющего неба. Вокруг лагеря идет ров, тускло блестит вода. Отлично. Уверен, размеры рва и количество воды в нем соответствуют самым строгим военным правилам.

Мы подъезжаем к главным воротам. Они находятся на северной стороне прямоугольника.

Все, как положено римскому военному лагерю.

За исключением того, что это германский военный лагерь…

Я толкаю жеребца пятками. Вперед, вперед! Быстрее!

Что будет, если в открытом бою столкнутся легионы и серый поток германской конницы?

Ну, варварам точно не поздоровится.

Лучше нашей пехоты нет ничего. Даже несокрушимая фаланга спартанцев, даже парфянские катафрактарии, закованные в железо с головы до ног, на лошадях, покрытых панцирями, не рискуют сталкиваться с легионами лоб в лоб.

Солдат Красса парфяне закидывали стрелами издалека.

Не принимали открытого боя. Умные люди парфяне. Знали, что в прямом столкновении легионы сомнут их к чертовой матери.

Поэтому парфяне изматывали легионеров и водили их по пустыне. Засыпали стрелами. Закидывали камнями…

Жажда, усталость и сомнение воинов в собственном полководце довершили остальное.

Погибли тысячи.

Легионов Красса больше нет. А его голову парфяне прислали в Армению, царю Артавазду — как подарок.

Главные ворота. С наступлением темноты они закроются окончательно. Но мы успеваем. Хотя и в последний момент — часовые уже начали поднимать мост. Часовой оборачивается на окрик Тита Волтумия. Пауза. Германец смотрит на нас, мы на него.

Все-таки непривычно видеть варвара в римских доспехах! Шлем застегнут, как положено, лорика начищена. Часовой выпрямляется, поднимает руку: стой. Дисциплина.

— Пароль! — требует он с жутким акцентом. "Тессе'ххра" вместо "тессера". Варвар раскатывает "р" горлом, словно там что-то застряло.

— Понятия не имею, — говорю я. — Придумай что-нибудь сам. Я Гай Деметрий Целест, легат Семнадцатого легиона, приехал к вашему командиру.

Короткая заминка. Через некоторое время они находят караульного офицера, тот приказывает открыть ворота. Мы въезжаем в лагерь. Ровные ряды палаток слева и справа, главная улица, освещенная кострами…

Едем шагом.

Санктум Преториум, главная площадь лагеря. Священное место. Караульный офицер предлагает нам спешиться.

Я знаками отсылаю варваров прочь и иду к палатке командира. Здесь трудно заблудиться. Все, как в настоящем римском лагере. Разве что палаток поменьше. И вокруг одна варварская речь.

Тит Волтумий следует за мной. Лицо у него странное. Похоже, он такого не ожидал.

Горят костры. Палатки выставлены настолько ровно, словно этим занимался сам великий Евклид. У германцев теперь и землемеры есть?

"Они не слижут кровь с наших рук, Гай", вспоминаю я слова Нумония Валы.

"Они откусят нам пальцы".

Я чувствую в воздухе запах дыма и острый, солоноватый привкус крови. При виде нас с Титом германцы отрываются от еды. Пялятся во все глаза. Показывают пальцами. Варвары. Ублюдки. Ненавижу!

Ненавижу их взгляды. Ухмылки. Ненавижу то, как они кладут руки на рукояти ножей…

Ничего, мы еще встретимся.

У палатки военачальника медленно раскачивается на шесте алый значок вексиллы.

Осматриваюсь. Охраны нет. Только несколько гемов расположились неподалеку, у костра, и играют в кости. Я слышу дробный стук и азартные возгласы. Этому развлечению их тоже научили мы, римляне. До нашего прихода в Германию варвары развлекались в основном тем, что пили до полусмерти и грабили соседей.

Я иду ко входу. Сердце гулко стучит. Шаг, еще шаг… Внезапно навстречу выходит из палатки огромная темная фигура.

В первый момент я вздрагиваю. Проклятье!

Чудовищно длинные и толстые руки, облитые красноватым светом костра. Темная туника без рукавов.

Короткая стрижка на римский манер.

Разноцветные глаза. Сейчас, в темноте, этого не разобрать, но я знаю, что глаза у германца разного цвета. Один зеленый, как сумрачный германский лес, другой ярко-голубой, словно небо под беспощадным ливийским солнцем.

Перед нами Стир — великан, разорвавший гладиатора голыми руками…

Безумец.

— Куда? — говорит гигант сонным голосом. Очень тихо. Словно он спит, а мы с центурионом ему снимся.

Или он идиот. Такое тоже возможно.

Я говорю:

— Я хочу видеть вашего командира. Префект Арминий здесь?

Германцы у костра замолкают. Переглядываются.

— Зачем? — германец смотрит куда-то между мной и Титом. Один глаз заметно косит. Мы с Титом обмениваемся взглядами. Центурион словно невзначай смещается влево, я — вправо. Вдвоем у нас есть шанс — даже против Стира-отрывающего-руки, Стира-убийцы.

Человека с фигуркой Быка.

Но если мы даже мы выиграем схватку, то проиграем войну.

Думай, Гай. Думай!

— Уходить, — говорит Стир медленно, на искаженной латыни. — Римлянин совсем уходить. Шнехле.

— Кто уходить? — переспрашиваю я.

— Ду уходить.

Тит Волтумий распрямляется.

— Смирно, — говорит он голосом, от которого мне самому хочется выпрямиться. — Равняйсь! Как стоишь, солдат?! Легат приказывает пропустить его.

Только Стиру — все равно. Германец склоняет голову набок и ворчит, как собака.