Рим 2. Легионы просят огня - Шимун Врочек

— Вернее, совсем не понравилось. Скажу, чтобы не было никаких сомнений, легат. Мне — не понравилось.

Молчание. Где-то вдалеке кричит ночная птица. Проклятая сова. Совы — это к несчастью.

— Никаких сомнений, Тит. Я понял. Что ты хочешь этим сказать?

Тит Волтумий поднимает взгляд. Ухмыляется. Вокруг глаз — насмешливые морщины. В медового цвета глазах отражается закат.

— Что я хочу сказать, легат? Я хочу сказать: откапывать мертвецов мне понравится еще меньше…

Но мы это делаем.

Мы втыкаем лопаты в землю, наши лица закрыты тряпками. Перемазавшись как последние рабы, снимаем верхний слой. Отшатываемся от запаха. Снова копаем. Наконец, вытаскиваем одно из тел. На нем еще сохранился саван. Этот мертвец выглядит более-менее целым. Он напоминает скорее не человека, а личинку гигантского жука.

— Внутрь, там нас не будет слышно, — говорю я. В мертвой, жутковатой тишине мы волоком затаскиваем тело в дом. Выходим отдышаться.

От сладковатой вони мертвечины кружится голова.

— Теперь иди, Тит, — говорю я. — Дальше я сам.

Центурион медлит.

По римским поверьям, касаться вещей и одежды мертвеца — значит, подставить себя под удар богов. Проклятье еще никто не отменял. Так что Титу нужно найти жреца и очиститься.

Мне проще. Я в богов не верю.

— Ступайте, центурион. Это приказ.

Он нехотя салютует.

Я достаю фигурку Воробья.

Металл холоден под пальцами.

"Мертвых нельзя вернуть", — вспоминаю я… и сжимаю фигурку в кулаке. До боли. Ее края врезаются в пальцы.

Но иногда — все-таки можно.

Мертвец лежит передо мной. Он мало похож на человека — после двух месяцев, проведенных в земле. Гниль. Смрад. Белые черви. Я зажимаю нос платком, но помогает плохо.

Интересно, сможет ли он вообще говорить?

Но у меня нет выбора. Я слишком далеко зашел, чтобы отступать.

Слушайте, боги, в которых я не верю!

Слушайте, люди, которые не верят в меня!

Я, поклявшийся больше не возвращать мертвых, собираюсь нарушить свою клятву. Радуйтесь!

Я держу фигурку Воробья на ладони. Затем сжимаю пальцы с такой силой, что белеют костяшки. Больно.

Я хочу верить.

"Ты многого не знать, римлянин".

Но я узнаю.

"Вернись", мысленно приказываю я.

Вспышка. Знакомая дрожь — словно все волоски на теле разом встали дыбом…

Словно меня пронзила молния. Я моргаю. Я не знаю, с чем это сравнить…

Это чудо.

Я выдыхаю сквозь зубы. Получилось.

— Ну же, — говорю я негромко. — Ответь мне, солдат.

Долгое мгновение ничего не происходит.

Затем полусгнившие челюсти вдруг размыкаются…

— Кха, кха!

Мертвый легионер кашляет. Куски гнилой плоти вылетают изо рта, я отшатываюсь. Проклятая вонь! Едва сдерживаю дурноту. Держаться, держаться… терпеть, легат!

— Кто ты? — говорю я.

Легионер открывает мертвые глаза, моргает. Мертвая грудь поднимается. Мертвые губы шевелятся. Я нехотя склоняюсь к нему:

— Отвечай, солдат! Ну же! Кто ты?

— Я… я-я… арматура, — это больше похоже на шипение.

"Арматура" — опытный легионер. У него все получается, он знает службу, владеет дротиком, мечом и щитом, может построить лагерь на пустом месте, подвести подкоп под стену и жевать овес вперемешку с прошлогодней травой. Солдаты "арматуры" — это основа легиона.

— Сенат и народ Рима, солдат, — говорю я. — Как тебя зовут?

— К-ке… зо О-о… имий.

Кезон Опимий. Получилось.

Мертвец вернулся.

Дом построен из сосновых бревен — если бы не вонь мертвечины, я бы почувствовал запах смолы. В дальнем конце светится дверной проем. Через узкие окошки под самым потолком падает свет, пыльными лучами прорезает сумрак.

И он действительно длинный, этот дом.

Раньше пространство было разделено занавесками на каморки для отдельных семей, но после убийства легионеров дом пустует. Похоже, его даже успели разграбить…

Грязные полотна тут и там лежат на полу или свисают со стен. В этом есть нечто жутковатое.

Огромный деревянный стол стоит под углом к стене. На нем сохранились глиняные тарелки с засохшими до камня остатками еды. Словно хозяева когда-нибудь вернутся…

Никогда.

Мертвец хрипит и шевелится.

Я встаю, делаю глубокий вдох ртом и опускаюсь на корточки — словно ныряльщик за раковинами. Я должен задать вопрос — и получить ответ. Другими словами, мне нужен жемчуг…

— Гай Деметрий Целест.

Невольно вздрагиваю. Голос раздается в заброшенном доме. Низкий и слегка рокочущий. Дом эхом отражает этот низкий голос — так, что начинает гудеть весь, целиком. Вся эта громадина.

— Легат Семнадцатого. Какая неожиданная встреча.

И это говорит не мертвец.

Я поднимаю голову. Ну, наконец-то…

Встаю. В дальнем конце дома, рядом с дверным проемом, стоит человек. В следующий момент я чувствую разочарование — у пришельца две руки. Проклятье!

Я ждал однорукого. А появился этот.

Он высокий. Широкоплечий.

На лице — маска. Тускло блестит серебро. Я поднимаю брови. Забавно. Похоже, это маска римского всадника. Такие используются на учениях, чтобы защитить лицо от удара копьем. В бою — очень редко. Гладкое лицо без возраста, изогнутые брови…

Человек в маске опасен.

Он настолько опасен, что у меня бежит озноб по затылку. Он словно сгусток чудовищной силы и власти.

— Я слушаю, — говорю я. — Только побыстрее. Я занят.

Человек делает шаг, медленно поднимает длинный меч. Это кавалерийская спата. Отличный клинок.

Хорошо.

Он мягко идет по дому. Ко мне. В определенный момент человек в серебряной маске сдвигается вправо, чтобы солнечный свет был у него за спиной. По клинку бегут отсветы…

Я щурюсь, моргаю.

Хитро. Из-за проклятого солнца я почти слеп. Человек шагает ко мне черным истончившимся силуэтом в ореоле желтого света. "Серебряная маска" тонет в нем и все равно идет.

Я слышу скрип деревянного пола. Ближе, ближе…

Мягкие сапоги. Он ступает почти беззвучно — словно плывет в потоке света.

Меч плывет вместе с ним.

Что ж… Я выпрямляюсь. Приятно иногда встретиться с противником, который от тебя не бегает.

"Идущие на смерть приветствуют тебя!"

Я кладу ладонь на рукоять гладия. Лишь бы он не подвел. Спата длиннее на ладонь и выкована из отличного железа. И спата, в отличие от гладия, не гнется при ударах…

Человек в серебряной маске неторопливо шагает.

Он рослый и крепкий. И при этом — мягкий, точно кошка. Я отмечаю его обманчиво расслабленные движения. Человек держит спату острием к земле — и приближается.

— Зря ты пришел сюда, — голос из-под маски искажен.

Я выпрямляюсь. Хо-ро-шо.

— Наконец-то, хоть кому-то не наплевать на смерть моего брата, — говорю я. С тихим скрежетом гладий покидает ножны. — Это мой меч. Я буду убивать им своих врагов.

Мы стоим друг напротив друга — я и человек в серебряной маске.

— Может, сдашься? — предлагаю я. — Обещаю честный суд. Почти.

— Нет, — человек качает головой. Серебряная маска разбрасывает отсветы по стенам. — Я пришел сюда не за этим. Я пришел поговорить…

— Хватит болтовни! — я делаю шаг.

Мы сходимся.

Клинки со скрежетом ударяются. Еще раз. И еще.

Через несколько мгновений я понимаю, что он мне не соперник.

Серебряная маска — неплохой боец. Сильный, гибкий, с хорошей скоростью… длинные руки и высокий рост тоже помогают.

Но у него нет таланта. Он не может импровизировать. Он действует от головы…

И поэтому проиграет. Потому что я умею думать всем телом. Я перехожу в контратаку и увеличиваю темп. Раз, раз, раз-два. Клинки звенят.

Странного убийцу избрали для меня. Могли не пожалеть денег и выбрать лучшего…

Мда. Стиль боя у него до странности знакомый. Похоже, его тоже обучали гладиаторы.

— Подожди! Я пришел… по… поговорить… — человек в серебряной маске уже не может перевести дыхание. Его голос вот-вот сорвется.

— Сдавайся, и поговорим, — я мягко шагаю к нему. Чуть смещаюсь вправо, отвожу руку в сторону. Он зря надел маску. Защита — это хорошо, но прорези ограничивают боковое зрение.

В следующее мгновение я бью справа, почти без замаха. Острие гладия чиркает по серебру маски, оставляя след. Искры. Человек отшатывается. В прорезях маски я вижу его глаза. В них — нарастающее отчаяние.

— Выслушай меня! — у него легкий варварский акцент. Впрочем, это ни о чем не говорит. У половины римлян в Германии такой выговор.

— Сейчас я тебя убью. А потом побеседуем, — я поднимаю гладий.

Зря, что ли, я сегодня собирался оживлять мертвых?!

Этот будет посвежее. Точно.

— Это мой меч, — говорю я. — Мой меч — это мой брат.

Человек в серебряной маске вздрагивает.