Распятие. Повесть из Пражской жизни - Сергей Яковлевич Савинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я прав! Я снял проклятье с нашего дома, я излечил моего брата. Я изрезал и сжег без остатка… без остатка… сжег «Распятие»… Боже милосердный, ты видишь, что я прав! Так надо, я не мог иначе…
Крафт задохнулся, стал как-то ниже, кровь прилила ему к лицу, он пошатнулся и упал бы, если бы Филиппов не поддержал. Бережно, как больного ребенка, он довел Крафта к креслу, посадил, пошел в кухню, нашел кружку и принес воды.
— Выпейте, это успокоит. Не надо волноваться. Сделанного не воротить, а если вы правы — так и жалеть не о чем.
— Я не жалею, о, нет! Я счастлив, я горд, я радуюсь! Смотрите, я смеюсь! Ха-ха… гр… он закашлялся, схватился за грудь и протянул руку к кружке с водой. Сделав глоток, он глубоко вздохнул и глубже сел в кресло.
— Господин инженер, вы еще придете ко мне?
— Да, конечно, только… я сегодня должен уехать в Турнов. Я теперь там работаю. Но я скоро вернусь и приду к вам.
— И вы уезжаете… Что ж, хорошо. Скоро придет жена. Который час? — Он вынул часы. — О, уже скоро два. Так прощайте! Если будете в Праге, зайдите. Мы теперь связаны, но не так, как вы с братом… Вы были свидетелем, как я освободил брата от им же созданного проклятья! Нельзя создавать такие картины, нельзя! Идем, я вас провожу.
Он встал и мелкими шагами пошел к двери. Филиппов быстро снял с вешалки пальто, наскоро надел его и нагнал Крафта, отпирающего входную дверь.
— До свидания, господин Крафт!
— До свидания! Приходите и не бойтесь: «Распятия» нет, нет! — крикнул Крафт и захлопнул дверь.
Выйдя на улицу, Филиппов долго шел без цели. Пройдя несколько кварталов, он вышел на мост. Разделенная островом, Влтава казалась совсем широкой полноводной рекой. Свинцово-серые тяжелые волны с кусочками ломаного льда мерно катились и царапали обледенелые берега. Кое-где под деревьями острова лежал снег. Дул холодный февральский ветер и гнал низкие облака, растрепанные и косматые. Вот-вот не то снег пойдет, не то крупа посыпет.
Влево, за гремящей плотиной и большим пространством чистой воды, стоял серо-желтый древний Карлов мост и фигуры святых чуть виднелись на темном фоне покрытого парком высокого берега. А над всем, как традиционное видение, выступали Градчаны, тупые казарменные корпуса замка чешских королей, увенчанные готическим взлетом кружевной башни храма святого Вита.
Знакомая и близкая сердцу каждого пражанина картина чуть скользнула в сознании Филиппова, но рефлекс оказался очень резким.
«… Все стоит, как и раньше. Сегодня, вчера, сто лет назад… А я? Причем я? «Распятия» нет! Кто и когда создаст что-нибудь подобное? И какое возмездие будет тому художнику? Ибо всему, и доброму и злому, должно быть по делам его… И Крафту! А его пацифизм! Эх, пацифизм хорош, а вот на деле надо бороться и нечего слюни распускать и толстовским непротивлением злу заниматься… Насилия безропотно терпеть нельзя и чем оно грубее, тем решительнее должна быть борьба, только надо быть честным и помнить о правде и справедливости. Все, даже свое счастье, надо завоевать… Куда же теперь? Надо рассказать Николаю!»
Продрогший Филиппов ускорил шаг, перешел мост и у Народного театра сел в трамвай. Стучали колеса, гремел вагон, толкались пассажиры, а перед глазами вставала дрожащая окровавленная ступня, ленты изрезанного полотна, до желта раскаленные угли с синими язычками и коробившееся полотно, воспаленные глаза Крафта… Потом выплыла веселая улыбка, чуть приметный белый шрам под лоснящимся пробором… потом голубые глаза и русые локоны… Может быть, будет дома Ирина?..
ГЛАВА XI
Ирина была дома и открыла дверь Филиппову.
— Здравствуйте, Андрей Павлович! Вы к Николаю? Он, конечно, ушел стричься. Он всегда бреется перед отходом и не успел постричься до дня отъезда. Аня тоже с ним.
Филиппов молча снял пальто и подошел к Ирине.
— Здравствуйте, Ирочка!
Он поцеловал протянутую руку и вошел в комнату. Ирина удивленно шла за ним. Филиппов сел на диван, провел по голове ладонью.
— Так-то, Ира.
— Что случилось? Что с вами, Андрей Павлович?
— Со мной? Ничего… А кое что случилось.
— Что же? С кем? Не томите!
— Крафт уничтожил «Распятие»! Изрезал и сжег.
— Что? Как?
— И я помогал жечь…
— Вы? Что он, опять с ума сошел?
— Да не он, а его брат. Он, кажется, действительно, немного сошел… Впрочем, я сам не знаю.
— Андрей Павлович, расскажите толком!
— Что ж… Прихожу я к Крафту. Никто не открывает. Потом осторожно открылась дверь и Крафт, это брат, с перекошенным лицом шепчет «Иезус Мария! Это вы! Он придет и напомнит…» Я застал «Распятие» уже почти изрезанным… только дрожала ступня Спасителя… и кровь будто капала. А Крафт и кричал и шептал, что он снял проклятие и что его брат больше не будет болеть, что он один виноват — это когда я жег изрезанные полосы — что он вину берет на себя, что он прав… Ирина, я больше не могу! То Крафт с ума сходит, то он вдруг здоров и франтом кутит в баре, а теперь его брат сошел с ума оттого, что тот выздоровел.
Филиппов опустил голову и крепко сжал ее двумя руками. И вдруг почувствовал на своей голове легкое прикосновение. Он поднял голову и, поднимая, ощутил теплоту руки. Он схватил Иринину руку и покрыл ее поцелуями.
— Ирочка, вы хорошая! Не сердитесь на меня! Я сегодня сам чуть с ума не сошел… Можно попросить воды?
Ирина молча вышла из комнаты и тотчас же принесла стакан.
— Выпейте и успокойтесь. Может быть, так и надо? Его картина никому не принесла счастья, а этого нельзя делать безнаказанно…
— Нельзя не приносить счастья? Значит, обязательно надо приносить счастье?
— Конечно, надо стараться делать добро, значит — приносить счастье.
— И вы его приносите?
— Я? Не знаю. Но хочу.
— Хотите? Хотите и мне принести счастье? Ира?
Ирина опустила глаза. Филиппов встал и взял ее за руку.
— Ира, принесите мне счастье! Я прошу вас!
— Хорошо… постараюсь.
— Правда? Ирочка, радость моя!
Он поцеловал ее руку и притянул к себе. Ирина ответила на поцелуй и так они стояли, пока Филиппов не покачнулся.
— Простите, Ирочка… что я… Боже, как я счастлив! Неужели и я своим участием снял если
