Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков

В густой траве высокой насыпи осторожно ползут вверх два призрака. Достигли балласта, рассмотрели в темноте полоску ближайшей рельсы. Залегли, прислушались: ни звука. Вылезли на полотно и сели на рельсу.

Что тут рассмотришь, когда и собственного носа не видно?

– Никого кругом нет, – уверенно шепчет Недошивин. – Не ждут нас «товарищи», спят. Да и охота им воевать, когда еще и черти на кулачки не бились. Зови Успенского.

И вдруг отдельный, сравнительно недалекий выстрел; за ним другой, третий и короткая беспорядочная стрельба. И опять все стихло. Ох, не спят «товарищи»!

– Это, вероятно, наши красную заставу сняли, – говорит Успенский пришедшему за ним Рубашкину и, подняв лежащих возле него людей, идет с ними на насыпь. Недалеко, должно быть, и до рассвета: стало сереть темное до того небо; и на два шага не было ничего видно, а теперь и на десяток кое-что разобрать можно. Светает.

– Бронепоезд! – шепчет поручик Успенский и, встав на одно колено, всматривается в темноту – туда, откуда, все нарастая и нарастая, слышится глухой шум и мерные удары колес по стыкам рельс. – Ложись! Не двигаться! Не выдавать свое присутствие! – валясь между рельс рядом с Недошивиным и Рубашкиным, приказывает поручик Успенский. Четверо других соскользнули с рельс и лежат неподвижно у края насыпи.

Внезапно, вынырнув из расступившейся темноты, черной тяжелой массой накатывается железное чудовище. Медленно вертятся перед глазами круглые диски колес и ползут над головой черные днища вагонов; вот и колеса паровоза. Что, если опущена заслонка его топки? Тогда нет спасения, в клочья разорвет она тела трех распластавшихся на пути офицеров! С землей слились они, сильнее к шпалам себя придавили и только тогда заметили, что прошел паровоз, когда снова завертелись перед глазами колеса вагонов, но только медленнее и медленнее, будто собираясь остановиться. Стали. Прямо над головой черное грязное днище вагона с полуопущенным люком.

– Успенский, Успенский, есть у тебя ручная граната?

– Не Успенский, а господин поручик! Лежать! – И в шепоте ответа слышит Рубашкин властную и грозную нотку.

И вдруг загрохотал бронепоезд, ливнем свинца в степь брызнул. От тяжелых ударов его мощных орудий сотрясаются вагоны и дрожат под ними рельсы. Долго гремит его непрерывная пулеметная стрельба и грохочут орудийные выстрелы. Почему молчат наши?

Но вот, прерывая грозный монолог бронепоезда, ворвалась и новая нота. Это уже не выстрел, это – близкий разрыв! Второй, третий, четвертый. Все чаще, все ближе. А вот и что-то другое: к треску разрыва присоединяется еще новый звук, не то скрежет, не то звон.

– В него! – торжествующе шепчет Недошивин и тычет пальцем в днище вагона.

Вздрогнул бронепоезд; стукнулись друг о друга бункера, и все скорее и скорее завертелись назад колеса. И никто не заметил, как прокатил над головами паровоз. С грохотом пронесся и последний вагон. Кругом разливается свет пасмурного утра. Смолкли пулеметы; изредка огрызаются еще его орудия. С минуту лежат на полотне неподвижно люди, только поручик Успенский чуть-чуть приподнял голову и смотрит вслед ушедшему бронепоезду.

– Встать! – И, полусогнувшись, идет к противоположному краю насыпи, но, не пройдя и трех шагов, падает и, махая рукой, зовет к себе свою маленькую группу.

Там, по ту сторону, не далее сотни шагов, густые цепи красных идут к насыпи. Первая цепь уже подошла к ней и начинает взбираться по крутому откосу.

– Огонь!

Лихорадочно затрещали семь винтовок, почти в упор, едва целясь. Бросились назад «товарищи», на сотню шагов отскочили, залегли и открыли беспорядочный и безопасный огонь по неожиданному и невидимому противнику.

– Назад! Скорее! – приказывает поручик Успенский.

Кубарем скатываются с насыпи семь человек и бегут по уже довольно высокой траве прочь от грозящего появиться противника. Более чем на четыреста шагов отбежали и залегли в неглубокой канаве: дух перевести. Только теперь оделся гребень насыпи черной щетиной красной цепи. Но она не идет вперед, видимо стараясь открыть неизвестно куда исчезнувшего врага. Спрятала его степь в складку одежды своей и не выдает красному глазу.

Но уже передохнули семеро и поползли дальше по дну канавы. Изредка поднимется одна голова, посмотрит на насыпь и опять спрячется. И дальше ползут они: туда, где должна быть их рота; долго ползут. Показалось ли им или и вправду что-то шевельнулось? Человек! Свой, чужой? В четырнадцать глаз впились в скрытую травой фигуру. Капитан Стасюк! Наша рота!

Да, это первая рота. Невидимая, лежит она в канаве и держит под наблюдением железнодорожную насыпь. Ни выстрела, ни звука: ждет, когда начнут спускаться занявшие ее товарищи.

Сразу отлегло от сердца: опять вместе, кончился кошмар и не пугает готовящаяся атака. Не впервой встретит рота красные цепи, не впервой огорошит их неожиданным огнем, и бросится на растерявшихся «товарищей», и погонит их, и на плечах их ворвется в станицу.

– Прапорщик Евдокимов, ступайте к взводному командиру и доложите о скоплении противника в обход левого фланга роты! – уже не шепотом отдается приказание, и в знакомом голосе поручика Успенского слышится привычная речь и вливает спокойную уверенность.

Куда спряталось вчерашнее солнце? На сером фоне неба темной полосой тянется насыпь; вправо, ровная, как стрела, дотянулась она до моста через неширокую речку и спряталась за ним; влево, все понижаясь, резко свернула она, направо и исчезла в железнодорожных посадках, откуда перед рассветом так неожиданно вынырнул бронепоезд, верно, там и стоял, и, может быть, всего в двадцати шагах.

Но не время смотреть по сторонам, не время вспоминать то, что вместе с черным покровом своим свернула и унесла с собой ночь. Смотри туда, где на гребне насыпи изредка появится человеческая фигура, постоит, постоит и исчезнет; прямо перед собою смотри!

От свежего, сочного весеннего стебелька отгрыз прапорщик Рубашкин небольшое – не длиннее спички – коленце; поставил его на большой палец, сверху указательным придавил и, вытянув вперед руку, смерил появившуюся на насыпи фигуру. Вовремя смерил! 600–700 шагов.

Зубцами частого гребня встопорщилась насыпь: поднялись красные цепи и стали спускаться на ровную скатерть степи, и тотчас же начали рождаться над ними белые облачка шрапнельных разрывов. Махровыми снежно-белыми фантастическими цветами расцветают они на скате насыпи, и гремят позади роты сеющие их орудия.

Молчит рота; затаила дыхание и ждет.

Кроваво-красными цветами в ореоле желтовато-бурых широких кустов распустились в красных цепях разрывы бризантных гранат. Все медленнее движутся вперед «товарищи», все чаще залегают, все неувереннее их шаг. Не далее чем через минуту губительным огнем встретит их пока еще молчаливая пехота, бросится на первую смятую цепь, опрокинет ее и погонит назад, на другие цепи, и увлекут они и