Первый кубанский («Ледяной») поход - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, царя у нас нет, – отвечаем мы, – а вот князей много, но они тоже, как солдаты, со штыками ходят, и нет у них ничего, кроме вшивой рубашки…
Ну да что там говорить, все равно хозяйка не поверит. Я показываю на Хованского. Хозяйка не то сердобольно, не то недоверчиво качает головой и умолкает.
Когда же на другой день Хованский умывается, хозяйка ему сует чистый ручник.
– Чего же ты князю? – замечаем мы. – Ты что – за старый «прижим», что ли?!
Хозяйка, смущенная, машет рукой и уходит на двор.
Генерал Богаевский со своей бригадой ушел на Дон; оказывается, на Дону действительно восстание казаков. Теперь в арьергарде мы – первая бригада. Большевики, верные себе, чтобы не дать отдыха ни своим частям, ни нам, беспокоят нас своими непрекращающимися наступлениями.
Мы лежим в окопах на околице села и отгоняем большевиков – «беспокойщиков». Накопившись, большевики повели наступление. Мы подпустили их совсем близко, но они не выдержали этого нашего зловещего молчания, залегли и начали пятиться назад.
В это время на их левом фланге появился Черкесский конный полк, и большевистские части побежали. Пехота обрушилась на противника фланговым огнем, и получилась всегдашняя картина большевистского уничтожения. Чтобы окончательно отбить у них охоту к беспокойству, наш взвод сел на повозки и погнался за бегущим противником.
Километров за пять нас встретили довольно организованным огнем. Мы спешились и, не останавливаясь, бросились в атаку на «ура». Красные опять побежали, отстреливаясь и прячась за углы построек и плетни. В одной улочке мелькнула группа тельняшек, одна из них повернулась и из большого маузера дала несколько выстрелов. Кто-то из-за плетня выстрелил под самым ухом. Мы бежали доброй рысью, забыв свои полузакрытые раны. Большевики оглядываются и временами стреляют, но страх и сознание того, что «кадеты» (так они называли добровольцев) преследуют упорно, парализуют точность огня. В результате и маузер, и другие револьверы и пистолеты поступают на наше вооружение. Опять появляются черкесы и преследуют противника на Медвежье.
Хутор Медвежье должен заплатить нам контрибуцию, но, так как жителей нет, разверстку производим мы сами. Берем не впрок, а для пасхального стола. У всех сразу появляются хозяйственные знания и даже таланты.
– Это тебе не на «ура» идти, – заявляет один такой хозяйственник, – здесь надо мозгой ворочать и надо знать, которая мука – крупчатка, а которая – мягкого помола… Для куличей употребляют мягкую.
– И которая курица, и которая утка, – добавляет другой. – Для пасхи очень годится павлин.
Словом, птица всевозможных заглавий и роста, поросята разных величин, сметана, сливки, масло, яйца и еще что-то, и еще – еле вмещаются в возы и быстро и осторожно упаковываются.
– Не хватает только миндаля, изюма и ванили, – замечает длинный варшавянин-кексгольмец.
– Ты вот поминдальничай, так живо попадешь в лапы к «товарищу» Троцкому, – парирует финляндец Меллер[205].
Наша хозяйка и две другие хозяйки нашего постоя пекут и жарят, как для настоящего Светлого Праздника, ожидаемого после семинедельного поста… Находится и краска, и мы не протестуем, когда получаются «красные яички».
Наша хозяйка – та, что любит поговорить о напрасности «братоубийства», – из железного резерва выволакивает что-то питьевое.
– Какая же это будет солдату Пасха без вина? – заключает она.
Наш гвардейский взвод 3-й роты Офицерского полка – восемнадцать человек – занимает участок у околицы хутора, шагов сто в одну и столько же в другую сторону от Медвежинского тракта. Дома крайние: когда надо, выбегаем мы из домов и занимаем свою позицию. Теперь мы на хозяйственных работах, но дежурные следят за степью, а хозяйки – за куличами, дабы вовремя вынуть их из печи.
В субботу, незадолго до крестного хода вокруг храма, начал собираться для наступления пресловутый Медвежинский уезд.
Стемнело. Я лежал на земле около окопчиков и, поднявши воротник шинели, дремал. В пяти шагах от меня лежал мой брат и все время наблюдал и прислушивался к движению в большевистском лагере.
– Не спи! Не спи! Они всего в двадцати шагах и – слышишь? – ползут к нам.
Я на мгновение всматривался в темноту и опять дремал.
– Идут! Бегут! – нервно крикнул брат и выстрелил в темноту. Загремели выстрелы по всей околице, затарахтел ротный пулемет.
Я нервно сжал винтовку и ждал…
«Что за атака без «Ура!»? – думал я. – Это не всерьез…»
Но мимо промелькнула темная фигура, – хотел стрелять, но опоздал, – и скрылась в нашем тылу. Тогда, ставши на колени, я начал вглядываться в темноту.
«Господи Боже! Теперь молиться бы, а ты тут шныряешь штыком», – подумал я.
В это время передо мной выросла тень, и, если бы я машинально не выбросил штык вперед, она бы меня задавила. Тень вскрикнула и скатилась куда-то в сторону. Я ждал других – но две-три промелькнули вне поля моего действия, и скоро все успокоилось.
Подошел брат, стали искать заколотого, но его нигде не было. Утром после боя все выяснилось: перед нашим участком лежало пять или шесть человек убитых или тяжело раненных, но не видно было ни одной винтовки. Оказывается, мобилизованные жители села Лежанка оружие побросали еще раньше и шли налегке, чтобы попасть домой еще до крестного хода.
Разговлялись утром. Черкесы-магометане несли весь этот день дозорную службу.
Хозяйки считали нас уже почти что своими. Пасха такая же у них, как и у нас. Носят на шее крест, а главное – не шарят по комодам… Они заговорщически нам улыбались и, подмигивая своим мужикам, говорили:
– Вернулся-таки с посева…
Что он сеял – не было известно, а также не было важно в этот Светлый День.
Своему мужику мы отдали его питье.
– Так, Ваше Высокоблагородие… – опешил он, – тогда уж выпьемте вместе!
Выпили вместе, а хозяйка вытерла губы и похристосовалась с каждым, перед каждым вытирая передником губы; христосуясь же с князем Хованским, вытерла губы дважды.
Так встретили и отпраздновали мы первый день Пасхи в 1918 году. А на второй день мы выступили походом на Дон.
В. Эльманович[206]
Морская рота Добровольческой армии[207]
Из интересных эпизодов, связанных с памятью генерала Корнилова, я помню его манеру обходить передовые цепи и слова: «Ложитесь, ложитесь, не открывайте себя до нужного момента». Его пуля не брала.
Также помню генерала Маркова, когда он выехал на белом коне навстречу красному бронепоезду при переезде железной дороги у станицы Медведовской и громко скомандовал:
– Стой, сволочь!
Одновременно с этим две трехдюймовые пушки справа и слева от железной дороги почти в упор выстрелили гранатами
