Реверс - Михаил Юрьевич Макаров

Ознакомление с материалами дела у Панкратовой каждый раз превращалось в шоу. В день она прочитывала не более десяти листов и убегала, ссылаясь на приступ мигрени. Вдоволь наиздевавшись над бедолагой следователем, ставила ультиматум: «Копируйте мне дело в полном объёме, тогда подпишу протокол». Римма Устиновна принципиально не снимала копии за свой счёт. Всегда за счёт чужаго.

Прокурорские пытались найти на неё управу в столичной коллегии адвокатов. Но москвичи игнорировали гневные послания провинциалов, а Панкратова, чувствуя свою безнаказанность, становилась ещё наглее.

Следователи ненавидели Римму Устиновну, автоматом перенося неприязнь на её подзащитных. Отказывали им в свиданиях с родственниками, вменяли дополнительные эпизоды, оставляли под стражей, когда можно было изменить меру пресечения… Надо отдать должное Панкратовой, ей удавалось поддерживать в доверителях веру в победу. Они соглашались терпеть тяготы и лишения в условиях изоляции ради конечного результата.

Изощрённо мотая нервы следователям, адвокатесса вынуждала их совершать процессуальные ляпы. Допущенными ошибками впоследствии спекулировала в суде.

В отечественном уголовном судопроизводстве последовательное отрицание вины — крайне важный аспект. Если подсудимый в отказе, доказательства трактуются иначе, чем при наличии признанки. Судья впадает в сомнения и выносит более мягкое наказание, чем следовало бы. Давая клиентам установку никогда ничего не признавать, Панкратова неоднократно добивалась для них снисхождения. А по числу оправдательных приговоров шла на втором месте после Сизова.

В бандитских кругах Римма Устиновна стала популярной после того, как дважды успешно защищала Клыча — за вымогательство и за наркотики. Крайний раз авторитет по непонятным соображениям отказался от услуг Панкратовой, нанял адвоката из областной коллегии и огрёб семерик, как с куста.

Кличка «Шапокляк» Римме Устиновне подходила идеально. Её фото могло достойно проиллюстрировать знаменитую сказочную повесть Эдуарда Успенского.

Человек, не знающий даты рождения адвокатессы и решивший угадать её возраст, затруднился бы сузить диапазон между сорока и шестьюдесятью годами.

Главными приметами Панкратовой являлись костистый длинный нос и подбородок, выступающий вперёд острым утюжком. Близко посаженные глаза напоминали вызревшие ягоды чёрной смородины. Выражение их всегда было настороженно-нахальное.

Римма Устиновна не признавала косметики. Волосы, с возрастом приобретшие пегий цвет и мочальный вид, стригла очень коротко. Одежду предпочитала тёмных тонов и свободного покроя, скрывавшего природную худобу.

Панкратова гоняла по городу на юркой красной «демке»[352]. Регулярно конфликтовала с гаишниками по части соблюдения ПДД. В спорах, как правило, одерживала верх благодаря адвокатскому иммунитету и нахрапистости. Среди инспекторов дорожно-патрульной службы имела прозвище «Блатная сыроежка».

… Римма Устиновна секретничала с пристёгнутым к трубе Жидких минут пять-семь. Навострив слух, Рязанцев попытался разобрать, о чём идёт речь, но не понял ни слова. Панкратова интимно приникла к клиенту и, отгородив ладонью рот, шептала прямо в наклонённое ухо.

«За бабло готова с душегубом в дёсны целоваться!» — оперу захотелось плюнуть от охватившего чувства гадливости.

— Мы готовы, — возвестила адвокат и дёрнула за ручку двери.

Обитая шершавым от возраста дерматином дверь с табличкой «Межрайонный отдел по раскрытию убийств» не шелохнулась.

— Февралёв, немедленно откройте! — взвизгнула Римма Устиновна, — Зачем вы заперлись?!

— Я не запирал, — глухо отозвался следователь, изнутри толкая заевшую дверь.

Путь в служебное помещение удалось расчистить, лишь объединив усилия, как в сказке про репку.

«Сколько дури у бабы, — думал Рязанцев, вставляя ключ в замок наручников. — Намертво вогнала полотно в коробку!»

Пока Панкратова шушукалась с клиентом, Февралёв в большом кабинете приготовил рабочее место. Под столом грозно рычал системник компьютера, на экране монитора висел электронный бланк допроса, с уже вбитыми данными о личности подозреваемого.

Гостей дожидались стулья возле стены. Жидких опустился на тот, что стоял ближе к следователю, но адвокат пересадила его на соседний.

— Я буду писать, мне нужен стол, — пояснила, застилая сиденье чистыми листами, бесцеремонно выдернутыми из-под локтя Февралёва.

— Какой бардак у вас кругом! Молодые здоровые мужики, а засучить рукава ленитесь. Сделали бы косметический ремонт, самим бы приятно стало. Стыд и позор, господа милиционеры!

Рязанцев игнорировал дешёвую демагогию. Он занял свой стол, находившийся справа от входа.

— Вы, молодой человек, с какой стати усаживаетесь?! — прищурилась на него Панкратова. — К вашему сведению, здесь допрос начинается. Прошу покинуть помещение!

— Римма Устиновна, я Андрея Владимировича укажу в протоколе, как участника следственного действия, — важняк спешил объясниться. — Андрей Владимирович не имеет права уйти. Он выполняет обязанности конвоира.

— Прелестно! Надеюсь, прокурор области даст принципиальную оценку вашим вольностям, — адвокат сделала стремительную пометку на клочке бумаги.

Спор о законности присутствия оперов при допросах был разрешён давно. Февралёв не нарушил УПК, о чём Панкратова прекрасно знала. Театр предназначался для клиента, который с первых минут должен был уяснить, что лучшим способом защиты будет нападение.

Разъяснив Жидких права, следователь поинтересовался, изменятся ли его показания, данные в качестве свидетеля. Вчерашний протокол лежал по правую руку важняка. Он приготовился использовать его, как шпаргалку.

Жидких вопросительно глянул на адвокатессу. Та пренебрежительно отмахнулась ладошкой (этот жест был одним из её любимых).

— Повесьте свой протокол на гвоздик, Кирилл Сергеевич! Допросили подозреваемого свидетелем, напугали уголовной ответственностью за дачу ложных показаний и думаете, ваша филькина грамота имеет юридическую силу?!

— Считайте, как хотите. У меня другое мнение, — ранее Февралёв работал с Панкратовой и знал, что потакать ей нельзя. — Давайте допросимся в вашем присутствии. Валерий Анатольевич, подтверждаете свои показания?

Жидких демонстративно отвернулся к окну.

— Вы не услышите от нас ни слова, пока не приведёте в соответствие дату и время фактического задержания! — изловчившись, Римма Устиновна стащила у важняка ещё один листок и крупно вывела на нём: «ЖАЛОБА».

— Не понимаю, о чём вы, — в целях сохранности казённого имущества Февралёв переложил стопку бумаги на подоконник.

Римма Устиновна взмахнула мятой копией протокола.

— Почему здесь указано, что он задержан восемнадцатого июня в двадцать два часа?! Фактически мой подзащитный был лишён свободы ещё семнадцатого июня! Из Ярославля доставлен принудительно, в наручниках! Сутки вы его не кормили. Это называется пытка голодом!

Следователь обратился к Жидких в надежде, что мужская логика, в отличие от женской, подчинена определённым законам.

— Валерий Анатольевич, вы вчера дали мне подробные показания. Я слово в слово записал вашу позицию. Что мешает повторить её сейчас? Ваше алиби будет проверяться в полном объёме.

— Какой смысл ему говорить, если вы всё равно не верите? Мой клиент берёт пятьдесят первую статью! Но не для того, чтобы мешать установлению истины по делу, а в знак протеста против неправомерного задержания.

Панкратова тараторила и одновременно с пулемётной скоростью строчила жалобу.

Февралёв глядел на неё удручённо. Видок у следователя по ОВД сегодня был квёлый. Худое лицо бледнее обычного. На меловом