Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни - Эмиль Золя

И бесконечное сожаление овладело ею. Ночь была на исходе, а Полине и в голову не приходило лечь в постель. Ее широко открытые глаза, ослепленные пламенем свечи, по-прежнему смотрели, ничего не видя, — она была во власти мечты. Полина не узнавала своей комнаты, ей казалось, будто она — жена Лазара; вереницей проносились картины их совместной жизни, исполненной любви и счастья. Было ли это в Бонвиле, на берегу голубого моря или в Париже на какой-нибудь шумной улице; в маленькой комнате всегда царит покой, лежат книги, на столе стоят розы, вечером лампа излучает мягкий свет, на потолке дремлют тени. Поминутно руки их встречаются, Лазар вновь обрел былую юношескую жизнерадостность, она так любит его, что в конце концов и он начинает верить в вечность бытия. Вот они вдвоем садятся за стол; вот вместе уходят гулять; завтра она просмотрит с ним расходы за неделю. Ее умиляли эти мелочи повседневной жизни — свидетельство прочности их счастья, которое наконец стало осязаемым, реальным, начиная с веселого умывания по утрам до последнего поцелуя перед сном. Летом они путешествуют. Потом как-то утром она замечает, что беременна… Тут Полина вздрогнула, мечта исчезла, она сидит в своей комнате перед почти догоревшей свечой. Беременна, боже мой! Беременна та, другая, никогда ничего этого не будет, никогда она не узнает этих радостей! Это было такое страшное пробуждение, что слезы хлынули из ее глаз; она долго плакала, грудь ее разрывалась от рыданий. Свеча погасла, пришлось ложиться в темноте.

От этой лихорадочной ночи у Полины осталось затаенное волнение, глубокое сострадание к несчастным супругам и к себе самой. Ее скорбь растворилась в какой-то смутной надежде. Она не могла бы сказать, на что именно рассчитывает, она не осмелилась разобраться в смятенных чувствах, переполнявших ее сердце. Зачем так мучиться? Ведь еще десять дней впереди. Будет время для размышлений. А теперь самое важное успокоить Лазара, сделать так, чтобы короткий отдых в Бонвиле пошел ему на пользу. Девушка обрела былую жизнерадостность, и оба они зажили прежней счастливой жизнью.

Полина вернулась к шутливому товарищескому тону их детства.

— Брось свою драму, дурачок! Все равно ее освищут… Помоги-ка мне лучше, посмотри, не затащила ли Минуш мой клубок на шкаф.

Он держал стул, а она, встав на цыпочки, искала клубок. Уже два дня шел дождь, и они почти не покидали большой комнаты. Каждая находка, напоминавшая годы юности, сопровождалась взрывами смеха.

— Смотри! вот кукла, ты смастерила ее из моих старых воротничков… А это, помнишь, твой портрет, я нарисовал его в день, когда ты была такой гадкой и плакала от злости, потому что я отказался дать тебе бритву.

Полина держала пари, уверяя, что еще и теперь одним прыжком может вскочить на стол. Лазар прыгал вместе с ней, довольный, что ему помешали работать. Драма его уже лежала в ящике стола. Как-то утром они обнаружили великую симфонию «Скорбь». Полина стала проигрывать Лазару отдельные части, забавно подчеркивая ритм, а он, издеваясь над своим произведением, подпевал в тон разбитым клавишам, которые уже почти не звучали. Но одна часть, знаменитый «Марш Смерти», показалась им интересной: да, это неплохо, это, пожалуй, нужно сохранить. Все их забавляло, все умиляло: наклеенная когда то Полиной коллекция флоридей, которую они нашли под книгами; забытая банка с пробой бромистого соединения, полученного на заводе; крохотная, наполовину сломанная модель волнореза, точно разбитая бурей в стакане воды. Они бегали по дому, гоняясь друг за другом и забавляясь как вырвавшиеся на волю сорванцы, непрерывно носились по этажам и комнатам то вверх, то вниз, громко хлопали дверями. Разве не так было когда-то? Ей в ту пору было десять лет, а ему девятнадцать, снова она прониклась к нему страстной дружбой маленькой девочки. Ничто не изменилось: в столовой — тот же буфет светлого орехового дерева, та же висячая медная лампа, вид Везувия и четыре литографии «Времена года», которые и теперь еще забавляли их. Под стеклянным колпаком на том же месте покоился шедевр деда, до того сросшийся с камином, что Вероника ставила на него стаканы и тарелки. Была лишь одна комната, порог которой Лазар и Полина переступали молча и с волнением, — спальня г-жи Шанто, где все оставалось нетронутым после ее смерти. Никто больше не открывал бюро, и обои из желтого кретона с зеленоватыми разводами постепенно выгорали от яркого солнца. Как раз подошел день ее рождения, и сын с племянницей наполнили комнату большими букетами цветов.

Вскоре, когда дождь точно ветром сдуло, молодые люди вырвались на воздух, на террасу, огород, они бродили вдоль скал, — снова вернулась их юность.

Как-то утром, едва вскочив с постели, Полина крикнула Лазару через перегородку:

— Пойдем собирать креветок? Начался отлив.

Они отправились в купальных костюмах, нашли старые скалы, почти нетронутые волнами за эти годы. Можно было подумать, что только вчера они обследовали этот кусок побережья. Лазар вспомнил:

— Осторожней, там яма, а на дне громадные камни.

Полина тут же успокоила его:

— Я знаю, не волнуйся… Ой, смотри, какого огромного краба я поймала!

Прохладная вода доходила до пояса, свежий соленый воздух с моря опьянял их. И все пошло по-старому, далекие прогулки, отдых на песке; они укрывались в глубине пещер, когда их внезапно настигал ливень, а поздно вечером возвращались домой темными тропами. Казалось, и в природе все осталось прежним. То же необъятное море, такое постоянное в своем непостоянстве, непрерывно открывало перед ними те же горизонты. Не вчера ли они видели эту бирюзовую голубизну с бледными муаровыми полосами, морскую гладь, подернутую рябью, и эту свинцовую воду под белесо-серым небом, и дождевую завесу, надвигающуюся слева вместе с приливом? Все спуталось, они уже не отличали прошлого от настоящего, и так живо, с такой остротой припоминали мелкие забытые факты, словно это произошло только вчера. Ему в ту пору было двадцать шесть лет, а ей шестнадцать. Когда Лазар, забывшись, по-товарищески толкал Полину, у нее перехватывало дыхание от сладостного смущения. Но она не избегала его, так как не думала ни о чем дурном. Новая жизнь увлекла их; снова шепот, беспричинный смех, внезапно наступавшее молчание, после которого их охватывала дрожь. Самые обычные слова — просьба передать хлеб, замечание о погоде, пожелание спокойной ночи, которым они обменивались у дверей, — приобретали особый смысл. Прошлое всколыхнулось, а с ним пробуждалась былая любовь. Стоит ли тревожиться? Они даже не сопротивлялись, казалось, море баюкает их и навевает истому своим неумолчным однообразным гулом.

Так безмятежно шли дни. Лазар уже третью неделю жил в Бонвиле и не собирался уезжать; он получил несколько писем от Луизы: она писала, что очень соскучилась, но невестка не отпускает ее. В ответных письмах Лазар сообщал, что доктор Казенов советует ей задержаться, — он и вправду беседовал с ним. Постепенно Лазар снова привык к этой мирной жизни, к укладу их старого дома, где по-прежнему ели, вставали и ложились в определенные часы, не то что в Париже. Здесь все шло по-старому: воркотня Вероники, непрерывные стоны отца, который все так же сидел с искаженным от страдания лицом, застывший и неподвижный, когда все вокруг стремительно мчалось вперед. И эти обеды по субботам, на которых Лазар снова встретил старых знакомых, доктора и аббата, с их вечными разговорами о недавних штормах или о дачниках Арроманша. Во время десерта Минуш, как прежде, с легкостью перышка вскакивала на стол и терлась головой о подбородок Лазара, требуя, чтобы он приласкал ее; прикосновение ее холодной мордочки уносило его в далекое прошлое. Во всем этом столь привычном окружении новым был лишь угрюмый и уродливый Лулу, который лежал под столом, свернувшись клубочком, и рычал как только к нему приближались. Напрасно Лазар давал ему сахар: пес разгрызал его и снова скалил зубы с еще более хмурым видом. Пришлось махнуть на него рукой, и он жил в одиночестве, как чужой в доме, как нелюдимое существо, которое молит лишь об одном, — чтобы его оставили в покое.

Порою, когда Полина и Лазар совершали далекие прогулки, у них бывали приключения. Как-то они свернули с тропки, идущей вдоль скалистого берега, чтобы обойти завод в «Бухте сокровищ» и тут же на повороте проезжей дороги наткнулись на Бутиньи. Он теперь стал важной персоной, разбогатев на производстве соды; женился он на «твари», которая так привязалась к нему, что последовала за ним в эту глушь; недавно она родила ему третьего ребенка. Вся семья, сопровождаемая лакеем и кормилицей, сидела в прекрасном экипаже, запряженном парой крупных белых лошадей. Полине и Лазару пришлось отступить и прижаться к утесу, чтобы их не задело колесом. Бутиньи правил сам и пустил лошадей шагом. С минуту длилось замешательство: ведь они не разговаривали уже много лет, а присутствие жены и детей усиливало неловкость. Наконец глаза их встретились, и оба холодно обменялись поклоном, не проронив ни слова.