На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

— Тут вера моей матери.

— Тут и ваша вера, — усмехнулся Юдзо.

— Грустно, что накануне боя мы с вами опять ссоримся.

— Это действительно грустно. Но мы не поссоримся. Сейчас я вас угощу ужином, и мы помиримся. Мой Ясуи изготовил курицу; можете представить — достал! Она будет питательнее сухих каштанов. Я сегодня весь вечер читал Чернышевского и думал о том времени, когда люди достигнут справедливого счастья… Не будем думать о завтрашнем бое и смерти, будем думать о жизни и счастье. Ешьте курицу. Приправа из редьки и слив прекрасна. Кстати, у нас любят доказывать, что японец может прожить одними сливами.

Ясуи принес матрасики. Офицеры улеглись. Юдзо положил около себя книгу и тетради, в которых он делал выписки. Он не хотел думать о трупах, смерти и ранах. Ему хотелось думать о том, что война кончилась и он возвращается в Японию. Он женится и будет писать статьи и книги. Надо писать о человеческом, а не об изуверском.

Маэяма представлялся ему человеком добрым и глубоко несчастным.

В офицерской школе, где тот воспитывался, пропагандисты японского духа создали условный мир.

Молодые офицеры жили в нем, подкрепляя друг друга своими достижениями в изуверских упражнениях по уничтожению в себе естественного голоса жизни.

В японской армии, в одной роте, два таких человека, как Маэяма и Кацуми!

Один страстно хочет жизни для народа и для себя, другой весь в изуверских измышлениях.

10

Штурм Янзелинской позиции Куроки решил начать с атаки правого фланга русских.

Он вызвал к себе генерала Асаду, командира гвардейской бригады, и сообщил радостное известие: именно он, Асада, одержит в предстоящем бою победу!

В победе Куроки не сомневался. Сведений о русских он имел достаточно: доносили лазутчики, доносила собственная разведка и, наконец, присылал постоянные сводки штаб. Войск у русских было немало. Но он знал из опыта: ни Куропаткин, ни его генералы не склонны наступать; батальоны, дивизии и корпуса русского царя неподвижны на раз занятой позиции. А с неподвижным врагом можно делать все, что захочешь.

Асада кланялся без конца. Он едва мог скрыть радость: на его долю завтра выпадет слава, ибо, как бы он ни воевал, Куропаткин все равно отступит! Ростом Асада был ниже Куроки и бороды не носил вовсе. Полное лицо его расширялось книзу, напоминая грушу.

Уходя, он снова поклонился коротким поклоном, придерживая саблю. Этот день казался ему очень благоприятным. Бой должен был произойти на том самом месте, которое он когда-то, перед войной с Китаем, основательно обследовал и изучил. Правда, тогда он не думал, что тут будет бой с русскими. Он думал о китайцах.

Асада отправился к себе в бригаду. Квартировал он в шалаше из гаоляновой соломы, отлично защищавшем от любого дождя.

Наиболее выдвинутым был один из стрелковых Восточно-Сибирских полков русских, который, занимая позицию на высокой сопке, мог помешать наступлению японцев. Перед началом операции Асада решил захватить лагерь полка и, если к тому представится возможность, уничтожить и самый полк. Атакующей колонне приказал не заряжать винтовок.

Ночью японцы двинулись к хорошо известному им лагерю. Пробирались неслышно. У сопки поползли. Перед часовыми внезапно поднимались с земли и били: один штыком в живот, другой в горло, предупреждая крик.

Поэтому все часовые умерли, не известив об опасности. Японцы ворвались в лагерь с трех сторон и со страшной быстротой, боясь, что русские опомнятся и возьмутся за оружие, убивали штыками сонных людей.

Силы японцев превосходили силы полка в три раза. Число спасшихся русских было невелико.

Уже перед самым рассветом японцы всполошились: русские вернулись отбивать сопку.

Однако никто сопку не штурмовал. Поднималось на сопку всего несколько человек, они были отогнаны выстрелами или уничтожены.

11

Логунов принял роту. Второй субалтерн, подпоручик Аджимамудов, сказал:

— Мир праху нашего Шапкина. Не дождется его жена. А она у него хорошая. Пироги печет — из-за стола не встанешь.

Свистунов расположил солдат на высотке не по-уставному, плечом к плечу, что всегда приводило к большим жертвам, а на значительном друг от друга расстоянии. Обошел в возникающем рассвете роты, проследил, чтобы солдаты поели; батальонная кухня с двух часов ночи варила кашу с мясом, а ротные дневальные кипятили чай.

В шесть утра по высотке и по окопам 21-го полка ударили японские орудия.

Снаряды падали в реку, разрывались на вершине, на правом и левом склонах, но ни один снаряд не упал на хорошо укрытый северный склон, где сейчас расположился батальон.

Емельянов лежал вытянувшись, подложив руки под голову. Ко всяким обстрелам он был теперь равнодушен. Ему казалось, что он вообще неуязвим. Когда-то он не решился пройти по карнизу сопки. Не ходил он никогда но таким карнизам, — ходил по мягким песчаным холмам да проселкам. А теперь он пройдет по веревке, если протянуть ее между этими горами. Страх пропал. Не убют его в бою. Кому что написано на роду. Ему написано, что его не убьют. Приедет он домой, к Наталье. От Натальи получил письмо, пишет, что с хозяйством справляется. А о барине Валевском ни слова…

Должно быть, японцы скоро пойдут в атаку, надо еще разок осмотреть винтовку.

Емельянов осматривает винтовку, сумку с патронами, штык — все в порядке… Да, вот какое дело — война! Не Емельянов ее выдумал, что поделаешь. Отец его воевал, дед воевал… Все люди спокон века воюют… Что это, прости господи, за порядок такой?

Корж подошел, не пригибаясь, во весь рост, и попросил табачку.

— Стряслась оказия, весь вышел!

Емельянов вынул кисет. Корж осторожно, двумя пальцами, полез в кисет и вздохнул:

— До чего много он истребляет по нас этого огня! Богат шибко, что ли?

Емельянов не успел ответить: с гребня высотки раздались пронзительные свистки, солдаты и офицеры бросились каждый к своему месту.

Логунов лег рядом с Хвостовым. Японцы вышли из того самого ущелья, по которому ночью ходила разведка, и скрылись в дубовой роще. Но роща была невелика, через несколько минут цепи выбежали на болотистый берег Лян-хэ. Неведомский, до сего времени молчавший, стал расстреливать их шрапнелью.

Японцы шли, однако уже не так, как под Вафаньгоу, когда за передовыми цепями двигались сомкнутые колонны резерва, — сейчас они шли редкими цепями без всякого резерва. Широкие цепи, как волны, выкатывались из рощи.

С одной стороны, здесь было полезное нововведение, с другой — японцы не прижимались на этот раз к земле, не залегали, не заползали за камни; они шли открыто, во весь рост, подобно русским, презирая огонь и смерть. Логунов не знал, что это наступала императорская гвардия Асады. Вдруг Логунов увидел такие же многочисленные цепи, направлявшиеся в обход высотки.

Он ждал, что Неведомский ударит и по этим обходящим колоннам, но капитан только изредка бросал туда снаряд, другой. У него не хватало орудий. А сколько пушек вчера увезли с позиций!

В самом деле, пушки они жалеют, а людей, которые погибнут из-за отсутствия пушек, не жалеют!

— Преступники! — громко сказал Логунов и понял, что никогда не простит «им» этих увезенных пушек.

Перед ним уходили вдаль вершины сопок. Они были разные — одни мягкие, округлые, точно кто-то поставил ряды изумрудных шатров, другие — острые, конусообразные, стремившиеся ввысь. Успокаивала и завораживала глаз эта картина гор, темно-синих ущелий, глубоких распадков, блистающих разноцветных скал. Как странно, что эти горы — горы войны, где ему и другим русским надо драться не на жизнь, а на смерть!

Свистунов шел вдоль гребня высотки, наблюдая за атакующими. Человеческие волны приближались к окопам 21-го полка. В бинокль Свистунов увидел Новицкого, стоявшего во весь рост на окопе. Не одобряя этого, Свистунов сам шел по гребню также во весь рост. Шел спокойно, чтобы солдаты видели, что ничего особенного не представляет собой яростная японская атака.

Но наблюдать за боем у окопов 21-го полка ему не пришлось. Обходящие высотку цепи противника, и не обстреливаемые Неведомским, спокойно переправились через реку и стремительно бросились вперед.

— Смелым бог владеет! — сказал Свистунов Волкобою. — Бери своих охотников, мою первую роту, и, вон видишь ту расщелинку, — оттуда ударишь им во фланг!

На восточной стороне Янзелинского перевала две группы сопок, розоватые в утре, спускались к Лян-хэ, образуя узкий, хорошо прикрытый выход к реке.

Волкобой бегом повел туда отряд.

А у высотки уже кипел бой. Три роты Свистунова отбивали атаку императорской гвардии.

Свистунов, постоянно совершавший должностное преступление — излишнюю трату патронов на учебную стрельбу, — выучил стрелять свой батальон.