На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Однако у Нины действительно были причины, как казалось ей, все решавшие в ее жизни.

Вчера Катя взяла ее под руку, и они пошли пройтись за ворота. Говорили о том, что хотя Горшенин и приехал, но работа не налаживается, потому что нет связей в армии. Кроме того, война подавляет душу, все, даже самое важное, отодвигает на второй план. Уход за ранеными, спасение человеческих жизней — вот что занимает все мысли и чувства. Правильно это или нет, закономерно ли? Катя спрашивала Горшенина. Горшенин всегда все знает, а здесь тоже ничего не знает. Говорит: через некоторое время придем в себя, чувства станут на место, и тогда начнем работать. Он ждет кого-то из России, но кого — не говорит…

Они шли на закат, солнце садилось за невысокие сопки, все на земле покрылось розовым дымом. Нина думала над Катиными словами, шли они с подругой широким мужским шагом в ногу, постукивая каблуками, как солдаты, и Нина никак не ожидала того, что будет дальше. Катя вдруг сказала:

— Нина, я должна предупредить тебя… — Голос ее зазвучал так, что Нина с удивлением посмотрела на подругу. — Нина, послушай…

Катя сообщила, что доктор Петров ей и Горшенину рассказал о том, что он, как и многие другие офицеры, был на вечере в ремесленном училище и что, когда офицеры, разгадав, что это не училище, а кафешантан, пустились во все тяжкие искать утешений, он ушел… а вот Логунов, который тоже был там, остался…

Катя почувствовала, как вздрогнула Нинина рука, и крепче прижала ее к себе.

— Я должна тебе сказать все. Логунов и поручик Топорнин — помнишь Топорнина? — наперерыв приглашали за свой столик какую-то очень красивую девицу. Топорнин был пьян, Логунов, кажется, тоже.

Катя и Нина стояли над овражком, вымытым дождем, и смотрели друг на друга. Нина изменилась в лице до такой степени, что Катя испугалась.

— Нина, прости!.. Но я не могла молчать. Они приходят к нам, объясняются в любви, получают нашу взаимность, а вместе с тем их тянет к этим возмутительным для чистого человека радостям… Ничего ужаснее я не знаю.

Нина облизала сухие губы и пошла назад. Тело ее отяжелело. Она с трудом шагала по каменистой дорожке. Не видела ни дорожки, ни поля, ни глиняных стен перед собой. Она была уничтожена несчастьем: Николай приглашал к своему столику красивую кафешантанную девицу? Значит, значит…

— Нина! — окликнула Катя.

— Ничего, ничего, — торопливо заговорила Нина, — хорошо, что ты рассказала, спасибо… да, да…

Утром она решила проситься на перевалы. Петров уступил ее настойчивости. Нилов пожал плечами и тоже уступил.

— Поезжайте, только не повторяйте ошибок, допущенных вами в ущелье по дороге в Мадзяпу. Помните, санитар выносит раненых с поля боя только при благоприятных обстоятельствах. То, что вы перевязывали раненых в ущелье под огнем, — недопустимо. Понятно?

— Я, господин главный врач, с этим не согласна, считаю, что нужно делать наоборот. Доктор Петров тоже считает так…

— Ваш доктор Петров всегда все считает и делает наоборот. У нас есть устав, извольте ему следовать!

… Горшенин и Нина отправились в Восточный отряд, который ввиду предстоящего ему решительного боя начальник санитарной части армии укреплял медицинскими силами.

В отряде Келлера, нагруженные сумками и пакетами, они шли по лесной тропинке между палатками и шалашами. Никогда Нина не видела таких старых дубов. Могучие узловатые корни не уходили в землю, в глубину, во влажную сочную черноту — по сопкам земля лежала тонким слоем, — а исполинскими руками оплетали камни и скалы. Огромные стволы как-то очень уж напоминали мускулистые тела; неожиданные наросты рисовали воображению великанские носы, губы, уши.

Лес напоминал иллюстрацию к Дантову «Аду».

Вода в ручьях была сладка и вкусна. Горшенин сорвал оранжевую лилию и поднес Нине.

— Куда мне! У меня и руки заняты.

Но опустила свертки и прикрепила цветок у левого плеча, От этого приношения ей стало невыносимо грустно. «Еще этого недоставало», — подумала она, чувствуя, что готова заплакать.

23-й полк, куда они были прикомандированы, расположился среди скал. По скалам взбирался дубняк, чертово дерево. Широкими кругами, точно пятнами, распластывался виноград. Сквозь зелень листвы проступали красные, желтые и ослепительно белые скалы. Между острыми голыми вершинами сверкало небо. Полное солнечного света и чистоты, оно казалось одним из самых больших чудес природы.

Офицеры в расстегнутых кителях и рубахах сновали по тропкам. Вид этой части отряда был самый мирный, как будто враг был далек и бой был тоже далек.

Нина сложила на землю ношу и пошла искать околоток.

Околоток занимал всего одну палатку. Ящики с лекарствами, ватой, корпией, бинтами заколочены. Носилки свалены в кучу. Санитаров — два. Врача — ни одного.

Кроме того, палатка околотка — дальше, чем обычно, от боевого расположения полка.

— Почему же это, господин фельдшер?

— Личное распоряжение полковника.

— Но почему же?

Фельдшер пожал плечами:

— Разве командир полка объясняет, почему он приказывает?

Нина отправилась к командиру полка.

У палатки, которую ей указали, денщик, сидя на корточках, чистил медную кастрюлю. Вытер о траву грязные руки и заглянул в палатку:

— Ваше высокоблагородие, сестра милосердия до вас.

Нина шагнула в палатку. Толстый полковник сидел на хорошем городском стуле за ломберным столиком и играл с капитаном в карты. Легавая собака лежала под стулом.

— Господин полковник, фельдшер мне сказал, что вы приказали перевязочный пункт поставить подальше от полка.

— Чуть подальше обоза, сестрица, чуть подальше. А вы откуда взялись?

— Прикомандирована к вам на эти дни из первой дивизии.

— Ближе не разрешу. Накануне боя на солдат произведут нехорошее впечатление ваша палатка и все ваши приспособления. Незачем человеку напоминать, что его назавтра может ждать этакое удовольствие.

— А вы думаете, что человек, если ему не напоминать, позабудет об «этаком удовольствии»?

— Вы еще хирургические инструменты разложите перед ротами, — усмехнулся полковник, — не хотите ли, мол, полюбоваться: для вас приготовлено. Нет, я решительно против.

— Я думаю, если солдат увидит перевязочный пункт, то есть место, где в случае несчастья ему помогут, он не будет чувствовать себя слабее.

— Не рассуждайте!

Собака подошла к Нине и стала обнюхивать ее ноги.

— Господин полковник, — задрожавшим голосом сказала Нина, — я привыкла рассуждать. Вы запрятали Красный Крест бог знает куда. Вы хотите, чтобы раненые блуждали по лесу и спрашивали: «А где здесь, братцы, перевязочный пункт?» Разве это допустимо?

Упрямая нам досталась сестрица, — сказал командир полка, принимаясь за карты, — Вы напрасно сердитесь. Я не готовлюсь перестрелять свой полк.

— Куропаткин с него за каждого солдата спросит, — заметил капитан.

— Ничего, ничего, успокойтесь, дерзкая сестрица. Бог помилует.

Горшенин нисколько не удивился тому, что командир полка накануне боя не нашел себе лучшего занятия, чем игра в карты, и не позволяет перенести перевязочный пункт поближе к позициям.

— Это в их характере, — сказал он.

Он предложил нарезать дубовых веток, обстругать, воткнуть в землю и прикрепить к ним указатели — красный крест и стрелку.

Весь остаток дня Нина и Горшенин занимались приготовлением и размещением этих направляющих знаков.

Вечером Горшенин устроил Нине постель из ветвей, накрыл одеялом, из вороха листьев смастерил подушку.

— Какая тут забота, — недовольно сказал он, — ведь вы с ног сбились от усталости!

— А мне все равно, Горшенин, устала я или не устала.

Горшенин внимательно посмотрел на нее и ничего не сказал.

Нина легла на одеяло и прислушалась к вечернему гомону птиц. Птицы кричали на все лады. Особенно ей понравился голосок одной птицы. Птица сидела в чаще и посвистывала то громче, то тише. И в этом свисте была несомненная печаль. Маленькое пернатое существо о чем-то печалилось. «Вот и птица грустит», — подумала Нина.

«Ну что ж, буду жить одна. Буду просвещать, бороться, насколько хватит сил. Пройдет много лет, вокруг меня будут единомышленники, я буду знать, что делаю честное, благородное дело…»

Но эти мысли не утешали. Было горько и хотелось плакать… Но ни за что в жизни она не заплачет!

Горшенин принес второе одеяло.

— Я отчасти посвящен в ваше несчастье… Чем мне вас утешить? Что Логунов хороший человек, вы и без меня знаете. Но ведь счет в данном случае идет, не на «хороший и плохой», а по другой категории, где за основу счисления принимается ваше сердце… Но вы, Нина, хоть немножко да прикоснулись к правде. Она велика, наша правда. Она в самых великих несчастьях может утешить.