На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

В 1873 году у самураев отняли рисовый паек. Отныне самураи должны были торговать или служить, и одни вступили на этот путь, другие, люди устойчивых воззрений, — нет; они не хотели никаких перемен.

В стране началось брожение. Всюду сновали кучки самураев, пробираясь в пределы Сацумы к Сайго. Бывшего военного министра сейчас, поддерживали Симадзу, князья Сацумы, считавшие, что после реставрации они получили меньше, чем должны были получить, и решившие поднять новое самурайское восстание для того, чтобы получить больше.

Отец капитана Яманаки принадлежал к тем, кто не хотел перемен. Он ушел к Сайго вместе с группой самураев, однако с ним не ушел Саката, друг и сосед Яманаки, подчинявшийся в юных годах его авторитету.

После реформ и всяких нововведений Саката подружился с местным купцом Абэ, женился на его дочери и поступил к нему надсмотрщиком; купец рубил лес по склонам гор, Вот какой жизненный путь избрал для себя самурай!

Жил он припеваючи, ел, пил, толстел. Маленькая и толстая жена его, проезжая в рикше мимо дома Яманаки, всегда насмешливо поглядывала на то, что делалось за забором у нищего самурая.

Яманаки и его товарищи грозно прошли через владения отступника и исчезли в горах.

Самурайская армия Сайго, как ни старательно он готовился к войне, была разбита армией правительства, набранной во всех сословиях. Вожди восстания кончили самоубийством, самураи расходились, их преследовали и уничтожали.

Яманаки возвращался к себе окольными путями. Четыре года напряжения, ненависти и наконец разочарование — измучили его.

Небольшой запас денег иссяк. Самурай пришел домой ночью. Луна освещала знакомую дорогу, каменистые ступени к небольшому пруду, старый дом, как будто совсем не изменившийся за четыре года разлуки. Но найдет ли он кого-нибудь здесь?

Нашел жену и десятилетнего сына. Стоя на коленях, охватив его ноги, жена и сын смотрели ему в лицо.

— Вернулся! — прохрипел Яманаки и, сняв котомку, где было спрятано оружие, опустился на циновку.

Дочь отсутствовала. Шестнадцатилетнюю девушку уступили в работницы Сакате.

— За какую сумму? — спросил отец.

— За гроши… что поделать — голод!

Саката, надеявшийся, что неспокойный самурай погибнет на полях сражений, естественно, не обрадовался его возвращению. Ему чудилось: мрачный человек сидит в своем доме, никуда не показывается и злоумышляет против него.

Саката стал плохо есть и спать. Наблюдая в роще за рабочими, боялся, что из-за дерева выскочит старый друг и прикончит его без дальних слов. Наконец решил прекратить тягостное состояние, нанял молодцов, те ночью проникли в дом Яманаки и зарезали самурая вместе с его женой. Мальчик успел бежать.

История эта не долго хранилась в тайне. Раньше других о ней узнала дочь зарезанных, служившая у Сакаты.

— Теперь все будет спокойно, — похвалилась хозяйка девушке и провела ладонью по шее. — Слишком неспокойный человек!

И вот ныне сын Яманаки и сын Сакаты служат в одном полку.

Именно об истории своего отца капитан хотел поговорить с Юдзо. Разве можно забыть, что отец Сакаты подлый убийца? И не посоветуется ли лейтенант с генералом Футаки, который, как известно, придерживается старинных нравов, по поводу просьбы капитана?.. Конечно, Яманаки убежден, что он, Яманаки, скоро погиб нет, к этому он будет прилагать все усилия, но даже и короткое время невозможно переносить мерзости Сакаты, который старается всячески очернить своего недруга перед командиром полка. Вчера Саката донес, что солдаты батальона голодали из-за нераспорядительности Яманаки. Что японские солдаты голодают, известно всем в армии и многим за пределами армии. Но они голодают не потому, что нераспорядителен Яманаки или другой подобный ему офицер, а потому, что не прекращаются комбинации между армейскими чиновниками и торговцами, снабжающими армию. При чем здесь нераспорядительность Яманаки, когда из двухсот корзин с провиантом сто оказались с древесной трухой и мхом?! Доносчик же сообщил командиру полка так, будто Яманаки продал часть провианта. Отвратительно сражаться с таким человеком, как Саката!

Просьба у Яманаки такая: его или Сакату отчислить из полка.

За палаткой раздался голос Маэямы, приподнялась входная пола.

— Поздравляю вашу роту с победой!

— Да, да, — проговорил Яманаки. — Вы знаете, я счастлив, как никогда. Мой двоюродный брат погиб в китайскую войну при взятии Порт-Артура. Когда мы возвращались на родину, я подошел к его могиле и сказал: «Брат, я возвращаюсь в Японию, мы бились вместе, я уцелел, ты — пал. Но не печалься, ты остаешься лежать не в чужой земле, земля Ляодунского полуострова отныне принадлежит нам». По пути в Японию я узнал, что полуостров у нас отобран. Это был страшный день. Я вторично потерял брата и его душу. Сегодня я мстил.

Капитан вышел из палатки, бережно унося лист с автографами.

Юдзо лег и сказал:

— Я уважаю Яманаки, он честный солдат, Он видит мир таким, каким научили его видеть. Но все-таки я не могу не сказать: дикие чувства!

Маэяма присел около лейтенанта на колени. Может быть, следовало пожалеть друга и не высказывать своих мыслей, но Юдзо не мог молчать.

— Дикие чувства, — повторил он, — хотя и широко распространенные среди нас. Что такое война? Почему она отравляет сердца? Капитан Яманаки хочет умереть! Солдат своих мы воспитываем так, чтоб они все хотели умереть! Какое-то невероятное, опустошающее душу варварство! Нравы, обычаи, общественная мораль основаны на том, что человек должен торопиться умереть. Вы считаете, что в этом умонастроении — высшее доступное человеку совершенство? Так ли это, Кендзо-сан? Пройдет двадцать лет, Мицуи и Ивасаки сотрут вас в порошок вместе с душой Ямато и прочей поэзией…

Маэяма молчал. Он думал, что увидит иным своего друга после первого боя. Но друг говорил то же, что всегда, в сотый, в тысячный раз!

— Смысл ваших речей, — сказал наконец Маэяма, — как всегда, тот, что человек должен любить жизнь. По-моему, человек должен любить одно: правильно действовать в жизни. Во всяком случае, это касается нас. Жить будут другие.

— Ах, другие! Мой денщик Ясуи — резервист первого призыва. У него больная жена и трехлетний ребенок. Я узнал, что он очень любит свою жену. Она у него совсем девочка, он показывал мне ее фотографию. Они одиноки и бедны. Ясуи ушел на войну, — значит, его жена и ребенок умрут с голоду. Накануне его отправки в полк бедная женщина продала на базаре свое последнее кимоно и купила чашку рису и вязанку дров. Она не могла не устроить в такую торжественную минуту прощального пира своему мужу. Она поджарила ему несколько горстей риса, и они их съели вместе, печальные и любящие. И он ушел. Он уверен, что жена и дочка уже умерли. Кто же будут эти другие, которые будут жить?

Юдзо повернулся на одеяле и протянул руку к коробке с папиросами.

Маэяма хотел сообщить радостное известие, что армия будет наступать, что дивизии Ниси предстоят славные дела, а генералу Окасаки — тем более. Но ничего не сказал: мысли Юдзо были слишком далеки от всего этого. Маэяма тоже закурил. Он начинал испытывать раздражение. Что же это такое? Человек откровенно высказывается против учения, которое японца делает японцем?

2

Куроки наступал. Сорок шесть тысяч человек, сто восемь орудий. Наступал по трем узким долинам, по труднопроходимым тропам. Он говорил своему начальнику штаба генерал-майору Фудзи:

— Блестящий случай для Куропаткина запереть две долины и обрушиться на третью превосходными силами. Как вы думаете — сделает?

— Должен сделать! — говорил Фудзи.

— Нет, не сделает, — щурился Куроки, — не сделает!

Непосредственно против Куроки был отряд Келлера, 10-й корпус Случевского и дополнительные отряды Грулева и Любавина. Больше шестидесяти пяти тысяч при двухстах пятидесяти орудиях.

Куроки знал силы врага и его удобные позиции, но не смущался. За время войны он убедился, что генералы царя Николая не любят и не умеют наступать, что наступательная война противна их духу и стратегии и, кроме того, они не очень крепки порой даже в отстаивании безусловно сильных позиций.

Куроки пригласил на совет своих генералов: Хасегаву, Инуйэ и Ниси. Генерал Футаки, непременный член всяких совещаний, был тут же. Он сидел в стороне, курил сигареты и прислушивался к шуму ветра в дубах над палаткой маршала, когда-то новенькой, а теперь полинялой, истрепанной дождями и ветрами, обычной солдатской палаткой.

Проводив на совет Футаки, Маэяма пошел вдоль ручья. Приготовления к бою настраивали его торжественно.

На берегу сидел лейтенант Мацумура и целился в ветку туи. Он то спускал курок, то вновь взводил его.

— Помните слова поэта: «Спускать курок так мягко и бесшумно, как иней ложится в холодную ночь…» — проговорил Маэяма.