Империи песка - Дэвид У. Болл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я не стану с тобой спорить, Мусса. Ты рассуждаешь не как ихаггарен. Твои слова напоминают блеяние слабого ягненка.
– Тогда скажите мне вот что. Каковы ваши дальнейшие намерения? Выжившая часть экспедиции Флаттерса находится неподалеку отсюда, за холмом. С какой целью вы следуете за ними? Устроить еще одну бойню?
– Не отвечайте ему! – велел Тамрит.
– Он нам не помеха, – презрительно махнув рукой, сказал Аттиси. – Мне ли бояться укуса французского щенка? – Он с усмешкой посмотрел на Муссу. – Мы продолжим их обескураживать до самой Уарглы. – Аттиси явно наслаждался, произнося это слово. – А оттуда уцелевшие повезут своим соплеменникам послание. Пусть знают: не каждое место, отмеченное ими на карте и объявленное французским, станет французским. Ахаггар – не место для французских затей. Им сюда даже в гости путь заказан.
– Им не добраться до Уарглы. Вы украли их верблюдов. У них кончается еда. Через две недели они все погибнут.
– Верблюды – законный военный трофей! – раздраженно возразил Аттиси. – Меня не волнуют, доберутся до Уарглы или нет эти неверные и их прихвостни из числа шамба. Их судьба в руках Аллаха.
– Нет, – сказал Мусса. – Она не в руках Аллаха. Сейчас она в твоих руках, Аттиси.
– Какая разница? Мои руки делают то, что угодно Аллаху. – Аттиси начал терять терпение. – Я уже сказал, что не собираюсь обсуждать с тобой подобные дела. Занимайся теми делами, что поручил тебе аменокаль, и не лезь в те, от которых страдает твоя чувствительная натура. Или ты связал свою судьбу с варварами?
– В этом деле я не связал свою судьбу ни с кем, – ответил Мусса, второй раз за три дня произнеся те же слова.
– В твоей власти сделать выбор, – сказал Аттиси. – Многим будет очень интересно проследить за твоими дальнейшими действиями. Или примкни к нам, или покинь лагерь.
Мусса обернулся. У него за спиной, слушая разговор, стояло десятка два туарегов.
– Кто из вас готов положить этому конец? Кто уже насытился расправой? Кто из вас не забыл, как вести себя с путниками, оставшимися без воды и пищи? Если вам так надо, сражайтесь с ними потом, но сейчас окажите им гостеприимство пустыни.
– Это не просто путники, – произнес кто-то из туарегов. – Это чужеземный сброд. Захватчики, недостойные того, чтобы на них распространялись справедливые законы пустыни.
– Так оно и есть, – подхватил другой. – Чужеземцы, как и ты.
Мусса ударил произнесшего эти слова, и тот камнем рухнул на землю. Никто не шевельнулся, однако во многих Мусса ощутил враждебность, какой не чувствовал прежде. Взяв поводья своего мехари, он вместе с верблюдом двинулся сквозь толпу. На луке его седла сидела Така, крутила головой и кивала. Она нервничала.
В его ушах звенела фраза, произнесенная Аттиси: «Не вмешивайся в это, Мусса. Целее будешь».
На выходе из лагеря с ним поравнялся его давний друг Тахер.
– Ты говорил правильно. Французов обманули, а потом предали. Такой кровожадности, как в Тадженуте, я еще не видел. Им было не остановиться. Похоже, они были одержимы. Почему так случилось, не знаю. Тамрит произнес речь и каким-то образом сумел их сильно воспламенить. Я в этом не участвовал.
– Я тоже, а результат один и тот же, – сказал Мусса.
– Верно. Многие и сейчас не понимают, что творят. Если хочешь, я поеду с тобой.
– Нет, Тахер, но спасибо, что предложил. Этим я займусь один.
На следующий день остатки экспедиции достигли колодца Темассинт. Он находился на равнине, в широком песчаном вади. Там росли одинокие акации, приплюснутые и изогнутые ветрами, и редкие кусты, но люди ликовали так, словно попали в цветущий оазис Уарглы.
Большинство повалилось на песок в окрестностях вади. От жары и груза их руки и ноги сделались свинцовыми. Первые четверо или пятеро отвоевали себе место под акациями, но скудная тень едва ли стоила таких усилий. Нескольким наиболее крепким Побеген поручил тяжелую работу по наполнению водой бурдюков. В отличие от Тадженута, Темассинт не имел ствола, куда на глубину опускали ведро. Он представлял собой тильму – тип колодца, где вода набирается, медленно просачиваясь из водоносного горизонта. Можно было стоять на таком колодце и умирать от жажды, даже не зная о существовании воды. Чтобы ее добыть, надо было раскапывать песок, пока он не станет влажным, после чего копать еще глубже – до слоя, где песок совсем мокрый. А потом приходилось ждать, когда наберется достаточно воды. Обычно ее хватало на наполнение двух-трех бурдюков, после чего ожидание возобновлялось.
Возле колодца они обнаружили следы своего пребывания, когда экспедиция шла на юг: сломанные корзины, пепел костров и, к их великой радости, еду. Люди были благодарны собственному расточительству, проявленному несколько недель назад. Финики, которые тогда казались им твердыми как камень, теперь выглядели вкусными и сочными. Помимо фиников, удалось найти также горстки разбросанного риса и даже кусочки вяленого мяса, отвергнутого тогда сытыми желудками. Пока еще никто не страдал от сильного голода, ибо кое-какие запасы еды у них имелись. Однако Побеген организовал скрупулезный сбор всего съестного. Люди с энтузиазмом взялись за дело и радостно сообщали друг другу о находках, обследуя каждый участок раскаленных солнцем черных скал и поднимая даже одно зернышко риса. Когда сбор закончился, Побеген разделил собранный рис поровну. Все получили по горстке.
Джемаль, главный погонщик каравана, с исчезновением верблюдов остался без работы и занялся сбором верблюжьего навоза для костров. Ремесло погонщика он унаследовал от отца и деда. Джемаль был низкорослым и чрезвычайно подвижным человеком, жилистым, страстным. Его голову венчал тюрбан болезненно-зеленого цвета, в который его навсегда окрасила верблюжья слюна. Джемаль отличался взрывным характером, столь же легендарным, как и его нос, вернее, отсутствие носа. Однажды во время стычки с заупрямившимся верблюдом тот откусил ему нос. Поговаривали, что Джемаль первым укусил верблюда, однако сам погонщик никогда не упоминал про случившееся и давно привык не реагировать на шутки других погонщиков и любопытные взгляды на улицах. С людьми он говорил и общался редко, все свое время проводя в обществе верблюдов. По прошествии лет издаваемые им звуки и поведение почти не отличались от верблюжьих. Когда он рычал, отсутствующий нос издавал хлюпающий звук, свойственный верблюдам. А презрение и недовольство на лице Джемаля вполне соответствовали тем же выражениям на мордах мехари.
Лишившись верблюдов, он словно утратил смысл
