Говорящий ключ - Виктор Кирюшкин

— Та же сила, что и нас с вами, Кирилл Мефодиевич, любовь к Родине, желание сделать ее еще богаче, а жизнь народа — краше, счастливее.

— Правду говоришь, начальник — Большаков, раскурив трубку, выпустил целое облако дыма. — Сегодня в тайге переночуем, завтра в полдень в Качанду приедем. Пускай не звали, все равно гостями будем... Праздник там.

— Медвежий. Интересно!

— Какой медвежий? — удивленно вскинул седые брови-метелки проводник. — Такой праздник давно век отжил. Даже в самых глухих стойбищах его теперь не празднуют.

— А разве Качанда — не глухое стойбище? В трехстах километрах от моря, в безлюдных горах стоит.

— Качанда — глухое стойбище? — снова удивился Большаков. — Совсем запутался, начальник. Двадцать пять лет назад с партизанами ходил. В Качанде стояли: всего два дома было, купец жил да поп, остальные юрты ставили, землянки рыли. Теперь там большое село, хорошее село. Клуб есть, почта, телеграф, радио, магазин, — перечисляя, он загибал пальцы, — больница, детский сад. Станцию электрическую построили. Завтра свет загорится.

— Вот оно что! А мне Марченко сказал — медвежий праздник.

— Марченко — слепой, отсталый человек, — перебил Большаков. — Когда он праздник медвежий видел? Десять лет прошло, однако. Совсем ослеп, жизни не видит. Эвенков дикарями считает... Э... — проводник даже приостановился: — Не эвенки дикари, Марченко дикарь. Таким же, как десять лет назад, остался. Золото ищет, найдет — гуляет, пропьет все — опять ищет. — Он бросил гневный взгляд на старателя, шедшего шагах в двадцати впереди. — Инди-ви-ду-лист.

Не выговорив трудного слова, Большаков с сердцем махнул рукой.

— Дикарь, совсем единоличник.

— Индивидуалист, — подсказал геолог.

— Ага... инди-вы-ду... Тьфу! Леший его забери, зачем такие слова? По-русски говорить надо, просто.

За время пути коллектив экспедиции сплотился, стал дружной семьей. Лишь Марченко по-прежнему держался в стороне. Он редко вступал в разговор, не расспрашивал других и о себе ничего не рассказывал. Впрочем, все поручения Воробьева или Юферова выполнял аккуратно. Его нелюдимость Николай Владимирович приписывал образу жизни старателя-одиночки и замкнутому характеру.

***

После совместной охоты с Ниной Афанасий Муравьев Почувствовал какую-то тревогу. Он стал совсем по-другому относиться к девушке и при встрече с ней смущенно потуплял взгляд. Он неожиданно заметил, как густы золотистые волосы Нины, как красивы ее глаза. Девушка по-прежнему была ровна со всеми взрослыми спутниками, но зато около нее все время находился Виктор.

Со своим длинным ружьем, патронташем и ножом у пояса, в кепке без козырька, лихо сдвинутой на затылок, мальчик выглядел очень живописно. Он сначала стеснялся разговаривать с девушкой, но потом, почувствовав искреннее расположение к себе, привязался к Нине. Дома его не баловали лаской, отца он почти не помнил, а мать, занятая работой, мало уделяла ему внимания.

Привязчивый и преданный по натуре, Виктор с открытым сердцем шел навстречу дружбе с Ниной. Это не мешало ему дружить и с Саней, который стал постоянным спутником Юферова. Исполняя все мелкие поручения мастера, Саня быстро завоевал его расположение, и Юферов уже жалел, что смышленый мальчик идет с ними только до Качанды. Во время работы такой расторопный помощник всегда пригодится.

Переправившись вброд через мелкую, быструю речку, караван вошел в распадок с живописными обрывами и кручами. Речка превратилась в ручей, шумно струящийся по камням.

— Завтра утром будем в Качанде, однако, — сказал Большаков.

Услышав его слова, Саня и Виктор о чем-то долго шептались перед тем как лечь спать. Они побаивались, как бы их обман не открылся после прихода в Качанду. Ничего путного ребята не смогли придумать и решили, что утро вечера мудренее.

Утром экспедиция, преодолев крутой подъем, вышла на голую, без растительности, верхушку сопки. Перед разведчиками развернулся неповторимый вид хребта Джугджур. Вершины гор виднелись подернутые легкой дымкой тумана. На некоторых из них блестел снег, хотя был уже конец июня и поспела первая таежная ягода — жимолость. Тропа, извиваясь, уходила вниз, в широкую долину, окруженную сопками, покрытыми лесной чащобой. Там, словно на дне глубокой тарелки, виднелось село, над игрушечными домиками вился дымок, голубая полоса реки, делая петлю, огибала село и терялась в дальнем конце долины.

— Смотрите, олени! — крикнула Нина.

По склону двигалось стадо северных оленей. Они толпились, медленно спускаясь вниз. Позванивали колокольчики, подвешенные на шеи животных, вокруг с лаем носились быстрые остроухие собаки, удерживая стадо в куче. За стадом шли пастухи.

— Колхозное стадо перегоняют. Качанда! — сказал Большаков, показав вниз, и тронул своего коня.

Вскоре караван под многоголосый лай собак вступил на широкую улицу таежного села. Большаков был прав. Качанда совершенно не походила на знакомое Воробьеву по литературе эвенкийское стойбище с его дымными юртами и землянками. Это было обычное село, не хуже многих, виденных геологом на западе в густо населенных районах Дальнего Востока. Широкая, поросшая травой улица тянулась вдоль реки. Деревянные, крепко срубленные дома весело смотрели друг на друга стеклами окон. Некоторые из домов были украшены резьбой, своеобразный орнамент которой радовал взор. Геолог заметил, что большинство зданий крыто железом и построено недавно.

Вдоль улицы с обеих сторон стояли новые желтоватые столбы, а по ним тянулись провода из конца в конец и к каждому дому. Жители этого дальнего селения строились просторно. Здесь за легкими изгородями буйно зеленели огороды. Улица пестрела празднично одетыми людьми, многие из них были в национальных эвенкийских нарядах. Большаков, ехавший впереди каравана, снял шапку и раскланялся на обе стороны. Некоторые жители были ему знакомы. Кроме того, в тайге, где населения мало, принято здороваться с каждым.

Пройдя вдоль улицы, караван повернул в переулок, полого спускающийся к реке. Здесь все дома были новые. Около одного из них, где на широком крыльце стояла группа эвенков, разглядывающих караван, Большаков остановился и слез с коня. Стайка ребятишек, черноглазых и черноволосых, окружила оленей, громко разговаривая на своем языке.

— Здорово, однако, — произнес Большаков.

— Здравствуйте, — хором ответили ребята, заглушив голоса взрослых.

— Хабаров здесь?

— Я Хабаров, — сказал спускавшийся с крыльца высокий эвенк в офицерском костюме без погон. На его груди — два ряда орденов и медалей, повыше которых блестела золотая звездочка Героя Советского Союза. На смуглом, энергичном лице Хабарова виднелись следы сильных ожогов. Окинув взором Большакова, он воскликнул, протягивая руку:

— Кирилл Мефодиевич! Не узнал, богатым будешь! Давно у нас не был, давно! Куда путь держите?

Хабаров говорил по-русски совершенно чисто, без малейшего акцента. Большаков представил председателю колхоза Воробьева, который, сказав о цели экспедиции, попросил приюта на одну ночь.

— Располагайтесь здесь, — Хабаров широким жестом показал на смежное с правлением здание, видимо только что достроенное. — Это наши новые детские ясли... пока в них ничего нет. Имущество сложите тут, а ночевать по квартирам устроим. Рады вашему приезду. У нас праздник сегодня, будете нашими гостями.

Когда олени были развьючены, Саня и Виктор взяли свои вещевые мешки.

— Прощайте, товарищ начальник, — Саня протянул руку Воробьеву. — Мы до своих пойдем.

— Вернешься домой, передай привет отцу и матери, — наказал геолог.

Нина грустно простилась с Виктором, к которому успела привязаться, а Юферов посоветовал Сане обязательно учиться на геолога-разведчика.

Разведчики, сменив дорожную одежду на лучшую, которая у них имелась в запасе, разбрелись по селу. Николай Владимирович, Юферов, Вавилов пошли осматривать хозяйство колхоза. Большаков, зарядив свою трубку изрядной порцией табаку, сел на бревна у правления со старыми знакомыми и повел неторопливую беседу. Марченко, надев широкие шаровары и небрежно набросив пиджак, отправился сдавать шкуру волка. Нина и Муравьев немного замешкались, вышли из дома последними. Поверив Марченко, что в селе будет медвежий праздник, они решили взглянуть на медведя, пока его не убили, но не знали, куда идти. Из затруднения их вывела полнолицая девушка с черными длинными косами. Она была в сером костюме, на лацкане которого Нина увидела комсомольский значок и медаль «За трудовую доблесть».

— Вижу, наши гости не знают, куда пойти, — как-то особенно приветливо улыбаясь, сказала она, подойдя к Нине. — Вас я уже знаю, вы радистка экспедиции. Мне ваш начальник рассказал о вас. Я тоже радистка, работаю здесь на метеорологической станции. Зовут меня Ингой.

Через полчаса все трое уже чувствовали себя настоящими друзьями. Инга повела их в переулок, соседний с тем, где находилось правление колхоза. Здесь в закутке между двумя домами, кончающемся глухим забором, позванивая цепью, ходил бурый раскормленный медведь. Его шерсть лоснилась. Маленькие глаза плутовато поглядывали на людей, от которых его отгораживала лишь деревянная перекладина, прибитая к стенам домов. В углу, стояла грубо сколоченная будка.