Говорящий ключ - Виктор Кирюшкин

Дав стихнуть веселью, вызванному мрачными выводами энциклопедиста, Громов продолжал:

— В восемнадцатом году у эвенков появились первые местные Советы. Но борьба советской власти с бандами белогвардейцев, скрывающимися в тайге, закончилась только к лету двадцать третьего года. В том же году в Качанде был открыт кооператив, а еще через несколько лет появились школа, изба-читальня, больница. В тридцатом году был создан колхоз имени Ленина. Начался переход к оседлой жизни. Сейчас Качанда — богатое колхозное село. За время советской власти нами пройден во много раз больший путь, чем за триста лет.

Века — за годы! Вместе со всем народом Советского Союза эвенки строят новое коммунистическое общество.

Внезапно вспыхнул ослепительный свет. Яркие лампы загорелись под потолком клуба, осветив сцену, убранную хвоей, из десятков уст вырвались восторженные возгласы. Многие впервые видели, как горит электрическая лампа. Чей-то звонкий девичий голос запел:

Широка страна моя родная,Много в ней лесов, полей и рек..,

Песню подхватили другие. В нее вливались все новые и новые голоса.

Я другой такой страны не знаю,Где так вольно дышит человек...

Оленеводы, охотники, рыбаки, доярки, хозяева и гости пели от души на двух языках, и песня от этого казалась еще прекраснее:

От Москвы до самых до окраин,С южных гор до северных морей,Человек проходит как хозяинНеобъятной Родины своей!..

...Столы отодвинуты, молодежь кружится в веселом танце. Большаков и Юферов потихоньку выбрались из клуба. И без того светлая северная ночь показалась им днем. На всех столбах горели лампочки, заливая ярким светом улицы Качанды. В одиночку и группами по улице ходили люди, останавливались у столбов, прислушивались к гудению проводов, удивляясь ослепительному свету. Они еще не привыкли к тому, чтобы ночью на улице села было так же светло, как днем. Только в переулке, где привязан медведь, света не было. Проходя по переулку, Большаков и Юферов услышали чье-то невнятное бормотание. Большаков остановился, прислушался и сразу узнал голос Марченко.

— Эх! Михаил Потапыч, родненький, выпить у нас больше нечего... доконали. Споем, что ли? Споем, миша! «Когда б имел златые горы... » Пой, коли Марченко поет. Ты думаешь, он напрасно в тайгу попер, шишки... Пой, миша! Эх, где наша не пропадала, пой! «Так наливай, брат, наливай».

К голосу Марченко присоединилось какое-то глухое утробное урчание. Большаков шагнул вперед, заглянул в закуток. За ним подошел Юферов.

— Кто там?

— Друзья-приятели выпили, — усмехнулся Большаков, — песни распевают, однако.

Юферов Заглянул в загородку, отступил в сторону. В закутке, прислонясь к забору, сидел Марченко. Одной рукой он обнимал лежавшего медведя, а другой дирижировал сам себе. Медведь покачивал головой и ворчал.

— Вот так номер! — воскликнул Антип Титыч.

— Меня звал, других звал — не пошли, все хотели на празднике быть. Компаньона искал, нашел все же... Подходящий компаньон, однако. — Большаков рассмеялся. — Пускай проспится, сам перепугается, на карачках вылезет.

— Как бы не случилось чего, задерет его медведь.

— Зачем задерет? Зверь смирный... тоже выпил немного за компанию. Пусть поют. — Большаков зашагал дальше. Юферов, махнув рукой, пошел за ним. Вслед им неслись «Златые горы» и урчание мишки.

***

На рассвете караван экспедиции покидал Качанду. Марченко прибежал к самому отходу, растрепанный и ошеломленный.

— Хорошо ли почивали, Алексей Петрович? — подмигнув Большакову, спросил Юферов.

— Хорошо... У приятеля одного... заночевал.

— У приятеля, говоришь? У Михаила Потапыча? Знаю, знаю. Это который не моется, не бреется, зато люди его боятся, — под общий смех заключил мастер.

Село еще было погружено в сон, когда караван вытянулся по главной улице. Нина посматривала по сторонам, надеясь увидеть Ингу. Но ее не было. Вдруг громко заговорил большой репродуктор, установленный на здании клуба. Знакомый голос Инги произнес:

— Говорит Качанда, говорит Качанда. Привет смелым разведчикам земных недр. Желаем счастья и удачи. Ждем вас обратно, дорогие товарищи! Доброго пути! Доброго пути!

Нина остановилась, помахала рукой в сторону маленького домика радиостанции.

Глава седьмая

По следам каравана

Проторенная тропа кончилась. Путь стал тяжелым. Часто приходилось преодолевать крутые подъемы, пересекать распадки, переходить вброд какую-нибудь одну и ту же речонку, петляющую между сопок. Некоторые речки представляли серьезную преграду из-за быстрого течения. Впереди, задернутые легкой дымкой, синели вершины гор, у которых должна была протекать река Накимчан. Пройдя порядочное расстояние, экспедиция как будто бы не приблизилась к этим высоким сопкам, они казались такими же голубыми, как и с улицы Качанды, до них было еще далеко.

Последняя связь с жилыми местами оборвалась. Упакованная в тюки радиостанция покачивалась на вьючных оленях. Все знали, что радиостанция будет собрана лишь на месте. Но даже Большаков не мог сказать, сколько, дней придется добираться к ключу Светлому. Он вел караван по еле заметным оленьим тропам, каменистым берегам речек, обходя непролазные таежные заросли. Проводник рассчитывал выйти к реке Накимчан и по ней спуститься вниз. Пегого конька Большаков оставил в Качанде и теперь шел пешком впереди каравана. Несмотря на свои шестьдесят лет, Кирилл Мефодиевич не чувствовал усталости.

На пути каравана вставали то мрачные заросли хвойного леса с раскидистыми шапками лиственниц и ели, то пронизанные бликами прозрачного света березовые рощи, то густые стены кустарника, перегораживавшие дорогу. Часто попадались огромные стволы мертвых деревьев, вокруг которых буйно пробивались к солнцу молодые деревца. Лес здесь никто никогда не рубил, и лесные великаны, отжив свой век, догнивали на земле. Их приходилось обходить, а иногда прорубать проход сквозь трухлявые, полусгнившие стволы. Каждый километр пути доставался с большим трудом, и караван двигался, медленно, оставляя за собой заметный след.

Большаков с уверенностью вел разведчиков по известным ему одному старым заросшим тропам, таким чащам, где, казалось, не ступала нога человека.

— Здесь немного тундра будет, — говорил он, выводя экспедицию на широкую марь. — Ничего, тундра хорошая, болот мало. Вон на ту сопку придем, заночуем, однако.

— Кирилл Мефодиевич, вы здесь раньше бывали? — спросил Воробьев.

— Давно ходил. Давно. Есаула Бочкарева гоняли, партизан водил. Хитрый атаман был. Других бросил, а сам ушел.

Воробьев невольно удивлялся памяти проводника, легко вспоминавшего давно хоженый путь.

Погода установилась на редкость ясная. Лишь два-три дня потеряла экспедиция из-за дождя, который Большаков угадывал всегда заранее. Афанасий Муравьев попросил его рассказать, по каким приметам он так точно это определяет.

— Примет много, однако, — подумав, ответил проводник. — Парит среди дня — к дождю. Утром заря горит, тучки закраснели — опять плохо. Перед непогодой зеленый дятел летает с лесины на лесину, кричит: «кли-кли-кли». Рыба под вечер плещется, выбрасывается наверх — дождь к утру пойдёт; много примет, однако.

Старый проводник имел на каждый случай приметы. Он безошибочно угадывал, в каком месте реки можно поймать рыбу, в каком перелеске можно найти куропаток, рябчиков, косачей, много ли будет осенью белок. Природа была для него открытой книгой. Афанасий, жадно осваивающий жизнь тайги, ловил на лету каждое слово проводника.

Небо стало хмуриться, С гор потянул прохладный ветерок, закрапал дождь. Разведчики укрылись в палатках.

Николай Владимирович, пристроив седло вместо стола, писал письмо домой, Ольге. Закончив, он вложил его в конверт, написал адрес и, словно в почтовый ящик, опустил его в полевую сумку. На душе у него стало легче, как будто он только что поговорил с любимым человеком. Идя в тайгу, геолог знал, что его встреча с женой и сыном снова откладывается, и это угнетало его, особенно в часы вынужденного бездействия.

— Где же вы отправите письмо? — спросил Юферов. — Впереди сел нет, тайга-матушка.

— Пусть лежит: фронтовая привычка — писать часто. Вот я пишу и складываю в сумку. В Качанде сдал два письма, теперь еще одно написано. Вроде путевого дневника эти письма к жене.

— До встречи с ней у вас наберется много писем, целый роман в письмах составить можно. Лет через сорок будете сидеть со своей старушкой у печи да почитывать. Вы нас, Николай Владимирович, упомянете?

— Обязательно!

— Полную характеристику всем, конечно, дадите, описание внешности и характера, так сказать. Представляю, каким я выгляжу в ваших письмах. — Антип Титыч притворно задумался, повертел пальцем у лба. — После первой встречи с буровым мастером Юферовым у меня, дорогая моя, два дня болела рука, а по ночам снились рыжие усы. Одним словом, этот Титыч — ходячий анекдот... Угадал, Николай Владимирович?