Темнотвари - Сьон Сигурдссон

очередь: всегда быть начеку, на случай, если какие-нибудь негодяи замыслят против них недоброе, или покупать против них наёмников самого мерзкого сорта. Сейчас Лауви послал за мной, чтоб я помог ему заклясть выходца из могилы, который шлялся по Побережью Снежных гор. Тот был таким изворотливым, что Лауви уже отчаялся совладать с ним в одиночку. Поговаривали, что это пасторский сын, с которым скверно обходились отец и мачеха: насмехались над ним, издевались, и в конце концов выгнали в ужасный буран загонять овец, которым тогда было совсем не плохо в горной пещере над хутором. После того, как пастух отчаялся пригнать их домой, пастор насел на сына, чтоб тот показал всем вокруг, что он упорнее всех других. Это было сказано не со зла, ведь и пастух, и пасторский сын поглядывали на одну и ту же батрачку, и всем было ясно, что пастух ей больше по сердцу: у него и хватка посильнее, и рыло пощетинистее. А пасторский сын был юношей изящным, и не шагал, как все, а как будто всё время ходил на цыпочках, и одинаково не годился ни для физической работы, ни для умственной, но был очень привязан к своей покойной матери и помогал ей шить. А сейчас на него надели одну куртку поверх другой, обули в хорошую обувь, дали шапку из шкуры белого медведя, а к правой руке привязали посох с наконечником. Снаряженный таким образом, он вышел на высоких ногах, на цыпочках прямо в метель. Все потешались над его нелепой походкой ту часть дня, которая у него ушла на то, чтоб продвинуться до верхних склонов горы, а обычный человек проделал бы этот путь за пару часов. Там он скрылся из виду людей, а некоторое время спустя шагнул с обрыва, трижды переломал ноги и замёрз насмерть. Через короткое время он возвратился – мстить отцу и другим односельчанам. Из всех выходцев с того света в этой местности его присутствие было наиболее ощутимо, и многие пострадали от его рук и бросаемых им камней, когда он устраивал людям засады в зимней мгле. Если во время трапезы в бадстове гас свет, он успевал быстро вылизать всю посуду, прежде чем вновь зажигали. Не лучше было и то, что он при каждом удобном случае хватал женщин между ног, а мужчин пинал по мошонке – он хотел таким образом всё поселение лишить способности к продлению рода, чтоб оно вымерло. Он пнул Лауви между ног с такой силой, что одно из его яичек раздавилось как ягода под зубом. Мне дали и осмотреть, и ощупать. Попытки Лауви заклясть пасторского сына, вернувшегося с того света, имели некоторый результат. В первые месяцы после того он вёл себя тихо, почти никого не трогал, лишь изредка подавал голос, воя через кухонный дымоход. Но когда пришло лето, и этого нелюдя застукали за тем, что он пригнул пастуха к земле и сорвал с него портки, – тогда Лауви признал себя побеждённым. Оживший мертвец, не нуждавшийся в покрове темноты для своих гнусных деяний, оказался ему не по силам. А теперь я приехал помочь загнать его тело снова под землю, а куда после этого отправится душа, – решать было не в нашей власти. Лауви полагалось за охоту на призрака кое-какое вознаграждение, и он собирался поделиться им со мной. Нас щедро кормили и поили, и неплохо устроили в доме пастора на хуторе Стад. А поскольку пора выдалась на удивление хорошая, мы большую часть лета ночевали на улице, пользуясь палаткой, доставшейся Лауви от испанского китобоя. Охота началась с того, что мы стали ходить по хуторам и разузнавать, заглядывал ли туда наш покойничек, и если да, то как вёл себя. Нас принимали с радостью, и мы развлекали народ стишками да загадками, и вдобавок, я рассказывал всякие истории о жителях моего далёкого родного края. Во время этой экспедиции мы сочинили «Поэму о птицах», которую знает каждый ребёнок. В эти солнечные дни и солнечные ночи на Побережье Снежных гор мы были словно единым разумом. Лауви тогда уже взялся за поэму, сочинил первые три строфы, но больше не знал птиц, и когда пришёл я, дело у него застопорилось. Пока мы ходили с хутора на хутор, мы принялись распевать ее вместе. Он протараторил мне это своё начало, которое смастерил довольно искусно, и посвятил меня в стихотворный размер. И я вплыл в него, как язык в глазницу хорошо проваренной овечьей головы. И мы всё сочиняли и сочиняли, выпуская в небо птиц одну за другой, находя всем место в перечне. А поскольку день и ночь сливались воедино, а мы не зависели от чужих распорядков, мы не устраивали себе отдыха, когда на нас нисходило вдохновение, а позволяли ему одолеть себя и унести в высшую сферу искусства, которая называется «поэтический экстаз» и ни на что не похожа, кроме бурной радости, ибо люди, одержимые им, начинают двигаться очень резкими рывками, с падениями назад и приступами смеха и буйством: например, могут подпрыгнуть и выкрикнуть одно-единственное слово в голубеющий запад, другое на восток, третье у себя над головой, четвёртое позади, пятое вперёд, шестое в землю, а потом плюхнуться на него словно для того, чтоб придавить любого бесёнка, кому случится высунуть голову на неожиданный гостинец, и так сидеть крепко-крепко, покачиваясь и бормоча бессмыслицу, а при этом собирая вместе шесть слов, пока они не образуют ясную и искусно сработанную полустрофу. И так снова и снова, пока мы не падали без чувств с недосочинённой строкой на устах и спали там, где упали, часто до середины дня. К сожалению, так бывало не всегда, и большинство стихов возникали как при любом другом разговоре учёных людей. Я даже затащил в наши стихи несколько чужеземных видов птиц, о которых Лауви никогда не слышал, например, щедрого «пеликано», который устраивает для своих птенцов гнездо у себя во рту и вскармливает кровью из собственной груди, или вавилонскую птицу «папаго», которая разговаривает на языках всех народов. Когда он усомнился в существовании подобных див, я возразил ему:

– А кто докажет, что их когда-нибудь не заносило сюда ветрами, не прибивало к берегу суровыми волнами, или их попросту не привозил с собой кто-нибудь из капитанов-иностранцев, которые вечно завозят в страну всякого рода диковинный товар? Или ты думаешь, что тех, кто случайно видел нас в экстазе, больше удивит, что голубая птица с красными крыльями что-то твердит на латыни, что здесь припеваючи живут люди, подобные нам