На букву "М" (СИ) - Лабрус Елена

— Как же идёт улыбка его мужественному обветренному лицу, — я едва заметно вздрогнул от голоса, что вывел меня из задумчивости и, качнув головой, прислушался. — Как же идёт улыбка его мужественному обветренному лицу, — повторила она с лёгкой хрипотцой от волнения. — Как же идёт ряса этому невероятно красивому мужчине, — дочитала, кашлянула. — Мне кажется, здесь пропущено «не». Как же НЕ идёт ряса этому невероятно красивому мужчине.

— Зачем ты перечитываешь первую главу? — удивился я.

— Как я могу добавлять текст дальше, если не буду понимать о чём идёт речь? — удивилась она. — Так что на счёт «не»? Ей ведь не нравится, что он священник?

— Возможно, — качнул я головой неопределённо, но меня вдруг словно включили. Как же на самом деле не хватало этого отрицания. Этого внутреннего протеста, этого… — Постой-ка, а что она говорит дальше?

— «Вы сказали Бельри? — удивилась она», — прочитала девушка. — А дальше здесь на латыни? — и я хотел ответить «нет», это скорее подражание французскому, но она и сама невольно добавила грассирующую «эр». — Антре бельри. Антре пас амаро пас кадо.

— Бойся искушения. Искушения! — подался я вперёд. — Вычёркивай к чертям, что там было до этого. Пиши: бойся слов любви, сказанных под влиянием его, — откинулся я к спинке кресла с таким чувством, что впору было закурить.

Ну конечно! Искушение! А девчонка молодец, чёрт побери! Я увидел всё, разом, словно вспыхнуло. И свою новую героиню. С изломом лебяжьей шеи. Талией, от размеров которой приходят в замешательство королевские портнихи: нет ли ошибки в записях мерок. С покалеченной рукой. Почему рукой? Да кто ж его знает, почему эта рука, испуганно прикрывающая обнажённую девичью грудь, сейчас предстала предо мной в перчатке. И этот голос, слегка картавящий «р», так ей шёл. Этот живой, настоящий голос к тем плотненьким округлым налитым грудкам, о которых я и думать боялся, чтобы не ходить с постоянно опухшим набалдашником в штанах.

Трудно сказать, сколько мы работали. Сколько раз я подскакивал и хватался руками за стол, но боялся его отпустить. Нет уж, в курсе, сколько эта знакомая, казалось бы, до последнего пятна на обоях, комната несёт в себе опасностей. Я постоянно натыкался на углы. И даже когда ходил, держась за стену и слепо шаря перед собой второй рукой, набивал шишки, спотыкался и сшибал мебель. Представляю, как со стороны это выглядело смешно. А я сейчас меньше всего хотел выглядеть смешным.

— В утиль, — командовал я, услышав очередной кусок. — Здесь просится глава от лица героя. Сделай пометку. — И силился вспомнить где, в каком месте я уже записал подходящий монолог.

— Они же синхронизируются? — переспросила Софья, имея в виду мои комп и ноут, пока я мучительно вспоминал где мог храниться нужный отрывок. — Тогда я могу найти по поиску. Мне только надо часть предложения или несколько слов.

— Алтарь, — вспоминал я. — Грязными ногами, э-э-э…

Она бодро защёлкала по клавишам, и я ещё не успел дотянуть своё эпическое э-э-э, как она произнесла:

— Нашла. «Но в своей мятущейся душе он уже создал для неё алтарь. Даже ещё не алтарь, а просто огородил, освятил, отвёл место. Место, куда нельзя немытыми ногами. Несвежими помыслами. Грязными пальцами. Это для чувств. Для истинного. Для Неё».

И всю боль героя, что невыносимо страдал без Неё, я тоже почувствовал. В один миг. Объял всю глубину пропасти что разделяла бессмертного демона с земной женщиной. И всю глубину отчаяния, что поделила этот мир надвое для меня.

Но мне повезло больше. Между миром света и миром теней я, кажется, нашёл идеального проводника.

— Скажи, твои родители не спорили, когда выбирали тебе имя?

— Конечно, спорили, — улыбнулась она. — Папа хотел назвать меня Анькой, но мама настояла на Софье.

Так у моей героини появился не только голос, но и новое имя.

— Исправь, по всему тексту, — я встал, услышав тарахтение машины Герасима и шарканье Зининых шагов.

— Пора закапывать лекарство, — крепко по-мужски взяла меня Зина за руку, помогая выйти. — Там Герман Михалыч приехали. Его в гостиную пить чай или в кабинет позвать?

— В кабинете работает Софья. Вот она закончит и накрой в гостиной на всех.

Глава 26. Софья

Он переименовал свою героиню в честь меня! Мама дорогая! Святые бобры! Благословенные ёжики! Я даже не знаю с чем это ощущение можно сравнить. Это так… Это… А-А-А-А-А-А-А!

Новая, невероятная, потрясающая, бомбическая книга Данилова, и я не просто участвую в её создании — я практически в главной роли. Стукните кто-нибудь, а то меня порвёт от счастья!

И да простит меня та девушка, которой Зина очень вежливо, но строго отказала, когда та перезвонила. Но сама виновата, нечего опаздывать!

Я чуть не приплясывала от счастья, такие волшебные ощущения накрывали меня после работы. Он возьмёт! Он просто не может меня не взять! Мы же созданы друг для друга: его талант и моя фанатеющая от него сущность, его харизма и моя харизмозависимость, его… руки, блин, охрененные руки и мои глаза, готовые смотреть бесконечно как задумчиво он стучит по столу пальцами, как покусывает ноготь большого пальца, когда думает, рисует им по губам, как…

Отпустив на волю свою разгулявшуюся фантазию, я ещё блаженно улыбалась, войдя в гостиную, когда вдруг наткнулась на взгляд Анисьева.

Тыц! — застыла я где была. А он, он даже встал с кресла, увидев меня.

Трудно сказать, что происходило под вспотевшей бледной лысиной в его сорокалетнем-плюс мозгу. Я, честно говоря, думала, что он вообще меня не помнит и не может испытывать на мой счёт никаких эмоции. Но я сильно, очень сильно ошибалась.

— А ты что здесь делаешь? — шагнул он вперёд, словно преграждая мне дорогу к накрытому белой скатертью круглому столу, где благоухало клубничное варенье, манило к себе запахом жареного арахиса свежее печенье и хрупкий фарфор тонко пел, вторя звукам голоса.

— Простите. Я?

— Ты, ты, — словно потыкал он в меня пальцем, а не местоимением. — Это же ты та официанточка с банкета?

— С какого банкета? — на всякий случай уточнила я. Без всякой левой мысли, между прочим, мало ли в его жизни было банкетов. Но он не поверил:

— Вот только не надо тут передо мной прикидываться, — выглянул он из-за меня, видимо, убедиться, что мы одни.

— Да в чём? — вдруг как-то неловко почувствовала я себя на узорчатом ковре в кроссовках. На него бы ступать в атласных бальных туфельках. И кокетливо скрестив ножки, обмахиваться веером, сидя на кривоногом диванчике. Строить глазки кавалерам. Клеить на щёки кокетливые мушки. Читать вслух романы о благородных конях и их смелых рыцарях. Или наоборот. В общем, точно не выслушивать претензии невысокого упитанного мужика, которого я второй раз в жизни вижу.

— Я спросил какого хрена ты здесь делаешь? — понизил он голос и зашипел угрожающе.

— Вообще-то работаю, — показала я пальцами, словно играю на пианино, но он понял.

— Секретаршей?!

— Да называйте как угодно.

— Он что, тебя уже нанял? — воровато оглянулся Анисьев.

— Да, — уверенно заявила я. И пусть немного предвосхитила события, но сказала то, в чём не сомневалась.

— И он знает кто ты? Он тебя узнал? Ты представилась? — больно схватил он меня повыше локтя.

— Что вообще за допрос? — убрала я его руку. — Нет, не сказала.

Он вдруг растянул губы в кроткую улыбочку и коротенькие ручки приподнял перед собой словно извиняясь, успокаивая.

— Вот, деточка, и не говори, — погладил он меня по плечу. — Не напоминай, миленькая, ему про тот банкет.

— Это ещё почему? — отшатнулась я от его мягких лапок.

— Понимаешь, — разглядывал он меня в упор, и голосок его зазвучал приторно-ласково. — Леонид Юрьевич человек творческий, нервный. Он же после того банкета в аварию попал. Ослеп. Зачем лишний раз напоминать ему об этом? Он расстроится. Впадёт в меланхолию. А он же тебя всё равно не видит. Так не всё ли равно?