Виллу-филателист - Хольгер Пукк

Вот уже перекресток. Здесь надо свернуть. Обойти квартал.

Как объяснить Тийне этот неожиданный крюк? Сказать, что боюсь этой компании? Что их лучше обойти?

Этих слов я выговорить не мог.

Вместо того схватил Тийну за рукав и сказал:

— Послушай, Тийночка, только сейчас вспомнил! Я собирался заскочить к тете. Мама велела! Пока! Завтра приду!

И не дав Тийне собраться с ответом, шмыгнул тут же в ворота.

Пробежал несколько шагов. Казалось, у меня были не ноги, а крылья. Какое простое решение! И правдивое. К тому же тетя и вправду жила почти что тут же. Только несколько домов к центру. Я могу потом, если понадобится, сказать, что побежал через дворы, ближней дорогой…

Но вдруг крылья исчезли. Ноги завязли в неглубоком снегу.

«А Тийна?»

«Да что они ей сделают!»

«Не думай! Обольют грязными словами!»

«Ах, от этого кусок не отвалится!»

«Затолкают!»

«Возьмет и убежит!»

«Подставят ножку!»

«Может, случится прохожий поблизости… Они не посмеют…»

Что-то заставило меня вернуться к воротам. Выглянул из-за столба.

Тийна уже шла мимо компании. Два парня стояли под фонарями, два у стены дома.

На всю улицу раздалось резкое: «Кукареку!»

Петушиный вожак толкнул Тийну. Она повалилась к стоящим у стены ребятам. Те толкнули ее снова к Петуху.

Теперь будут толкать, пока не упадет!

Я обхватил воротный столб. И он не отпускал меня! И снег у ворот держал мои ноги!

Тийна вдруг склонилась.

Падает!

Не упала! Просто нагнулась.

Выпрямилась. В руках у нее взметнулись связанные бечевкой коньки. Блеснули лезвия. Коньки завертелись, как крылья мельницы.

Кто-то вскрикнул.

На проезжую дорогу упала чья-то шапка.

Компания рассыпалась.

Вожак отскочил за фонарный столб. И держался рукой за щеку.

Тийна отбежала несколько шагов. Оглянулась. Перебросила коньки через плечо и торопливым шагом исчезла в темноте.

Снег все еще держал мои ноги, столб не отпускал руки. Я не мог заставить себя сдвинуться с места. Чувствовал себя пустым сосудом, без единой мысли, без единого желания, малейшего намерения и остатков сил. Улетучилась в небытие и недавняя радость по поводу находчивой мысли о тете. Был словно пустая оболочка, содержимое которой в образе Тийны вышло из нее и исчезло в темноте.

Дома в постели я не нашел ни одного расхожего довода, под который можно было бы подвести мое сегодняшнее избавление. Все оправдания типа: «Сделал удачный ход!», «Своя шкура дороже!», «Тийна ни о чем не узнает!», «Хорошо то, что хорошо кончается!» — стали мне противны.

На следующий вечер к Тийне я не пошел. Не искал ее и потом. А она? Видимо, она догадывалась, почему я, проходя мимо нее на улице, отводил глаза.

Мой счет на том и кончился: один раз были в кино, четыре раза гуляли в парке, шесть раз вместе ходили на каток. Встреч этих было мало, но все же хватило, чтобы узнать себя.

Горе

У нас вошло в привычку шататься втроем по парку. Шумно обсуждать свои ребячьи дела и хохотать во всю мощь легких. Если на глаза попадался сверстник, то чесали языки на его счет, да и от приставаний не отказывались.

Считали все это большой лихостью и мужеством. Приставание придавало нам чувство превосходства и немного даже увлекало.

Однажды вечером, когда мы опять окружили какую-то девчонку и начали приставать к ней, она двинула кого-то своей сумочкой. К нашему удовольствию, до того неудачно, что сумочка открылась и ее содержимое вывалилось на дорожку парка.

В тот вечер мы сделали огромное открытие: оказывается, помимо гребешка, зеркала и всякой подобной мелочи в сумочках носят еще фотографии и письма. Их мы прочли с превеликим удовольствием и довольно смачно прокомментировали. Замешательство девчонки придавало нам веселья. У нас была возможность покопаться в ее тайнах, и это было довольно захватывающее занятие.

Так нашим хобби стало проверка девчачьих портфелей и сумочек. Иногда это удавалось, иногда нет. Неудачи с лихвой окупились найденным как-то в одном портфеле дневником. Веселья и болтовни нам хватило надолго.

В тот вечер, о котором дальше пойдет речь, мы снова были на «охоте», как мы называли наше занятие.

Осень уже полностью вошла в силу. В верхушках лип свистел резкий ветер, под ногами шуршала опавшая листва.

Мы приподняли воротники и возились друг с другом, чтобы согреться.

И тут мы увидели в дальнем углу парка, за кустами девчонку. Она неподвижно сидела на скамейке и смотрела себе под ноги.

Нас ждал улов! И мы пошли.

Практика научила нас самым разумным приемам атак. Мои приятели с ходу подсели с двух сторон к девчонке, я же вплотную встал перед ней. Так мы отрезали ей все пути к бегству.

И лишь теперь, к своему разочарованию, мы обнаружили, что у сегодняшней девчонки нет ни сумочки, ни портфеля. На коленях лежали только сжатые кулаки. От холода они полиловели и, как мне показалось, слегка подрагивали. Девчонка сидела, склонившись над руками. Длинные светлые волосы скрывали ее лицо.

Хотя надежды на поживу не было, мы все же начали поддевать:

— Почему в таком одиночестве?

— Парень, что, дал дёру?

Девчонка медленно подняла голову. Ее глаза были красные от слез. На щеках пролегли размазанные полосы. Губы так же, как и руки, были лиловыми. Волосы спадали на лицо, но она не потрудилась откинуть их.

Девчонка почему-то показалась мне знакомой. Я мог бы поспорить, что где-то видел это круглое лицо, эти длинные волосы и овальные, чуточку раскосые глаза. Но где, этого я сразу и не смог вспомнить.

К нашему удивлению, девчонка не испугалась, не попыталась убежать, не сделала ничего такого, к чему мы привыкли. Она как-то устало посмотрела на меня и глухо произнесла:

— Уходите!

На мгновение мы умолкли. Непривычная реакция на приставание крепко поубавила нашу самоуверенность.

Тогда мои приятели взялись за наши обычные словечки:

— Ну, крошка…

— Чего такая злая?

Девчонка все еще продолжала смотреть только на меня. Она не стыдилась своих заплаканных глаз. Смотреть-то смотрела, но мне казалось, что она не видит меня, ушла в свои мысли, и они настолько мрачные, что наше приставание по сравнению с ними смехотворно.

— Оставьте меня… — произнесла она тихо. Не умоляюще, не зло и не испуганно. Просто сказала. Будто хотела безразличным движением руки отмахнуться от надоевших приставал.

Мне стало не по себе от ее пристального отсутствующего взгляда. Я опустил глаза. Они наткнулись на лежащие на коленях руки. И я увидел, что из лилового кулачка выглядывает что-то белое. Не носовой платок. Наверняка сжатый листок бумаги.

Тут же забылось необычное поведение девчонки, которое поразило меня, как поражает и пугает все то, чего не понимаешь. Вновь в голову ударила забытая было цель, которая толкнула нас сюда к скамейке.

Я стремительно схватил девчонку за руку. Приятели мигом помогли мне.

Девчонка и не сопротивлялась. Будто все то, что сейчас происходит, было столь ничтожно в сравнении с тем, к чему нам не подступиться.

Мы быстро разжали ей кулак. Из него выпал маленький, свернутый и помятый кусок бумажки. Я мигом развернул бумажку, расправил ее и прочел:

ПРИВЕТ, КРОШКА! ФОТО ТВОЕ ВИСИТ ТЕПЕРЬ У МЕНЯ НА СТЕНЕ РЯДОМ С ДРУГИМИ ЧУВИХАМИ! ДЛЯ ПОПОЛНЕНИЯ КОЛЛЕКЦИИ, НО ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ПОЛУЧИТЬ ЕГО, ПОЖАЛУЙСТА! Я НЕ ЖАДНЫЙ! ДЕСЯТКА! ОБМЕН ПРОИЗВЕДЕМ ЗАВТРА ВЕЧЕРОМ В ВОСЕМЬ НА СТАРОМ МЕСТЕ. АДЬЮ!

Теперь я вспомнил, где я видел раньше эту девушку.

По соседству со мной живет парень. Олев, который был для нас троих личностью, достойной подражания. Он был старше нас всего года на два, но по разговору и манере ведет себя словно лет на десять ушел вперед. По мужественности и комплекции мы никого рядом с ним не могли поставить. Речь лилась у него как по маслу, он был остроумен и таинственно притягателен: совать носа в свои дела никому не дозволял. В сравнении с нашей трепатней и бахвальством все это было чем-то недоступным и непревзойденным. У него всегда водились деньги, и он не уставал повторять, что работа любит ослов и дураков.

Несколько дней тому назад у меня было к нему дело. Когда он открыл дверь, у него в руках я заметил какую-то фотографию.

— Покажи! — потребовал я свойским тоном.

Олев поднес мне к лицу размером с почтовую открытку фотографию с зазубренными краями. С нее глядела радостно улыбавшаяся девчонка. Голова ее слегка клонилась влево, и светлые длинные волосы волнами спадали через плечо. Ее своеобразные продолговатые глаза были по-восточному раскосыми.

— Ну как? Хороша крошка? — спросил Олев и засмеялся своим взрослым смехом.

Я не хотел выглядеть несмышленым мальчишкой и ответил, подыгрывая тону Олева: