Война за Проливы. Решающий удар - Михайловский Александр

– Идите, Уинстон, – сказал король. И, когда Черчилль вышел, добавил: – Дело сделано – и теперь, Джеки, нам осталось только молиться, чтобы все прошло именно так, как нам надо.

16 июля 1908 года, утро, Париж, авеню дю Колонель Боннэ, дом 11-бис,

квартира Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус,

Зинаида Гиппиус, литератор, философ и добровольная изгнанница, окончательно решившая вернуться.

Две недели прошло с нашего последнего разговора. Две недели, наполненные тоской и тревогой оттого, что мой муж не пожелал прислушаться к моим доводам. Сам он был тверд в своем решении. Он и слышать не хотел о том, чтобы вернуться в Россию. Очевидно, он думал, что на меня нашло помрачение, когда я об этом говорила. Поэтому эти две недели он был ласков и тих. Он был уверен, что у меня это пройдет. Он даже гулял со мной… Но какую же скуку навевали на меня эти прогулки! Все было не так, как раньше – когда мы увлеченно беседовали, остроумничая друг перед другом, блистая цитатами и сыпля перлами. Я не хотела признавать, я гнала прочь это чувство, но… неизменно ловила себя на том, что мой муж меня раздражает. Это было нечто новое. Я никогда не могла предположить, что стану испытывать к нему подобное. Да почему же так происходит?! И еще мне было жаль его – такого горделивого в своем нелепом упрямстве. Впрочем, я больше не поднимала ту тему. Кажется, Дмитрий решил, что я оставила эту затею; он считал, что поступает весьма благоразумно, он не напоминал мне о моем временном «умопомешательстве». Мой муж перестал чувствовать меня… Он считал, что все в порядке. То, что я стала молчаливой и задумчивой, его не настораживало. Он, очевидно, думал, что я все еще под впечатлением от Кометы.

Но сегодня… сегодня я была охвачена небывалой решимостью поставить окончательную точку в наших отношениях. Потому что я знала, что уеду в Россию. С ним или без него. Зов этот был силен и непреодолим. Да и все складывалось так, что решать надо было сейчас. Два дня назад Франция, введенная в заблуждение ловкими берлинскими мошенниками, объявила войну Германии. Все французские газеты заполонили статьи о том, что Германия попала в трудное положение, и поэтому – вперед, на Эльзас и Лотарингию и дальше на Берлин. В печати даже приводились данные о численности французской и немецкой армии, по которым выходило, что Германия будет разгромлена с первого же французского удара. Грохот барабанов войны, доносящийся с газетных страниц, буквально оглушал, сводя французов с ума, но я, воспринимающая все трезвым умом, попросту испугалась. Со стороны французского правительства этот шаг был самоубийством. Я чувствовала, что тут что-то не то. Не может быть слабой страна, превосходящая Францию в полтора раза по населению в два раза по промышленному производству. Если кайзер Вильгельм притворяется слабой овечкой (лично я в это ни за что не поверю), то это ему зачем-то нужно. Наверняка, думала я, в этом кроется какая-то хитрость. Наверняка на французских политиков нашло помутнение, быть может, даже связанное с пролетом кометы. Бесславно сбежавшие их Парижа, они теперь хотят обелить свое имя хоть какой-нибудь победой.

Но не успели сторонники похода на Берлин выпить открытое шампанское, как стало известно, что никакого трудного положения у Германии нет, что Австро-Венгрия после убийства последнего императора самоликвидировалась, а корону австрийского императора, главную из трех, регентский совет при полном одобрении Рейхстага преподнес германскому кайзеру Вильгельму. Премьер-министра Жоржа Клемансо, который вынудил президента Аристида Бриана объявить Германии войну, тут называют тигром. Мол, он такой внезапный и беспощадный, всегда добивается того, чего хочет. В таком случае, подумала я, Вильгельм – это охотник на тигров, в шапочке с пером и большим ружьем, спрятавшийся в засаде, привязав на видном месте отчаянно блеющего козленка. Что ему тигр – грянет выстрел, и будет еще одна шкура на стене.

Всем известно, что Вильгельм давно пытался получить согласие нынешнего русского царя на поход на Париж. Тот не давал, не давал, а сейчас, видимо, дал. А почему? А потому что все проблемы России в Европе или уже решены, или решатся в самое ближайшее время. Пора дать ребенку Вильгельму сладкое – то есть Францию. И несмотря на то, что русские солдаты не будут принимать участия в сражениях, а Петербург не объявит войны Парижу, песенка Франции спета. Сорок лет назад подобная комбинация обернулась тем, что Франция оказалась разгромлена, а Париж из блестящей культурной столицы мира превратился в арену боев и рассадник ужасающих смут. Вот и сейчас я почувствовала, что угроза становится физически осязаемой и неотвратимой. Из Парижа и из Франции вообще требовалось уехать как можно скорее по соображениям безопасности. И к тому же меня еще сильнее потянуло в Россию – туда, где восходит солнце нового прекрасного мира, в котором, как говорят, суровая простота сочетается с нежной добротой и утонченной чувственностью.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я решила поговорить об этом с мужем во время прогулки. Мне не хотелось, чтобы свидетелями нашего окончательного серьезного разговора были стены нашей квартиры: пусть лучше его слышат вековые деревья на бульваре, каменный парапет на набережной, вода в Сене и… ну это неважно: все что угодно, только не наше уютное гнездышко, которое не должно знать о том, что наше единое целое распалось на две отдельных половины… Я надеялась, что в таком случае этот разговор не будет носить столь яркий оттенок трагичности… Наверняка он приведет к расставанию, да только оно не будет уже таким болезненным, как могло быть.

Вечерний Париж… Да, он прекрасен. Но я вижу его в последний раз, и это наполняет меня светлой ностальгией… Мы неторопливо идем по набережной вдоль Сены, глядя на медленно текущую воду. Мы молчим, думая совершенно о разном.

– Дмитрий… – сказала я наконец, – я думаю, что нам нужно немедленно уехать из Парижа, потому что он перестал быть безопасным местом. Ты же знаешь, что я ведьма? Так вот, всей своей сущностью я ощущаю угрожающую нам тут опасность.

– Я не понимаю тебя, Зиночка, – сказал Дмитрий, беря меня за руку и с тревогой заглядывая в глаза, – ты что, опять взялась за свое?

– Да, за свое! – сказала я несколько резко. – Пойми: в той войне, что началась из-за самонадеянности Клемансо, Франция, как и сорок лет назад, потерпит поражение! Германские гренадеры – это угроза значительно страшнее Кометы. Кайзер Вильгельм получил австрийскую корону без единого выстрела – и теперь Германия, набравшись невиданной ранее мощи, будет только рада вогнать в полное ничтожество своего извечного врага Францию.

– Все это, ерунда, Зиночка! – воскликнул мой супруг, даже приостановившись. – Прошу тебя, больше не читай этих дурацких газет! Редакторы нагнетают страсти ради увеличения тиражей, а на самом деле будет все то же, что и с Кометой – то есть ровным счетом ничего. Война закончится стычками на границе и признанием статус-кво. Ничего другого в наше тихое мирное время быть не может…

– Наше тихое мирное время закончилось четыре с половиной года назад с появлением будущенцев, – сказала я. – С тех пор войны ведутся до полного разгрома врага. Вспомни, что тогда случилось с Японией. Страна, начавшая войну, потом униженно просила пощады у силы неодолимой мощи. Да и сейчас. Турция была разгромлена меньше чем за месяц, а ведь против нее не воевал ни один русский солдат. В это время армии царя Михаила всего за десять дней нанесли поражение Австро-Венгрии…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Этот твой император Михаил страшнее Антихриста! – выкрикнул в ответ Дмитрий, – а потому ни в какую Россию я не поеду! И вообще, если даже все будет так, как ты говоришь, то ничего особо страшного не произойдет, потому что немцы – это культурная нация, которая не может совершать никаких преступлений!

– Нет, – ответила я, качая головой, – ты не прав. Чтобы понять, как все это будет, достаточно только почитать германские газеты – там выражается острое сожаление о том, что метеор не ударил по Парижу и не стер его с лица земли. Для «культурных» германцев поедатели лягушачьих лапок – это не люди, а нечто вроде разновидности шимпанзе, а поэтому зверствовать они над побежденными будут страшно…