Игнач Крест - Марианна Федорова

И тотчас, словно отвечая на его призыв, загудели колокола на всех звонницах, заревели хрипло трубы биричей. Но звук колоколов и труб не мог заглушить расходящегося с веча народа. Уже слышался лязг мечей, ржание коней, слова команд. С вечевой степени было хорошо видно, как заколыхалось, задвигалось пестрядинное* людское море. Решение веча, передаваясь из уст в уста, заставило ожить все улицы и площади, все дворы и дома.

* П е с т р я д и н н о е - от пестрядина - пеньковая грубая ткань, пестрая или полосатая.

Степан Твердиславич последний раз взглянул на вечевую площадь, на город в ярких лучах февральского солнца. Он знал, что то же самое происходит или вскоре начнет происходить во всех волостях, пригородах, погостах, деревнях и твердях, на всех бескрайних просторах новгородской земли.

Новгород исполчался, брал в руки оружие, одевал доспехи, готовился к боям.

Никита Петрилович подозвал к себе такого же рослого, как и он сам, боярина с глубоким шрамом через все лицо, храброго воеводу Матвея Клыка, и велел тому взять десять лучников, дорожный припас, а когда будет готов, прийти к нему за грамотой, а далее, нимало не медля, ехать на ливонские рубежи и, покуда князь Александр не вернется, быть там воеводой.

- Не обессудь, что мало даю с тобой воев, ныне каждый ратник на счету, - закончил он.

Воевода молча поклонился, только шрам на его смуглом от ветра и солнца лице заметно побледнел, выдавая напряжение, - шутка ли возглавить новгородские порубежные полки!

Тяжело шагая, Матвей Клык направился к лучникам, стоявшим невдалеке. Никита Петрилович взялся, не глядя, за высокую луку седла саврасого жеребца, подведенного стремянным, с натугой приподнял себя над конем и опустился в седло, украшенное искусно вырезанными костяными накладками в виде птиц и зверей, и поскакал по деревянным мостовым к мосту через Волхов, на другом берегу которого, на Торговой стороне, на Ярославовом дворище, стояла церковь Ивана на Опоках, где толпилось уже немалое количество народу, ждавшего его распоряжений, накопились и другие дела, связанные с ратными тяготами.

Степан же Твердиславич остался стоять на вечевой степени. Он опять снял тяжелую и жаркую меховую шапку, остужая голову, когда к нему подошел боярский сын Федор и, низко поклонившись, сообщил, что домой посадник может отправиться в возке, о котором он, Федор, позаботился. Голоса на вече боярский сын Федор не имел из-за того, что до сих пор, несмотря на свой не очень-то молодой возраст, не отделился от отца - видно, понимал, что на отцовских хлебах жить вольготнее. Посадник отпустил Федора, сел в парадный возок и отправился восвояси. Появился Федор в доме у Михалкова совсем недавно, как раз в тот роковой день, когда Александра рано поутру отправилась на рыбалку. Окончательного мнения о нем Степан Твердиславич еще не составил, но что-то коробило посадника. «Уж больно услужлив». Поднявшись в свою горницу, махнул он одному из множества ожидавших его людей, что можно войти, и закрутилось, завертелось колесо. Дел было невпроворот, но Степан Твердиславич вновь ощутил силу и уверенность, которые так нужны были ему в эти дни.

Тысяцкий Никита Петрилович принимал народ в одном из притворов церкви Ивана на Опоках - огромного белокаменного храма, более ста лет назад возведенного князем Всеволодом Мстиславичем и вскоре переданного Иваньскому складничеству, состоявшему из новгородских купцов-вощаников - самых богатых в городе. Здесь тысяцкий занимался делами, хранил записи, здесь и вершил правеж, стоя во главе купеческого суда; кроме него, туда входили еще трое старост: один от бояр и два от купцов. Однако сейчас было не до тяжб.

Никита Петрилович сидел на лавке у стола, заваленного грамотами, с которых свисали свинцовые печати, и беседовал с разного рода людьми - сотскими, десятскими, тиунами, боярами, старостами и меньшими людьми, по одному представавшими перед ним. Поеживаясь под тяжелым взглядом немногословного, крутого нрава воеводы, люди говорили четко, неторопливо, не произнося ничего лишнего, стремясь пояснить самую суть дела, не обинуясь, и вместе с тем с нужными для сего подробностями. Никита Петрилович выслушивал всех не перебивая, иногда просто молча отпускал кивком головы, иногда задавал коротко вопросы и отдавал распоряжения. Получившие приказ степенно кланялись, неторопливо выходили из притвора, облегченно крестясь. Но, перешагнув порог храма, они обычно стремительно кидались в седло или в сани и скакали так быстро, как только хватало мочи у коней: все знали, что тысяцкий не жалует нерадивых.

Внезапно перед Никитой Петриловичем предстал посадников тиун Федор. Не дожидаясь приглашения, он сел на лавку перед столом и обычным своим надменным тоном сказал с присвистом:

- Посадник приказал, чтобы ты сообщил ему, где и какие засеки да тверди возводятся и уже возведены на пути таурмен, сколько в каждой из них воев конных и пеших и какое у них вооружение.

Тысяцкий поднял тяжелые веки и пристально, не мигая, уставился на Федора; широкое лицо Никиты Петриловича при этом ничего не выражало, на нем не было никакого движения, только при каждом вдохе и выдохе поднималась и опускалась его окладистая черная борода.

Через некоторое время Федор, поеживаясь под взглядом тысяцкого и не без труда поборов невесть откуда подступившую робость, раздраженно и озадаченно спросил:

- Чего же ты молчишь?

Никита Петрилович разлепил наконец толстые ярко-красные губы и процедил:

- Не мочно.

- Что не мочно? - все более раздражаясь, спросил Федор.

- На сии вопросы отвечать не мочно, - сказал, как отрезал, тысяцкий.

- Меня Степан Твердиславич прислал, я по его воле пришел, - зашипел Федор.

- А хоть бы и сам князь, - рассердился Никита Петрилович. - Сейчас я за свои дела в ответе только перед Богом и Господином Новгородом.

- Но такова воля посадника, - постарался замять дело Федор, вскакивая с лавки и благоразумно пятясь к дверям.

Тысяцкий задумчиво посмотрел на него и, как будто говоря сам с собой, произнес:

- Надо бы заковать тебя в железо. - Поднял было руки, чтобы хлопнуть в ладоши, но передумал и нехотя бросил: - Иди. Да передай посаднику, что я прошу примерно наказать тебя за дерзость.

Побелевший Федор понял, что лучше не возобновлять разговор, и опрометью бросился вон.

Вечером того же дня Никита Петрилович, хотя он изрядно замаялся, отправился на широком возке через всю Торговую сторону, потом по мосту через Волхов на Софийскую сторону, а там на Прусскую улицу и остановил возок у двора посадника. Отдуваясь, поднялся на высокое крыльцо и направился в горницу к Степану Твердиславичу.

Посадник, не остывший еще от дневных забот, сидел один и, видимо, был рад гостю. Впрочем, немногословный тысяцкий только кратко сообщил, что все подступы к Новгороду с полудня и восхода преграждены твердями и засеками, а некоторые отряды двинуты аж за сто верст. Днем и ночью пополняются они воями конными и пешими.

Степан Твердиславич одобрительно кивнул, и тогда тысяцкий как бы невзначай спросил, не посылал ли он к нему тиуна своего Федора, чтобы тот выведал, где и какие тверди и засеки стоят, сколько в них воев и оружия. Посадник с недоумением посмотрел на друга:

- Вестимо, нет. Не посылал. Да ведь это твое дело. А нужен будет мой совет - ты сам спросишь.

- Странно…

- А где же Федор? - забеспокоился хозяин. - Что-то его с полдня не видно…

- Надо полагать - не скоро и увидишь.

- Да ты что на уме держишь?

Никита Петрилович и ухом, как говорится, не повел и спокойно ответил:

- Пока ничего. Так, думка одна. А то поспешишь… А ты сам знаешь, у нас на Руси испокон веку принято: доносчику первый кнут. Ну да ладно, я к тебе за советом как раз и пришел.

И эти два человека, в руках которых была теперь судьба Новгорода, а может, и всей Руси, полночи просидели, решая самые неотложные, самые насущные дела.

Глава VI

Кучар, командир первой сотни всего авангардного отряда разведки из двухсот всадников, ехал впереди своих чэригов* по льду Полы, глубоко задумавшись. Этим он дважды нарушил приказ, данный еще Чингисханом: джаун-у-ноян* разведчиков должен быть не впереди, а сзади и зорко смотреть по сторонам, вместо того чтобы погружаться в свои мысли. Мало того, рядом с ним скакал второй сотник, что запрещалось особенно строго. Впрочем, Кучар уже не в первый раз нарушал заветы Повелителя вселенной: война на земле урусов была совсем особой, она требовала новых законов, но никто не решался изменить старые. Он был одним из немногих, кто действовал на свой страх и риск. Кучар поднял глаза и посмотрел вперед. Его смуглое скуластое лицо с припухшими веками казалось почти черным от белизны окружающих снегов. Они ехали на запад, и огромный оранжевый круг заходящего солнца показался Кучару похожим на бубен шамана, обшитый мехом. Он висел еще высоко.