Факт или вымысел? Антология: эссе, дневники, письма, воспоминания, афоризмы английских писателей - Александр Ливергант

Арнольд Беннет {589}

Круг чтения Из дневников 1896—1928

Среда, 13 мая.

Вчитался в «Адама Бида» {590}; впечатление, что Джордж Элиот никогда не войдет в классический пантеон, полностью подтвердилось. Она наблюдательна, но пишет излишне витиевато, а потому — нежизнеспособно. Ее прозу называют «мужской». Неправда! Ее проза прямая, честная, агрессивная, порой грубая, но мужская — никогда! Наоборот, она очевидно женская — женская своей несдержанностью, многословием и полным отсутствием чувства формы. <…> В этом отношении Эмили и Шарлотта Бронте тоже небезупречны, но у них есть то, чего нет, и никогда не было, у Джордж Элиот, — чувство слова. Джейн Остен — совсем другая. Она свободна от литературной тенденциозности, желания художника во что бы то ни стало настоять на своем. Ее красивая, сильная проза — мужская и женская одновременно, в ней полностью отсутствуют недостатки, присущие и Элиот, и сестрам Бронте.

Четверг, 21 мая.

Вчера вышла книга Стивенсона «Уэйр из Хермистона. Неоконченный роман». {591} Сорок страниц шестой главы «Страница из Книги псалмов Кристины» — тончайший, убедительнейший, изысканнейший психологический анализ — ничего похожего не припомню. Убежден: ни у кого не встретишь более прекрасного и глубокого описания чувства мужчины и женщины, которое принято называть «любовь с первого взгляда».

Понедельник, 12 октября.

Читаю «Новь», и вдруг до меня дошло, что до сих пор я ничего не знал о развитии характера. Изображая своих героев, Тургенев обычно набрасывает историю их жизни почти с самого рождения, останавливаясь на всякого рода забавных, малозначащих подробностях. Читатель, таким образом, получает возможность познакомиться с героем «лично». Прием, в сущности, прост, однако с каким искусством сочиняет Тургенев эти маленькие жизнеописания! Он, вне всяких сомнений, величайший мастер современного романа. Догадываюсь, несмотря на слабый перевод, что пишет он простым, естественным, изящным и органичным языком. Допускаю, что, в отличие от Флобера, Гонкуров, Стивенсона и Пейтера {592}, он не получал никакого удовольствия — я имею в виду, «формального» удовольствия — от подбора слов, построения сюжета.

Вторник, 13 октября.

Если б только люди отличались способностью знать, когда они начинают испытывать скуку, и смелостью в этом признаваться, — сколько прозаиков, поэтов, драматургов, музыкантов остались бы без работы!.. Даже самые умные и чистосердечные из нас испытывают скуку, нисколько о том не подозревая и не смея себе в этом признаться.

Четверг, 15 октября.

<…> Интересно, найдется ли на свете хоть один человек, кто сумел прочесть все или почти все, что должен прочесть за жизнь мало-мальски культурный человек. <…> Не могу припомнить ни одного писателя, у которого я прочел все — даже Джейн Остен прочитана не полностью. <…> Список непрочитанных мною переводов растянулся бы на целый том. По-настоящему знаком я, пожалуй, лишь с одним автором — с Джейн Остен. Еще, хотя и похуже, — с Китсом и Стивенсоном. Что же до писателей неанглийских, то это — Мопассан и Гонкуры. Даже «Дон Кихота» я не прочел до конца! <…> Мне себя винить не в чем. До двадцати лет я читал все подряд, после же двадцати я практически читаю лишь то, что «нужно» прочесть или же читаю профессионально, в качестве литературного критика. <…>

Главное свойство по-настоящему великого писателя — христианское, всеобъемлющее сострадание.

Вторник, 11 января.

<…> Что до литературы, то, мне кажется, за последние несколько лет мы переняли у Франции ту страсть к художественно законченной передаче истины, то ощущение слова как слова, которые вдохновляли Флобера, Гонкуров и Мопассана. <…> Ни один из (так называемых) великих мастеров английской литературы XIX века не отличатся (если я прав) глубоким, чисто художественным интересом к форме, к ремеслу; их, как и представителей «сюжетной» живописи в Королевской академии художеств, интересовал «предмет описания», они были погружены в него с головой. <…> Конечно же, у них почти полностью отсутствовало чувство слова; иногда это дает себя знать у сестер Бронте, а у Джордж Элиот или у Диккенса, или даже у Теккерея и Скотта — постоянно. <…> Этих писателей мало занимала литературная форма, наука сочинительства, построение книги. Художественный вкус у них отсутствовал. <…> Все они, очень может быть, и были великими писателями, но ни один из них не был великим писателем в том смысле, какой я в это слово вкладываю. Художника первым делом должно занимать как, а не что. Он должен испытывать живой интерес к технике письма, глубокую любовь к форме…

Понедельник, 2 января.

Отчужденность Берн-Джонса {593}, его постоянный интерес к духовному и пренебрежительное отношение к фактам жизни, завершили во мне то изменение взглядов, которое началось уже пару лет назад. Иссяк, остался в прошлом мой интерес к «реализму», к «натурализму». Теперь я понимаю, что литературное произведение, описывающее современную жизнь, может игнорировать реализм и при этом оставаться великим. Задача /писателя. — А.Л./ — отыскать красоту, которая всегда скрыта от глаз. Если красота найдена, то фактическая сторона большого значения не имеет. Впрочем, некоторую роль факты жизни все же играют. И хотя я должен признаться, что в прошлом слишком высоко ценил реализм, я не вполне понимаю, почему следует без него обходиться. Свою задачу я вижу в том, чтобы изобразить скрытую красоту и при этом оставаться верным правде жизни. Пренебрегать ею в любом случае не следует. Ради того, чтобы раскрыть красоту глубоко и всесторонне, правда жизни может подвергнуться определенному искажению — лучшего слова подыскать не могу. Однако и в будущем пренебрегать фактами жизни нельзя. Достижения лучших французских писателей, а также Тургенева и Толстого, могут послужить образцом для всех вступающих в литературу писателей.

Пятница, 6 января.

Сегодня за завтраком обдумывал книгу о современной литературе, которую собираюсь со временем написать. Назову ее «Наши прозаики». В ней будут главы о «продуманном интересе к технике письма», о которой старшее поколение, по всей вероятности, понятия не имело; о безграмотности наших ведущих писателей, о том месте, какое в действительности занимают в литературе Диккенс, Теккерей, Джордж Элиот, все те, кто (смешно сказать) всегда считался выше критики; о Тургеневе и о том, как соотносятся между собой литература английская и континентальная, о роли в литературе личности автора на примере Джорджа Мура. <…>

Четверг, 14 декабря.

«Утраченные иллюзии» Бальзака меня, скорее разочаровали (я, правда, еще не дошел до приезда Люсьена де Рюбампре в Париж). Сему высоко превозносимому и прославленному шедевру не хватает, на мой взгляд, творческой мощи; читать порой довольно скучно.

Из всей известной мне поэзии я чаще всего и с особым, непреходящим удовольствием вспоминаю сонет Бодлера «Гигантша».

Суббота, 26 декабря.

Вчера, на Рождество, читал «Тайфун» Конрада, потом — несколько рассказов Уэллса. А также — знаменитого «Матео Фальконе» Мериме: если что и запомнилось, так только крайняя жестокость корсиканской истории. <…>

Пятница, 8 января.

<…> Монолог Мармеладова о своей загубленной жизни в одной из первых глав «Преступления и наказания» — один из самых блестящих примеров смеси трагедии и юмора, какой только приходит в голову.

Вторник, 19 января.

До завтрака кончил «Джекила и Хайда». Недурно. Все, что писалось /Стивенсоном. — А.Л./ раньше, — лучше, но и эта повесть вполне пристойного уровня. Что же до научной стороны дела, то после Уэллса «Джекил и Хайд» слабоват. Теперь уже ни один писатель не вправе писать о науке «спустя рукава». История со снадобьем в последнем письме Джекила несерьезна и неубедительна, она портит самую сильную часть книги. А вот психологический рисунок последней главы в самом деле очень убедителен.

Среда, 3 февраля.

<…> Сцена поминок, которые устраивает Катерина Ивановна в «Преступлении и наказании», сделана великолепно. Точность в деталях, наблюдательность в сочетании с грубым юмором. <…>

Воскресенье, 21 февраля.

Вчера в «Амбигю» — «Нана», драма в пяти актах по роману Золя в постановке Уильяма Баснека… Пошлейшая мелодрама с дурацкими комическими интермедиями. Зато вспомнилась книга — и восхищение, с каким я когда-то ее читал, утроилось. К великим романам «Нана» не принадлежит — но «сделана» книга превосходно, труд в нее вложен колоссальный. Интересно, какие чувства испытывал Золя, когда писал последние строки?!