Три Нити (СИ) - "natlalihuitl"

И тогда мертвец спросил:

— Ты узнал меня, Нефермаат?.. Помнишь своего капитана?

Он разинул рот — не для того, чтобы ответить, а чтобы заглотить хоть немного воздуха; но ответ, кажется, и не требовался.

— На этот раз ты поднялся высоко, но пришло время возвращаться. Не сопротивляйся — ведь я выполняю твою волю.

Хватка мертвеца начала слабеть; он вцепился в окоченевшую, твердую как камень руку, чувствуя, как соскальзывает вниз.

— Не сопротивляйся. Ты ведь знаешь, что должен исчезнуть. Ты всегда знал это, с самого начала. Когда ты был создан, то должен был уступить место Матери и Отцу. Когда ты взошел на борт месектет, то должен был сгинуть вместе с кораблем, никогда не ступив на ту проклятую планету. Когда ты строил эту башню, год за годом, кирпич за кирпичом, то должен был создать ад, из которого не будет выхода. И создал! — труп злорадно клацнул зубами. — Ведь все это время ты знал: лучшее, что ты можешь сделать, это избавить мир от себя.

— Прекрати! — вдруг завопил кто-то. Скосив глаза, он увидел, как Хонсу бежит к мертвецу со ржавым прутом, выдернутым из лестницы, наперевес… Но враг оказался быстрее; свободной рукой он толкнул стража и отбросил прямо в провал. Хонсу даже не закричал; он упал бесшумно, как капля в колодец.

Озноб пробежал по его телу. Он пытался заорать — но не издал ни звука; пытался оцарапать склизкую кожу или пнуть врага — но труп не чувствовал боли. Выпустив из ноздрей шипящие струйки пара, мертвец сказал, почти с жалостью:

— Остановись. Ты правда думаешь, что защищаешь этих существ? Они часть сна; часть твоего наказания, Нефермаат. Они будут умирать и возрождаться вместе с тобой вечно. А теперь тебе пора возвращаться.

Мертвец угрожал ему — а он еле различал пришептывающий, хлюпающий голос в шуме, заполнившем голову. В уши будто насыпали пригоршню битого стекла. Он слышал все одновременно: стук сердца, свист ветра, гуляющего по уровням башни, пение ящериц, выползших из дневных укрытий, крики птиц, охотящихся на рогатых змей, писк кружащих в воздухе летунов, шорох песка под оскальзывающими лапами муравьев, звон кристаллов на спинах ежей, мычание толстохвостов, надувающих морщинистые бока, рев жаб, барахтающихся в грязи болот… даже далекие тоскливые молитвы, несущиеся из подземного дворца сквозь растворенную золотую дверь. Все эти звуки, большие и малые, складывались в один хорошо знакомый ему голос.

И этот голос принадлежал ему.

Он закричал. Дрожь прошла по башне, от вершины до основания, ломая колонны, стряхивая бетонную крошку с потолков. Плиты пола вздыбились, опрокидывая мертвеца на спину; он повалился сверху, чувствуя, как проминаются под его весом гнилые ребра — совсем как стропила в обваливающемся от старости доме. В горле свербило, но не от боли и не от пыли, поднятой землетрясением.

— Я должен, — сказал он, с трудом ворочая языком. — Спасти их.

Черная гора на полу затряслась, издавая омерзительное, влажное чавканье: это мертвец хохотал.

— Десять раз! Десять раз ты уже пытался подняться наверх. В первый раз ты не смог выбраться из подземелья; во второй — умер от жажды среди воды; в третий — расшибся, сброшенный с лестницы. Тебя выпивали досуха кровососы, душили в едкой смоле муравьи, проглатывали змеи. Ты умирал уже десять раз, а все никак не научишься смирению! Все ползешь и ползешь — и до сих пор мнишь себя спасителем? Героем? Но ты не герой.

Мертвец зашевелился, поднимаясь, — уродливая груда костей и лохмотьев, сочащаяся туманом и желтой жижей.

— Когда ты убивал меня, ты думал о том, чтобы спасти наших товарищей? Нет! Это я хотел спасти их, от участи страшнее смерти. Но ты помешал мне; а ведь ты тоже слышал его голос! Ты тоже слышал его! Этот голос, который звал нас из глубины земли, из самого ядра планеты… Ты тоже слышал его, Нефермаат, и слышишь до сих пор! Это он привел тебя сюда. Признай! Признай! Признай! — мертвец ревел, как бык; его нижняя челюсть достала почти до ключиц, открывая пышущую паром глотку. — Или ты и правда забыл? Разодрал душу на две части, чтобы вырвать меня из памяти? Чтобы не признаваться себе, что в этой истории ты не герой, а злодей, и потому должен исчезнуть?

И растопыренная пятерня полетела в него, как крюк.

…Горят красные огни тревоги. Месектет заходится в беззвучном крике, корчится, как раненое животное. От невыносимого давления лопаются сосуды, прошивающие живую плоть корабля; по стенам стекает белесая лимфа. В ушах звенит, но это не вой сирен — они отключены. Только что ему снился кошмар; но что он видел?..

…Пожар растет; черная пшеница корчится в огне. От рук идет едкий запах горючего; удушающий дым клубами подымается вверх, застилая собой небо. Но красный глаз Амона все еще горит над ним, будто сам бог хочет увидеть, как он исчезнет…

…Свет, проходя сквозь стены колбы, становится красным; оседает пятнами на коже, блестит на трубках, подающих воздух и питательный раствор. Лицо движется за мутью стекла, как солнце в густом тумане. Губы открываются, обнажая блестящие белые зубы:

— Слушай внимательно, дитя мое. Я загадаю тебе загадку, а ты ответь: что светло даже в темноте?..

— Да, — сказал он, и костлявая ладонь замерла на расстоянии в полпальца от его лица. — Да, я слышал этот голос. Я слышу его до сих пор: он зовет меня и обещает силу и власть. Но не поэтому я иду вверх — а потому, что эта тварь долгие годы подтачивала башню изнутри и теперь грозится разрушить ее. Я должен остановить ее, не дать ей вырваться на свободу. А потом я вернусь в свою темницу — обещаю. Я помню тебя, и я благодарен за твою службу; но сейчас пропусти меня, Нехебкау.

Мертвец всхлипнул, будто сраженный звуком своего имени, а потом с утробным рыком бросился на него, пытаясь прижать к стене и раздавить собственным телом. Пригнувшись, он схватил кусок пористого камня, упавший с потолка во время землетрясения, и, когда противник с размаху врезался в створку железной двери, со всей силы ударил по ней. Сноп искр — крошечных кусочков горящего железа, — брызнул в воздух, осыпая мертвеца. Его одежда отсырела в тумане, но остатки плоти вспыхнули, как бумага; желтая жидкость, текущая из пор, превратилась в огненный пот. Мертвец заорал, тянясь к нему растопыренными пальцами, на глазах превращающимися в золу.

— Ты обещал вернуться! Обещал! — кричал труп. — И будь ты проклят, если не сдержишь слово, Нефермаат!

***

Уже наступила ночь; колодец срединного провала до краев наполнился багряной темнотой. Лестница скоро кончилась, упершись в купол из толстого стекла, разделенный металлическими прожилками. Ощупав одну из них, он нашел задвижку; стоило вытащить ее, как один из стеклянных лепестков поднялся, открывая проход на последний уровень.

Наконец он выбрался на вершину башни. По бокам подымались прозрачные стены — совсем как в рубке на носу Кекуит. Только тут, в отличие от корабля, над головой темнел провал, ведущий в ночное небо, а посреди пола подымался остроконечный столп хрусталя. Источник света был там, на самой вершине — почти угасший, сжавшийся в мерцающий огонек. Сейчас он был слаб; его голос превратился в жалкий, жалобный лепет. Тварь взывала к нему, моля о пощаде… Но этому не бывать.

Он подошел к хрустальному столпу, подул на замерзшие руки, а потом, хватаясь за выступы кристаллов, полез вверх. Мимо плыли облака, пахнущие горечью и оставляющие на панцире холодные, темные капли. Пальцы то и дело срывались с гладких граней; один ноготь и вовсе выдрало с мясом. Воздух становился все тоньше, так что приходилось втягивать его и носом, и ртом. И все же небо — граница мира, который он создал сам, — становилось ближе; и его враг — тоже. Он схватит его, оплетет сетью чар, заставит замолчать; а потом, когда башне уже ничего не будет угрожать, вернется в свой ад.

Но когда он уже протянул руку, чтобы коснуться пламени, то увидел в небе глаза — белые глаза без зрачков; и лицо, склоненное вниз.

КРАСНЫЙ УЗЕЛ

Трижды верно ответил гость,