Отверженные - Виктор Гюго

— Слушай… — начал он.

— Да, да, говорите мне «ты» — так будет лучше! — воскликнула она, и глаза радостно блеснули.

— Так слушай, — продолжал он. — Ты привела сюда старика с дочерью?

— Да.

— Знаешь ты их адрес?

— Нет.

— Найди его для меня.

Взор девушки сначала тусклый, потом радостный, стал теперь мрачным.

— Так вот что вам нужно! — сказала она.

— Да.

— Разве вы знакомы с ними?

— Нет.

— То есть, — быстро прибавила она, — вы незнакомы с нею, но хотите познакомиться.

Вместо того чтобы сказать «с ними», она сказала «с нею», и в выражении, с каким она произнесла эти слова, было что-то значительное и горькое.

— Ну что же? Можешь ты сделать это? — спросил Мариус.

— У вас будет адрес хорошенькой барышни.

В словах «хорошенькой барышни» снова звучал оттенок, неприятный для Мариуса.

— Все равно. Адрес отца и дочери. Их адрес.

Она пристально взглянула на него.

— А что вы мне дадите за это?

— Все, что захочешь!

— Все, что хочу?

— Да.

— Вы получите адрес.

Она наклонила голову, а потом резким движением захлопнула дверь.

Мариус остался один.

Он упал на стул, облокотился обеими руками на постель и опустил на нее голову, кружившуюся под наплывом мыслей, которых он не мог уловить. Все, что произошло с утра, — появление ангела, его исчезновение, слова этой жалкой девушки, луч надежды, блеснувший среди глубокого отчаяния, — вот что смутно проносилось у него в уме. Вдруг его грубо вывели из задумчивости. Он услышал громкий, резкий голос Жондретта, произнесший несколько слов, полных для него, Мариуса, какого-то странного интереса:

— Ведь говорю же я тебе, что это он. Я совершенно уверен в этом, так как узнал его.

О ком говорил Жондретт? Кого он узнал? Леблана. Отца его Урсулы? Как? Неужели Жондретт знает его? Неужели он, Мариус, получит так быстро и неожиданно все сведения, без которых его жизнь стала так мрачна? Узнает ли он, наконец, кого любит, кто эта молодая девушка и ее отец? Рассеется ли густая тень, до сих пор скрывавшая их? Разорвется ли покров? О боже!

Он одним прыжком очутился на комоде и приложил глаз к потайному окошечку в стене.

Перед ним снова была мансарда Жондреттов.

XII. Использование пятифранковой монеты господина Леблана

Вся перемена, происшедшая в семье Жондретта, состояла в том, что жена и дочери его уже воспользовались кое-чем из свертка и были теперь в чулках и шерстяных кофтах. Два новых одеяла лежали на постелях.

Сам Жондретт, очевидно, только что вошел в комнату.

Он еще задыхался от усталости. Дочери его сидели на полу около камина; старшая перевязывала руку младшей. Жена лежала на постели около камина и с изумлением смотрела на мужа. Сам Жондретт ходил большими шагами взад и вперед по комнате. В его глазах было какое-то странное выражение.

Наконец, жена, видимо озадаченная и робевшая перед мужем, решилась спросить его:

— Неужели это правда? Ты уверен в этом?

— Ну еще бы! Положим, прошло восемь лет, но я все-таки узнал его. Да, я узнал его! Узнал тотчас же! Неужели это не бросилось тебе в глаза?

— Нет.

— А ведь я говорил тебе: «Смотри повнимательнее». Это та же фигура, тот же голос, то же лицо, едва ли даже постаревшее, — есть люди, которые, бог весть почему, совсем не старятся. Он только теперь лучше одет, вот и все! А, старый таинственный дьявол, наконец-то ты у меня в руках!

Он остановился и, обернувшись к дочерям, сказал:

— Ну, убирайтесь вон!.. Странно, что это не бросилось тебе в глаза!

Дочери послушно встали.

— С больной рукой? — прошептала мать.

— Воздух принесет ей пользу, — решил Жондретт. — Марш!

Видно было, что этот человек принадлежит к числу тех, которым не возражают. Дочери его пошли к двери.

В ту минуту, когда они выходили из комнаты, отец удержал за руку старшую и сказал ей каким-то особенным тоном:

— Вы вернетесь ровно в пять часов. Обе. Вы мне понадобитесь.

Мариус стал слушать еще внимательнее.

Оставшись один с женою, Жондретт раза два или три прошел взад и вперед по комнате. Потом он в течение нескольких минут заправлял за пояс панталон выбившийся подол своей женской рубашки.

Вдруг он повернулся к жене и, скрестив руки, воскликнул:

— Хочешь ты узнать еще кое-что? Барышня…

— Ну что же? — сказала жена: — Барышня…

Мариус не мог сомневаться — говорили о ней. Он тревожно прислушивался. Вся его жизнь сосредоточилась в слухе.

Но Жондретт нагнулся к жене и тихонько сказал ей что-то. Потом он выпрямился и прибавил громко:

— Это она!

— Та самая?

— Да.

Невозможно передать выражение, с каким жена произнесла эти слова: «Та самая». Тут было и удивление, и ярость, и ненависть, и гнев, слившиеся вместе в какой-то чудовищной интонации. Достаточно было одного слова, вероятно, имени, которое муж шепнул ей на ухо, чтобы эта сонная женщина проснулась и из существа отталкивающего стала ужасным.

— Не может быть! — воскликнула она. — И подумать только, что мои дочери ходят босиком, что у них нет платья! Скажите пожалуйста! Атласная шубка, бархатная шляпа, башмачки и все такое! Да на ней одна одежда стоит больше двухсот франков! Ведь ее примешь за даму! Нет, ты ошибаешься! Во-первых, та была уродина, а эта недурна, право же, очень недурна! Нет, это не она!

— А я тебе говорю, что она. Увидишь сама.

При этих уверенных словах женщина подняла свое красное, обросшее рыжими волосами лицо и с зловещим выражением устремила глаза в потолок. В эту минуту она показалась Мариусу еще ужаснее мужа. Это была свинья со взглядом тигрицы.

— Как? — воскликнула она. — Так эта отвратительная, расфранченная барышня, с сожалением оглядывавшая моих дочерей, та нищая?! А! Так бы и затоптала ее до смерти!

Она вскочила с постели и с минуту стояла растрепанная, с раздувающимися ноздрями, полуоткрытым ртом, сжатыми, откинутыми назад кулаками, а потом снова упала на постель. Жондретт продолжал ходить взад и вперед по комнате, не обращая внимания на жену.

После нескольких минут молчания он подошел к ней и остановился, скрестив руки, как несколько минут тому назад.

— Я хочу сказать тебе еще одну вещь.

— Что такое? — спросила она.

— А то, что теперь я богатый человек!

Жена устремила на него взгляд, как бы говоривший: «Неужели он сошел с ума?»

— Черт возьми! — продолжал Жондретт. — Я уж и так слишком долго сидел без хлеба и мерз без огня! Довольно с меня нищеты. Пусть-ка попробуют ее другие! Я не шучу, тут нет ничего забавного! Я хочу есть, сколько влезет, пить, сколько душа примет! Жрать, спать, ничего не делать! Я хочу тоже пожить всласть, прежде чем издохну! И мне хочется быть миллионером!

Он прошелся по комнате и прибавил:

— Как другие.

— Что ты хочешь сказать? — спросила жена.

Он покачал головой, подмигнул и возвысил голос, как фокусник на ярмарке, старающийся привлечь внимание публики.

— Что я хочу сказать? Слушай!

— Тише! — остановила его жена. — Не кричи же так, если будешь говорить о том, чего не должны слышать другие.

— Ба! Кто же эти другие? Сосед, что ли? Так я видел, как он ушел. И разве он слышит что-нибудь, этот долговязый олух? К тому же, повторяю тебе, я сам видел, как он ушел.

Тем не менее Жондретт инстинктивно понизил голос, но не настолько, чтобы его слова не доходили до соседа. Мариусу помогло еще то, что выпавший снег заглушал стук проезжавших по мостовой бульвара экипажей.

— Так слушай же хорошенько, — продолжал Жондретт. — Наш богач попался. Это верно. Все уже устроено, все подготовлено. Я поговорил кое с кем. Он придет сегодня в шесть часов, принесет свои шестьдесят франков, негодяй! Видела ты, как я ловко поддел его — шестьдесят франков, хозяин, четвертое февраля! А в это число и никакого срока-то не бывает. Господи, что за дурак!.. Итак, он придет в шесть часов. В это время сосед уходит обедать, а тетка Бугон моет посуду в городе. Значит, в доме не останется ни души. Сосед никогда не возвращается раньше одиннадцати часов. Девочки покараулят, а ты нам поможешь. Ему придется уступить.

— А если он не уступит?

— В таком случае мы произведем экзекуцию, — со зловещей ухмылкой сказал Жондретт.

И он расхохотался.

В первый раз услышал Мариус, как он смеется. Это был тихий, холодный смех, от которого дрожь пробегает по телу.

Жондретт отворил сделанный в стене около камина шкаф, вынул из него старую фуражку и, почистив рукавом, надел на голову.

— Ну, я ухожу — сказал он. — Мне еще нужно повидаться кое с кем. С хорошими людьми. Ты увидишь, что у нас дело пойдет, как по маслу. Я вернусь, как только будет можно. Постереги дом.