Лестница из терновника (трилогия) - Максим Далин

– Найдите Ар-Неля! – приказывает Элсу стоящим рядом волчицам.

– Живой, раненый или мёртвый – куда он денется? – говорит Эткуру.

Мы разыскиваем Ар-Неля и подсчитываем потери. У нас – четверо убитых: две девочки, кшинасский парень и лянчинский бесплотный, а ещё можно считать нашими трёх убитых рабынь, которые пытались драться без оружия, и двоих торговцев, которых убили здешние волки, когда те ввязались в свалку. Весь базар – на нашей стороне: я вижу, как плебеи обходятся с нашими мёртвыми и ранеными девочками, не трогая убитых здешних волков – а их вышло десятка два. Волчица с растрёпанными волосами, в разодранной рубахе, стоит на коленях над телом северянина, вцепившись ногтями в собственные щёки и даже, кажется, не осознавая этого; слёзы текут по её окаменевшему лицу, смешиваясь со струйками крови. На груди пожилого торговца с разбитой головой лежит мальчик лет двенадцати-тринадцати, рыдая без слёз. Тело рабыни, которой вспороли живот снизу доверху, местные парни заворачивают в чистое полотно – и на нём проступают алые пятна.

Ар-Неля нигде нет – ни живым, ни мёртвым.

– Да некуда ж ему деваться! – восклицает Дин-Ли, разводя руками. – Я, кажется, видел, как он рубился с каким-то типом… Не провалился же он сквозь землю…

– Согласен, – говорит Элсу. – Ар-Нель – последний, кто сбежал бы из драки. Я тоже не понимаю.

– Львята, – окликает волчица из нашего «эскорта», отбрасывая со лба мокрую чёлку, – наверное, это не имеет значения, но я видела… синих. Посвящённых. Они на нас смотрели.

– Я тоже видела, – задумчиво говорит Кору. – У въезда на базар, в харчевне, сяшми пили и делали вид, что беседуют… Что синим делать в Хундуне весной? Я, кажется, даже сказала Элсу…

Элсу взмахивает рукой в досаде. У него почти виноватый вид.

– Что делать синим… следить за нами! – Анну сжимает кулаки. – Бэру, преисподняя его поглоти, святой человек, тварь бессердечная! Ар-Нель-то ему зачем?! Я ему нужен!

– А что ты сделаешь за жизнь Ар-Неля, брат? – спрашивает Эткуру хмуро. – Много ведь…

– Не знаю, что сделаю за его жизнь, – отвечает Анну и его ноздри бешено раздуваются, – но точно знаю, что сделаю за его смерть. Разнесу Синюю Цитадель в щебень. Убью Дракона. И буду просить тебя коленопреклоненно, брат, чтобы ты запретил синих стражей до скончания века.

– Искать белый парень? – спрашивает хромая шаоя, присаживаясь на мешки. – С коса? С прямой меч? С куртка воротник вот так? Да?

Анну поворачивается к ней всем корпусом:

– Да!

– Синий кинуть белый парень поперёк седла, второй – глядеть. Там, – шаоя показывает рукой за шатёр торговца побрякушками. – И они уехать быстро-быстро, когда тут ещё… – и сталкивает два кулака.

– Он был жив, ты не заметила? – спрашивает Анну, кусая губы.

– Зачем синий страж мёртвый тело? – говорит шаоя и чуть улыбается. – Львёнок, белый – вернуться. Живой к живой – вернуться.

И Анну порывисто обнимает её – рабыню, еретичку, бывшего врага – крепко и чисто, без тени похоти.

– Что я могу сделать для тебя, сестра?

Шаоя гладит его по щеке.

– Сестра Лотхи-Гро. Взять с собой.

Мы уезжаем за полдень. Нас провожают так же, как в деревне. Мы оставляем в Хундуне своих мёртвых.

Лотхи-Гро и девчонка с распоротым боком по имени Нодди едут с нами. Хинки-Кью и худенькая тихая девочка-шаоя, ещё не оправившаяся от раны и метаморфозы, остаются здесь. Они достались тем, кому было бы никогда не собрать тысячу или полторы золотых на покупку рабыни-военного трофея – сыну ткача и земледельцу, который торговал мукой и воевал вместе с нами. Сын ткача пытается объяснить девочке-шаоя жестами, насколько она ему нравится и как получат по ушам все, кто попытается встрять; девочка, не знающая языка, поражается и отшатывается – но, увидев его улыбку, тоже робко улыбается. Торговец мукой кутает Хинки-Кью в плащ и приглаживает ей волосы:

– Ничего, дочка, воспитаем твоего волчонка человеком – он и знать не будет, что зверёныш… – и девчонка рыдает, вцепившись в рубаху у него на груди.

Торговец верблюдами считает монеты, качая головой:

– Пропал базар… Теперь они из одной мести никому жизни не дадут.

Оружейник, выбирая клинок для Хотхи-Гро, приговаривает:

– Нет уж, хватит. Попили крови-то… Ничего, с нами – Львята, мы за Львят… мы им покажем за настоящих Львят, как в нашей деревне поросят обрезают…

Верблюд смотрит на меня с отвращением и ложится. Анну наблюдает, как я пытаюсь его седлать, как Ри-Ё меняет седельные сумки. Лицо Анну спокойно, но глаза влажно блестят.

– Как ты думаешь… – начинаю я, но Анну прерывает:

– Да не знаю я! Понятия не имею! Не спрашивай меня! – и кричит волкам. – А ну, шевелитесь! Заночевать тут хотите, что ли…

Хенту позволил себе отдышаться только в Данхорете. Чуть-чуть расслабиться и поглазеть – потому что в Данхорет он въехал утром затемно, а до лагеря волков можно было дойти пешком к полудню. Верблюд тоже устал – хороший Хенту попался верблюд, добрая и честная душа – не пытался кусаться или лечь посреди пути, честно держал тот сумасшедший темп, который требовался его господину. Только в городе стал задумываться и заминаться; пожалел Хенту животину.

Тем более, что подвернулось редкое зрелище. Крияна, поганые богоотступники, справляли свой грязный обряд – интересно же.

Крияна, вообще-то, дальше, на юго-востоке. Там, говорят, великие непроходимые леса, страшные звери, дожди, которые льют по полгода – ясное дело, что у аборигенов не все дома. Но общины крияна с давних времён жили на территории Лянчина – и Шаоя, как болтали. Их терпели, во-первых, потому что богоотступники платили Льву Львов за свою жизнь, а во-вторых, потому что они издавна делали самые прекрасные на свете ткани, самые тонкие – с волосок – золотые цепочки и самые лучшие – лёгкие и скорострельные – ружья, стоящие бешеных денег. Но – скрепя сердце, терпели, конечно.

Нет слов, крияна были законченные мрази. Хотя бы потому, что из них выходили самые бессердечные ростовщики и менялы – откуда у богоотступников совесть и жалость? Поэтому время от времени случались тёрки, доходившие иногда и до резни – но твари прижились в Данхорете и в Урахне, и ничем их было оттуда не выкурить. Хенту, родившийся в Данхорете, испытывал смешанные чувства к крияна: с одной стороны, они были ему глубоко противны, с другой – время от времени его терзало порочное любопытство. Хенту подозревал, что половина правоверных лянчинцев чувствовала к крияна что-то похожее.

Так вот, направляясь в трактир, чтобы что-нибудь съесть и покормить верблюда, Хенту увидел наводнившую улицы напротив поганого храма крияна толпу одетых в алое богоотступников – и не стерпел, чтобы не пойти взглянуть. Знал, что там делается. «День Священной Жертвы» у них. А это, кроме прочего, означает, что всем, кого туда занесёт хотя бы взглянуть одним глазком, богоотступники будут предлагать пироги в виде человеческого сердца, начинённые тёмно-красной тягучей патокой.