Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине - Сергей Владимирович Волков

– Вы – «человек с сердцем», – говорил мне уговаривающий голос Китицына. – Вы знаете сердце детей, возьмите 6-ю и 7-ю роты и воспитывайте их, как вы прекрасно это умеете. Он – «человек с перцем», возьмет 5-ю роту – это возраст, который нужно держать в ежах. Я и других «королей» переставлю, и тогда у нас получится стройная организация. Каждый будет на своем месте. И корпус отшлифуется как бриллиант!

Вечером того же дня вышел приказ по корпусу, благодаривший меня за все труды, заботы и знания, положенные в роту мою в Севастополе, во время эвакуации, и в Бизерте, и я назначался командиром сводной 6-й и 7-й рот. Всю работу приходилось начинать сначала. Плавание на «Моряке» окончилось, и севастопольцы мои вернулись на «Кебир». Приехал и «гость с эскадры».

В одно печальное утро, о котором и до сих пор вспоминаю с невыразимой грустью, на дне крепостного рва стоял я перед серединою фронта своей дорогой «Севастопольской» роты и читал им приказ по корпусу о нашей разлуке.

Длинный фронт вытянулся вдоль крепостной стены, и двойной линией тянулись передо мной милые головы кадет с глазами, устремленными на меня, давно знакомые, близкие, родные лица, так хорошо изученные мною души, так горячо любимые дети-друзья. Прочтя приказ, я сказал им прощальное слово:

– Мне тяжело и грустно отходить от вас; но я учил вас безропотно подчиняться каждому приказу и сам подаю вам в этом пример.

Сбоку на фланге на фоне крепостного вала стояла высокая фигура Круглика-Ощевского, белая рука разглаживала черные бакенбарды на белом лице, и черные глаза с улыбкой следили за прощанием командира с его ротой. Вдруг он отделился от скалы и громко закричал:

– Господа, по обычаю моряков, качать вашего любимого командира, ура!

Рота бросилась ко мне, подхватила, и высоко взлетал я между двумя каменными стенами на мягкие руки дорогих моих воспитанников и учеников.

– Ура! Ура! – кричали кадеты; но сердце мое сжималось от горя разлуки.

Я переживал чувство матери, отрывающей родное дитя от груди своей и передающей его, против воли своей, чужой и строгой гувернантке. Никогда не забывая своей «Севастопольской» роты, как нельзя забыть даже умершее дитя, я вскоре привязался к своим новым «малышам», воспитывая их, я обучал их морскому делу, французскому языку и затем еще рисованию, ходил с ними в экскурсии, читал им историю Морского корпуса и, так часто и много общаясь с ними, искренно полюбил и эти роты, с которыми пробыл до 1923 года, до своего отъезда в Париж.

В тот год и в той роте я закончил все 20 лет моей учебно-воспитательской деятельности, имея своим старшим воспитанником контр-адмирала Николая Машукова и самым младшим – кадета Владимира Спильниченко.

Дело его личных воспитанников, Владивостокского Морского училища, было теперь окончено в Бизерте, и Михаил Александрович Китицын считал, что долг его по отношению «к своим» закончен; «перевоспитывать» или «довоспитывать» севастопольцев, вероятно, ему больше уже не хотелось, или были у него для того личные причины; только недолго он пробыл с нами после своего возвращения из Парижа, куда ездил он устраивать «своих». Подарив мне «свои погоны» на добрую память о совместной службе, он в один печальный день с грустью простился со своим «Кебиром» и, переодевшись в штатское платье, снова на пароходе и уже окончательно покинул Морской корпус. Уехал он в Америку, куда уже раньше уехал адъютант корпуса барон Соловьев. За начальником строевой части вскоре оставил корпус и ушел на эскадру его помощник старший лейтенант Брискорн…

6 ноября 1922 года окончила 3-я гардемаринская рота и стала корабельными гардемаринами. В июле 1923 года окончила среднее образование и стала гардемаринами 4-я рота кадет. В октябре 1924 года окончила 5-я рота кадет, в мае 1925-го – 6-я рота и в июне того же года 7-я рота. Четыре последние роты все бывшие мои: 4-я и 5-я – Севастопольские; 6-я и 7-я – Бизертские. 4-я перешла к старшему лейтенанту Брискорну и капитану 2-го ранга Якушеву. 5-я – к старшему лейтенанту Круглик-Ощевскому. 6-я и 7-я – к лейтенанту Калиновичу, а впоследствии к самому генералу Завалишину, о последнем я узнал уже в Париже от бывших моих воспитанников.

Где бы, когда бы ни встретил я хоть одного из них, всегда охватывает меня искренняя, теплая радость, как при встрече с родным и близким человеком-другом; и лицо каждого из них ярко оживляет в моей памяти счастливые годы самой светлой моей деятельности – воспитания живой человеческой души – мальчика-кадета, юноши-гардемарина в готового достойно пойти под сенью святого креста Андрея Первозванного. Честного и храброго офицера Российского флота. Да пошлет и им Господь эту честь и радость.

Вместо лейтенанта Мейрера вступил в командование 3-й ротой гардемарин капитан 2-го ранга Остолопов, вместо старшего лейтенанта Брискорна стал командовать 4-й ротой кадет капитан 2-го ранга Якушев. Так снова судьба переставила фигуры на шахматной доске корпуса. Он продолжал жить раз налаженной жизнью, сохраняя свое лицо и великие заветы своего великого Основателя, и был по духу таким же в Петербурге, как в Севастополе и теперь в Бизерте, так как все основные руководители жизни и воспитания в Морском корпусе были старые, опытные, кадровые офицеры Императорского флота, которым морские законы, уставы и традиции вошли уже в плоть и кровь, а опыт и знания давали возможность легко, хорошо и понятно передавать их молодым поколениям.

Дворец Шахерезады

После отъезда Мих. Алек. Китицына из Морского корпуса, директор корпуса предложил его место генерал-майору Ал. Евг. Завалишину. Мудрый царедворец, вступив на этот большой и ответственный пост, решил сразу проявить свои силы и таланты и начал с праздника самого адмирала Герасимова, которому в этом году выходил срок службы в офицерских чинах ровно 40 лет. Он выслуживал право ношения Георгиевской ленточки с золотым числом 40 римскими цифрами, наложенными на нее.

Для этого праздника генерал Завалишин поднял на ноги весь Сфаят и весь «Кебир», объездил город и эскадру, задал всем работу, наприглашал гостей, поручил заведующему хозяйством лейтенанту Богданову организовать пир, вина, сластей, плодов и всякой снеди! Для пира был отведен столовый барак. Хлопоты генерала увенчались полным успехом. В торжественный день внутренность арабского барака превратилась во «Дворец Шахерезады».

Гирлянды африканского вереска темной резной зелени со вплетенными в них лиловыми и розовыми астрами обрамляли вход и вились под потолком вдоль белых стен. Красные, синие, желтые, розовые ковры устилали пол и низ стены и покрывали высокий