Валенсия и Валентайн - Сьюзи Кроуз

взимания платы, проехал через Гарлем, и примерно через сорок пять минут я прибыла в хостел в Верхнем Уэст-Сайде. Он был почти заполнен, но мне предложили кровать, если я готова делить комнату с тремя незнакомцами.

В обычной ситуации я бы не согласилась. Но не сегодня. Но то ли потому, что в тот день у меня не было других вариантов, то ли потому, что в тот день я все делала наоборот, то ли потому, что я принимала решения так, как падает с горы камень – летя вниз по склону, круша, сталкиваясь, отскакивая и позволяя гравитации делать свое дело.

Я оставила свою сумку в комнате, в одном из шкафчиков. Потом сунула кошелек в сумочку и запустила пальцы в волосы. Все эти путешествия немного сбили меня с толку; я понятия не имела, который час. На улице было еще светло и даже жарко. Скорее всего, день клонился к вечеру.

В то утро в самолете я села рядом с подростком, в джинсовой куртке которого торчали английские булавки, и засунула свой рюкзак под сиденье впереди. Тогда моей единственной целью было путешествовать. Пункт назначения был не важен. Продолжительность путешествия не имела значения. Двигаться – вот что имело значение, доказать самой себе, что могу. По крайней мере, так я думала до тех пор, пока, стоя в крошечной комнате хостела и зачесывая челку на глаза, чтобы не видеть грязных стен, не поняла, что еще не дошла до конца лабиринта.

Тот день все еще катился под действием гравитации. Она понесла меня вниз по ступенькам хостела, и, когда я вышла из здания, сама земля, казалось, слегка наклонилась вправо, послав меня в ту сторону. Я остановилась у маленькой пиццерии, где парнишка – либо потный, либо пропитанный висящим в воздухе маслом для пиццы – подавал кусочки размером с лицо по 1,25 доллара за штуку. Пицца имела тот же маслянистый блеск, что и предплечья парнишки, из-за чего есть ее было немного трудно.

Я взяла порцию и пошла дальше, потому что не могла стоять на месте. Голова шла кругом. Земля кренилась, и я петляла по улицам и переулкам, мимо баскетбольных площадок, парков, кафе и жилых комплексов.

Странно было даже подумать, что еще утром я проснулась в собственной постели.

Я нашла метро, спустилась под землю и направилась на юг. Людской поток вынес меня в новом месте. Все здесь, похоже, пребывали в том же состоянии вечного движения, что и я. Никто не стоял спокойно даже секунду. До этого момента я чувствовала, что он двигал только меня, но, возможно, весь этот город кренился и смещался, и все чувствовали, как кружится земля.

Я осматривалась. Высокие здания вовсе не были, как мне представлялось, давящими и холодными; скорее я даже чувствовала себя спокойнее в их окружении. Они как будто защищали от опасности. В воздухе плыла музыка – на одном углу звучал медный саксофон, на другом – расстроенное пианино, на третьем кто-то барабанил палочками по перевернутому мусорному бачку. Повсюду продавались цветы. Между желтыми такси и черными лимузинами мелькали велосипедисты. Я откусила кусочек от своей пиццы.

Будь я серебристым шариком в игрушечном лабиринте, я бы остановилась там, где мне надлежало остановиться; со мной это случилось на углу деловой улицы, где черноволосый музыкант играл «Руби все видит» на акустической гитаре. Движитель внутри меня остановился, и я решила, что прибыла к месту назначения. Остановка оказалась настолько внезапной, что меня едва не снесло с ног. Именно тогда мой мозг включился, и я начала думать.

Когда ты в движении, трудно думать. Или проще не думать, что, я полагаю, совсем другое дело. Реальность как бы тянется за тобой, будто привязана к твоей лодыжке, и если двигаться достаточно быстро, то какое-то время ты даже не заметишь этого – во всяком случае, со мной было именно так. Я находилась в состоянии движения несколько часов, и теперь, стоя на тротуаре в центре Манхэттена, я вдруг осознала, что наделала: сколько денег потратила, как далеко от дома меня занесло и что никто в целом мире не знает, где я нахожусь. Я повела себя совершенно безответственно и оказалась в ситуации потенциально опасной.

Все это я отодвинула в сторону, решив, что разберусь, если будет нужно, позже.

Теперь песня уличного музыканта стала моим саундтреком. У него был тягучий, хриплый голос, слушая который я почему-то подумала, что все, чем он занимался в жизни, это стоял на углу улицы, пел на пределе связок да покачивался, вытянувшись на цыпочках и ухмыляясь незнакомцам. В какой-то момент он поймал мой взгляд, и мне показалось, он успокаивает меня, поет обо мне, влюбляется в меня. Я улыбнулась, хотя, вероятно, такую же улыбку он дарил всем, рассчитывая на бо́льшие чаевые в своем футляре.

Все растаяло и ушло, и я осталась там с тем, что составляло этот миг: уличным музыкантом, поющим мне песню, небоскребами, склонившимися, чтобы лучше ее услышать, и солнцем на моих плечах. Я едва не испортила этот идеальный момент своим беспокойством о том, что ничего подобного у меня никогда больше не будет.

Может быть, ради этого я и пришла сюда? Ради одного прекрасного момента?

Справа от меня стоял и улыбался музыканту пожилой джентльмен. Может быть, у него был такой же день, как и у меня. Может быть, он проснулся тем утром в Торонто, или Нантакете, или Майами, позвонил на работу, сослался на болезнь, сел в самолет и проделал весь путь сюда на адреналине, ведомый, как и я, провидением. Я решила, что это так, потому что этот вариант мне нравился. И еще я подумала, что сделаю нечто подобное, когда состарюсь.

(Ничего не вышло, но это нормально.)

На этом мой идеальный момент и закончился, потому что следующий миг едва не стал для меня последним.

А случилось то, что в толпе был обнаружен карманник, пойманный на месте преступления старушкой, которая вдруг запрыгала на месте, пронзительно вопя:

– Меня ограбили! Ограбили! Он здесь! Здесь! – Должно быть, старушка была права, потому что мужчина, на которого она указывала, бросился в мою сторону. Мне он показался быком, готовым меня растоптать. Спасаясь от него, я отпрыгнула назад, на проезжую часть, как будто столкновение с карманником-громилой грозило бо́льшими неприятностями, чем попадание под колеса такси.

В конце концов мне повезло: я попала под колеса не автомобиля, а всего лишь велосипеда.

Я обнаружила, что лежу на земле, в ушах звенит, а глаза пытаются настроить фокус. В каких-то местах уже пульсировала боль, сначала медленно и мягко, потом с возрастающей интенсивностью. Боль пронзила голову, и я поморщилась. Услышала гудки клаксонов. Высокие