Колчаковщина - Павел Дорохов

По безлюдным улицам торопливым шагом проходили патрули. Гулким топотом отдавали мостовые, провожая конные разъезды. В морозной сероватой мгле тревожно взметывались голоса часовых.

— Стой! Кто идет?

За рекой, в рабочем поселке, замирали последние выстрелы.

Начинало светать.

Утром на третий день из города на широких крестьянских розвальнях выехали двое: высокий чернобородый мужик, закутанный в собачью доху, и молодая краснощекая женщина с черными, переломленными дугой бровями. Мужик был мрачен, крепко подхлестывал рослого жеребца и без того широко забирающего сильными ногами.

Не успели отъехать и сотни сажен, налетел конный разъезд.

— Стой! Что за люди?

— Люди как люди, — мрачно сказал мужик и полез в карман за документами.

Молодая женщина с лукавой улыбкой глянула на старшего, блеснув крепкими белыми зубами.

— Што на вас покою нет. Ишь, мужик у меня сердитый, лошадь дешево продал.

Она кивнула головой на мужика, сердито разворачивавшего документы. Казак глянул в веселое лицо женщины, шутя замахнулся плеткой.

— Постегать бы тебя малость, ишь, гладкая какая.

Мельком взглянул на протянутые мужиком бумаги и поскакал прочь.

Мрачный мужик улыбнулся.

— Ну и молодец ты, Настасья.

Молодая женщина прижалась к Петрухину.

— Я с тобой, Алексей, куда хочешь.

Как узнал костинский поп, что на Чернораеву заимку наезжают вооруженные люди, неизвестно. Решил было сразу донести по начальству, да надумал сначала попытать у кузнеца, давно держал на него подозрение. Пришел к кузнецу со сломанным косырем.

— Вот, наварить бы, Прокофий.

— Это, батя, можно.

— Один работаешь? А где у тебя помощник?

— Эка, батя, хватился. Еще по осени ушел.

— Вон как, а я и не знал.

— Поп вынул коробку папирос, протянул Прокофию.

— Ну-ка, покурим заграничных.

Молча закурили.

— Легковата, — сказал кузнец, пуская струйку ароматного дымка, — наша махорка покрепче будет.

— Ну, наша, конечно, — поддакнул поп. — А что, у Чернорая работник все еще живет?

— Да разве у него был? — удивился кузнец.

Поп подозрительно глянул на Прокофия, — хитрит, мол, мужик или правду говорит.

— Неужели не знал? А люди сказывали, Чернораев работник езжал к тебе.

Кузнец ухмыльнулся, — хитер, мол, ты, да не шибко.

— Людей послушать, так у тебя, батя, от керенок сундуки ломятся.

— Ты скажешь, ломятся, — рассердился поп.

Косырь был готов.

— Получай, батя, на сто лет хватит.

— Сколько тебе за работу?

Прокофий притворился рассерженным.

— Что я — нехристь! Нисколько не надо!

После ухода попа Прокофий послал сынишку за Иваном Каргополовым.

— Степанка, слетай за Иваном, скажи, отец, мол, сейчас велел прийти.

Иван явился быстро.

— Слышь, язви его в душу, — сказал тревожно кузнец, — учуял что-то долговолосый. Надо бы смыкаться к Чернораю.

Прокофий подробно рассказал Ивану о своем разговоре с попом. Иван взялся за шапку.

— Думать тут нечего, вот смеркнется, слетаю…

Через день нагрянули на Чернораеву заимку из районной милиции.

— Показывай, старик, где у тебя чужой народ!

— Вот все мы тут, — сердито указал Чернорай на свою старуху и на Настасью.

— Ты нам очки не втирай, старик, показывай, где у тебя работник спрятан!

Чернорай рассмеялся.

— Что вы поздно хватились, работник еще осенью ушел.

— Чей такой?

— А кто его знает — чей. Пришел в уборку, сказался беженцем, после уборки опять ушел.

Начальник помолчал немного, прошелся по горнице, посмотрел на развешанные по стенам фотографические карточки.

— Это кто?

— Сын Михайла, — угрюмо ответил старик.

— Где он?

— У бога, — так же угрюмо сказал Чернорай.

Старуха шумно вздохнула и всхлипнула в фартук.

— Та-ак, — протянул начальник и вдруг повернулся к Чернораю. — Ну, дед, говори, где спрятал оружие?

— Да что вы ко мне пристали, — вскипел Чернорай, — что я вам — разбойник?

— Ну, ну, не больно, — нахмурился начальник.

Всю Чернораеву заимку перевернули вверх дном.

Разворочали ометы прошлогоднего сена, щупали штыками в снегу, пробовали рыть землю. Чернорай хитро улыбался в колючие щетинистые усы и думал про Алексея:

«Как же, найдете. Он еще наделает вам хлопот».

Петрухин и кузнец Василий отсиживались в землянке, давно вырытой в овраге в версте от Чернораевой заимки.

Как-то к ночи перед домом костинского попа остановилась ямщицкая пара.

В дом вошел солдат с ружьем.

— Батюшка, начальник уездной милиции едет, переночевать просится.

— Пожалуйста, пожалуйста, сделайте одолжение.

Начальник милиции — высокий плечистый человек с черной бородой — попу понравился.

— Милости просим, господин начальник, милости просим.

Начальник разделся, непринужденно уселся за стол.

— А мы, батюшка, вчера большевистскую банду сцапали!

— Господь милосердный, да что вы?!

— Да. И самого главаря большевицкого — Петрухина.

Поп обернулся к иконе и перекрестился.

— Слава тебе, господи! Завтра господу богу молебен благодарственный отслужу.

Начальник опрокинул в рот стакан медовухи и взялся за холодную курицу.

— Похвальное дело, батюшка.

— У нас тут, господин начальник, пощупать бы которых надо. Большевики.

— Да что вы! И у вас есть?

— Есть, есть, полсела прямо.

— Кто, например?

— Степан Максимыч, Прокофий-кузнец, Иван Каргополов…

Начальник позевнул.

— Ну, ничего, батюшка, доберемся до всех. Петрухина поймали, а остальных поймать — плевое дело.

Ночью начальник милиции оделся по дорожному, прошел к попу в комнату, потрогал его за ногу.

— Ну-ка, батя, вставай.

— Что такое? Вы собрались уже? Куда так рано?

— Служи, поп, панихиду.

— Какую панихиду? В чем дело?

— По себе панихиду. Я — Петрухин.

Попа словно ветром сдуло с кровати. Бросился в ноги Петрухину. Рыдал, целовал сапоги.

— Пожалей! Сдуру болтал! Век не буду!

Петрухин молча поднял револьвер, выстрелил и, не оглядываясь, вышел на улицу.

У ворот стояла ямщицкая пара.

Глава вторая

В обратный путь

Димитрий Киселев вышел из штаба армии радостно взволнованный: поручение перейти фронт, зайти в тыл колчаковским войскам и начать работу в Сибири — дано ему.

Димитрий хорошо знает Сибирь. К опасностям привык и их не боится. Спокойный и уверенный, зря рисковать не будет. Товарищи учли в Димитрии эти качества и потому именно ему поручили это опасное и ответственное дело.

Знают также товарищи из штаба и то, что у Димитрия в. Сибири осталась жена с ребенком…

Киселев вздохнул.

— Что с ними? Полгода никаких известий. Бедная Наташа, бедный маленький Мишка! Каково-то тебе без твоего папульки!

Кто-то неведомый, непрошеный жесткой рукой схватил за сердце, сдавил, скомкал. Глубокой бороздкой прошла поперечная складка на лбу, скорбно сдвинула брови. Киселев тряхнул головой, стараясь прогнать надоедливые думы.

— Ничего, скоро увижу.

Пройти через фронт большого труда не составит. В Сибири его не узнают, — там он носил густую курчавую бороду, теперь у него бритое актерское лицо. Дополняют сходство с актером глубокие складки на лбу и на щеках у рта, — словно грим наложен… Да, дело опасное. Впереди, может быть, смерть. Положим, смерть не страшна, к смерти привык, каждый день с ней лицом к лицу. Но может быть хуже. Попадешься, будут издеваться, мучить. Белые совсем озверели… Да, дело опасное. Надо предусмотреть каждую мелочь, продумать все до мельчайших подробностей.

Утром Димитрий зашел в мастерскую, заказал чемодан с двойным дном и двойными стенками. В штабе получил паспортную книжку на имя крестьянина Саратовской губернии Ивана Петровича Мурыгина, по профессии учителя.

— Будьте спокойны, товарищ Киселев, книжка самая настоящая.

Димитрий улыбнулся, спрятал книжку в карман. Зашел к начальнику штаба — получить еще документ. Начальник, Никита Иванович, высокий, широкоплечий, с коротко стриженными волосами на большой круглой голове, протянул Киселеву маленькую шелковую полоску:

— Вот вам, товарищ Димитрий, документ.

Димитрий взглянул на полоску. Два вершка в длину, вершок в ширину. Буквы — словно зерна маковые нанизаны, чуть глазом рассмотришь. В углу — печать с копейку, нарочно на этот случай изготовленная.

Никита Иванович полушутя, полусерьезно улыбается:

— Дальше прячьте. Документ может оказаться для вас смертным приговором.

— Знаю. У меня есть такое место, куда в старое время даже жандармы редко заглядывали, век ищи, не найдешь.