Трое обреченных - Алексей Макеев

— Закуски не принес, прошу пардона. — Максимов потеснил впавшего в ступор хозяина и захлопнул дверь. — Не помните меня, Николай Иванович? Пьете, наверное, много. Кошмары еще не лезут из розетки?

— Подождите, — пробормотало существо. — Мы с вами где-то уже встречались…

— И я того же мнения, — согласился сыщик. — Степан Палачев, благодарный родственник Лидии Запольской. Позвольте на огонек?

Выразительнее реакции придумать трудно. Пантюшина сломало, как хворостину. Скукоженное личико приобрело болотно-жабий цвет. Защищаясь измазанными химикалиями ладошками, он попятился, как от верной смерти, споткнулся о приступку, растворился в комнате.

Звонок издал тройную залихватскую трель. Закуска поспела. Максимов справился с заедающим замком, обозрел физиономию, не вызывающую иных рефлексов, кроме рвотных, кастрюлю под мышкой, и строго поинтересовался:

— В понятые рветесь, гражданин?

— Не-е, — замотал коноплей на голове собутыльник. — Не рвусь. Обознался, знаете ли. Темнота в подъезде…

— А вы лампочку вкрутите, — посоветовал сыщик. — Я проверю. И сидите дома. Вас еще навестят.

Захлопнув дверь, он надел на лицо непроницаемое выражение и отправился вершить палаческие дела. Комнатку не обновляли поди со времен строительства дома. На языке риелтеров данная убогость называется мягко: комната под самоотделку. Наиболее впечатляло отсутствие плинтусов, а также штора, напоминающая распятую и обветшалую летучую мышь. Любопытно, призадумался Максимов. Шторы, в принципе, можно пропить, но вот как пропить плинтуса?

Задрипанный фотограф благополучно терял сознание. Скрюченный между батареей и бледным подобием журнального столика, украшенным хвостом от селедки и початой литрушкой, он почти не подавал признаков жизни. Глазки закатывались весьма натурально.

— Да ладно вам, Николай Иванович, — буркнул Максимов. — Дышите глубже. Экзекуция отменяется. Не помните меня? Вы пришли в агентство «Профиль» с просьбой отыскать женщину, выпили стопочку, протрезвели и удалились. А по вашим следам ворвались характерные ребята, быстренько нарушили девственную чистоту наших помещений и удалились, кстати, тоже по-английски.

Не придумав, куда присесть, он скрестил руки на груди и брезгливо наблюдал за копошащимся под столиком существом.

— Зажигалка завалилась, — смущенно объяснил Пантюшин, выдвигаясь над столешницей. Предынфарктное состояние сменялось обычным хреновым. На корточках добравшись до стула, он взгромоздил костлявую задницу, дотянулся до бутылки, выхлебал грамм сто и стал, как водится, другим человеком.

— Не хочу я вас нанимать, — посмотрел с вызовом. — Отказываюсь от ваших услуг. Извините.

— Мужественное решение, — Максимов едва не рассмеялся. — Вот только поздно, господин Пантюшин. Работа уже кипит, сотрудники летают по городу. Хотите разорвать договор, дело ваше, платите неустойку. Не помните, как подписывали договор? Могу порекомендовать неплохого нарколога.

— Не понимаю, что вы хотите, — пробормотал Пантюшин.

— Хорошо, — прищурился Максимов. — Забудем про работу. Не волк. Вам знаком некто Млечников?

— Знаком, — пожал плечами Пантюшин, — Анатолий Павлович. Хороший, отзывчивый человек. А почему я должен перед вами отчитываться?

— Бурковец Мария Леонидовна?

— Знакома… — фотограф изобразил страдальческую гримасу. — Немного…

— Понятно, — кивнул Максимов. — Хорошая, отзывчивая женщина. Запольская Лидия…

Пантюшин подпрыгнул. Можно подумать, он рассчитывал услышать другую фамилию.

— Знакома, — констатировал Максимов. — А теперь, если не трудно, по порядку.

Услышать что-то принципиально новое он даже не рассчитывал. Открывались иные качества фигурантов. Необразованность и неадекватность. Последнее обусловливалось страхом, первое — плохой памятью о том, чему учили в школе. Отрицать очевидное Пантюшин не осмелился, но настойчиво пытался выяснить, какое до этого дело Максимову и почему он должен откровенничать. В итоге это быстро надоело. Максимов поменял положение рук и мягко приблизился.

— Если вы меня ударите, ничего не изменится, — съежился Пантюшин.

— Отчего же? Настроение изменится, — Максимов занес кулак.

— Не трогайте! — взвизгнул фотограф. И внезапно обмяк. — Впрочем, воля ваша, бейте. Мне уже не повредит…

Создавалось впечатление, что «ужасного» частного сыщика и последствий субботы он боится меньше, чем одной своей знакомой, обладающей яркой способностью выбивать душу. А возможно ли, что Бурковец каким-то образом подмаслила Пантюшина с Млечниковым? — образовалась в голове интересная идейка. Или молчание последних обусловлено исключительно страхом перед суровой «компаньонкой»?

Думай — не хочу. Когда Максимов, завершая последние штрихи к портретам фигурантов, вышел на улицу, темнота уже сгущалась. Группа юнцов оккупировала лавочку на дальней стороне подъездной дорожки, разминалась дешевым местным пивом. Подачек родителей на большее не хватит, а на работу пусть дураки ходят.

— Да он же чмошник! — визгливо уверял вульгарный женский голосок. — Вставить как следует не может! К батарее меня прижал, тыкал, тыкал, пыжился, потел — все мимо!.. Я уж говорю — сходи к пацанам, пусть объяснят — так и быть, подожду. Или приведи кого-нибудь толкового — Бармалея, например…

Компания дружно гоготала. Возможность обойти это сборище нехороших подростков, в принципе, имелась. Но Максимов не привык пасовать перед малолетками. И странное дело — в последнее время начал замечать за собой не свойственную ранее особенность: настучишь кому-нибудь по сусалам — и на душе радостно.

— А вот этот мужик ничего, — обнаружила вульгарная девица с сигаретным бычком под губой и ткнула пальцем в уверенно марширующего сыщика. Десяток надутых пивом оболтусов дружно поворотились.

— Не промажешь, мужик? — развязно поинтересовался рослый заводила.

— Не промажу, — уверил Максимов.

— А закурить дашь? — крикнули сразу двое.

— Не курю, — Максимов глубоко затянулся и на ходу сдул пепел.

Кто-то залихватски присвистнул.

— А че такой бурый? — осерчал заводила. — Сильный, что ли?

— Умный, — объяснил Максимов, сознательно притормаживая (все равно догонят). Проверил носком на прочность протянутый над бордюром брус — для подпорки символической ограды клумбы. Удерживалась трехметровая конструкция, разумеется, на соплях. Рывок — и в бой.

— Пацаны, а фраер-то грубит! — обнаружил очередной хулиган.

— А ну, стоять, инвалид хренов!..

— Да стою я, — улыбнулся Максимов, зажимая зубами недокуренную сигарету. Трое оторвались от компании и кинулись без пролога — оскорбленные поведением «клиента». Нет чтобы дома сидеть, мамика с папиком слушать, уроки делать для своих ПТУ (их теперь смешно величают колледжами да лицеями)… Рывок ноги — и грубый брус удобно разместился в руках. Силушку девать некуда. Отпадая от ржавых гвоздей, посыпались фанерные листы, какие-то гнилушки, прошлогодняя листва… Вой индейца-камикадзе — трухлявая громадина прочертила дугу и впечаталась в развернутый цепью строй! Не выдержав, подгнившее орудие сломалось с чавкающим хрустом. Заорала луженая глотка. Кому-то прилетело в лоб — свалив наповал. Другому отбило плечо — страдалец завертелся юлой, извергая в пространство ненормативные рулады. В руке остался увесистый обломок метра полтора. Орали все — и зрители, и потерпевшие. Обида за поруганную честь пьянила хуже пива. Рослый выхватил заточку — отлизанное лезвие отразило взошедшую луну. Девчонки сбоку — визжат от восторга. Дожидаться, пока полезут все, было не совсем разумно. Максимов зашвырнул обломок в самую гущу (двоим серьезно досталось), помчался по дорожке. За углом свернул в густую темень, побежал к гаражам. Дорожка вниз, бледный свет от горящих окон приблизительно очерчивал направление. Кусты впритирку к гаражам. Можно протиснуться (если плоский). Максимов низко согнулся, прикрыл глаза и полез в насыщенную экскрементами жуть…

Осталось продержаться день и две ночи — а потом прикинуться невидимкой, свесить лапки и сделаться зрителем. Таксист — бесподобный матерщинник — домчал его до левобережного центра в считаные минуты. По привычке ноги понесли к дому. На свороте в родной переулок он все же усомнился — не такое уж мудрое решение. Доказывай потом Марии Бурковец, что ты не зря провел день. Отступил в неосвещенную зону, воровато покрутил головой, перебежал проспект. Самое время найти вдовушку, у которой есть дополнительная подушка.

Приключения неслись за Максимовым, как пчелы за Винни-Пухом. Завизжала тормозами подержанная «Королла», под носом у которой он перебежал дорогу. Пронеслась боком, запрыгала на двух колесах. Бегущая следом новенькая «Шкода» шарахнулась от «Короллы», как от прокаженной, заехала на разделительную полосу, подпрыгнула, заглохла. Обе машины остановились, едва не треснувшись боками.