Трое обреченных - Алексей Макеев

— Зачем вы здесь, Костя? Нельзя вам домой. Там джип, а в джипе четверо…

Он схватил ее за руку, заработал плечами, вытянул себя из щели.

— Лида?.. Вы откуда?

— А я способная женщина. — Неуловимая фигурантка сухо усмехнулась. Она не делала попыток вырвать руку — а ведь Максимов причинял ей боль. — Слава богу, Костя, что я вас нашла… Пойдемте скорее отсюда. У вас есть место, где можно поговорить? Желательно наличие видео…

— Видео? — не понял Максимов. — Подождите, Лида, я с вами становлюсь полным кретином. Как вы меня нашли?

— Да пойдемте же, — она нетерпеливо тянула его прочь. — В этой стране, пока я сидела, свершилась полная компьютеризация — ваш адрес есть в любой компьютерной карте города, а интернет-кафе — на каждом углу… Пойдемте, не заставляйте разочароваться в вас…

Он не отпускал ее руку, боясь, что она исчезнет, принял непростое решение и потянул в черноту кустов, окружающих подстанцию. Кратчайший путь в соседний двор…

Такси поймать в этом городе проще, чем комара. Махнешь рукой вблизи проезжей части, и в следующее мгновение уже скрипят тормоза. Шофер попался не из болтунов — молчал, как партизан, исправно отрабатывая запрошенную сумму. Молчали все. Он чувствовал, как женщина дрожит. Сумочку сжимает, как будто в ней фамильные ценности. Неподвижный профиль в свете рябящих витрин, глаза застывшие, сверлят затылок водителя… Он вывел ее за квартал от нужного дома, повел дворами. Усадил на лавочку перед соседним зданием, а сам провел подробный «мониторинг», подмечая все нюансы и подробности. Чисто. Отслеживать возможные места «схрона» у мадам Бурковец нет ни сил, ни возможностей…

Лихорадка пятничного вечера на сотрудниках агентства, похоже, не сказывалась. Скрипнула предательская половица, и Олежка Лохматов надолго прилип к дверному глазку. Максимов постоял в анфас, повернулся в профиль, продемонстрировал, что он не один, и вполголоса приказал не выделываться. Олежка тяжело вздохнул и отворил дверь.

— Вот и умница, — буркнул Максимов. — Мы зайдем, ничего?

— Конечно, Константин Андреевич. — Олежка сглотнул и широко открытыми глазами уставился на бледную женщину. Она молчала. Молча вошла в прихожую, молча остановилась и вопросительно глянула на Максимова.

— Все в порядке, Олежка, — вздохнул Максимов. — Сходи, погуляй.

— Я понял, Константин Андреевич… — Олежка заметался по прихожей, встал как вкопанный. — А надолго?

— Надолго, — кивнул Максимов. — На вокзале заночуй. Или у девушки. В общем, где хочешь — хоть в бетономешалке.

— Сами ночуйте в бетономешалке, — обиделся Олежка. — Там бетон… сильно мешает.

От него не укрылось, как сухих губ женщины коснулась мимолетная улыбка. Он вошел на кухню, пропустил спутницу и уже не видел, как сотрудник с бесподобной гримасой Джима Керри загружается в ботинки…

Они сидели на ночной кухне — измотанные до предела, подавленные, сонные. Дозревал чайник со свежей заваркой — он подозревал, что разговор предстоит длинный, грохнул туда полпачки. Тусклое бра над столом превращало лицо женщины в замысловатую игру светотени. В зону мрака уходили морщинки, неестественная бледность. «Не включайте свет, Константин Андреевич, я вас очень прошу, не надо…»

— Голодны, Лида? — Как-то неуверенно выходили сегодня у него слова.

— Спасибо, Костя, — она решительно качнула головой. — Чаю выпью… если позволите. А от пищи воротит. Даже думать о еде не могу, лучше не просите…

— Хорошо, давайте выпьем чаю… Вы не знаете, кого убили в гостинице «Орбита»?

Она отрывисто сглотнула. Обрисовалась жилка на скуле.

— Все произошло так быстро… Я ума не приложу, как меня вычислили… Эта женщина жила напротив, наискосок, в 204-м номере… Я даже не помню, как она представилась… То ли Ира, то ли Инна… Проблемы с мужчиной… Проживает в этом городе, квартира, дети, муж… В гостинице свидания с молодым человеком, в которого она безумно влюблена… Молодой человек в этот день не явился. Ждала, спустилась за спиртным, хорошо натрескалась… Вошла в мой номер и предложила чисто по-бабьи продолжить… Мы проговорили-то не больше минуты, постучали в дверь, она метнулась открывать — думала, парень пришел, ищет ее по всей гостинице… А в коридоре полутьма, она свет не включала…

— Ошибочка вышла, — пробормотал Максимов. — Не продолжайте, все понятно. У некоторых людей имеется скверная привычка сначала бить, а потом здороваться.

— Он лысый, и глаза такие пустые… Избегайте этого парня, Костя…

— Хорошо… — Волна тошноты побежала по горлу. Он схватил заварочный чайник и сосредоточенно смотрел, как бордово-черная жидкость наполняет стакан. Последний раз Максимов баловался чифиром девятнадцать лет назад — в утомительном наряде на кухне. Бывалый зэк учил — неведомо как занесенный сторожем при армейском мясном холодильнике. Учил и похихикивал. Глаза на лоб забирались почти буквально.

— Меня зовут Лидия Алексеевна Запольская… — вяло произнесла женщина. — Тридцать четыре года. Не знаю, стоит ли вам повествовать о своей смешной жизни…

— Ночка длинная, — пожал плечами Максимов. — Чифирчику, Лидия Алексеевна? Чертовски радикальная, должен вам доложить, штучка.

— Я вижу по вашим глазам, — она улыбнулась.

Смешного в жизнеописании этой особы не было ничего. Оригинального, к сожалению, тоже. Отсидеть восемь лет за убийство мужа — так же тривиально, как родить сына. Кстати, сына при посильном участии мужа Кирилла она родила в тот год, когда в связи с убийственным материальным положением он был вынужден оставить работу в КБ и с головой окунуться в мутные воды бизнеса. Лида также оставила работу — со скрипом выбила декретный отпуск. Мужа любила без памяти — вся жизнь ради них обоих: улыбчивого Кирилла и златоглавого Артемки, перенявшего от отца бесподобную манеру улыбаться. Муж возил дешевые тряпки из печально знаменитой провинции Сычуань (где крестьяне в каждом доме чего-то мастерят для малообеспеченных русских), позже занялся поставками аппаратуры популярной марки «Фунай», открыл пару магазинчиков. Пережил полосу неудач и начал выбиваться в люди. Отпраздновав двухлетие сына, переехали в новую квартиру, обставились диковинной по тем временам мебелью, накупили аппаратуры. Пару раз посещали автомобильный рынок и возвращались весьма задумчивые («Помни, дорогой, выезжая из гаража, ты уже создаешь аварийную ситуацию», — шутила Лида). В этот судьбоносный июльский вечер Кирилл отправил супругу прогуляться с ребенком. Улыбнулся, как обычно, неотразимо. «Пройдись до «Монумента», дорогая. Блок «Житана» в погребке на Пархоменко купи — во всем городе пропал, только в этом погребке и остался»… Сам кого-то ждал. Были у Кирилла и партнеры, и конкуренты — бизнес только поднимался. Множество знакомых, друзья по институту. С кем-то из оных Кирилл и окунулся в коммерцию. Заботы мужа Лиду не касались — уверял, что все путем, лучше даже не бывает. А проблемы — мелочовка, решаются в течение получаса. Прекрасно зная о страсти мужа к «народным» французским сигаретам, Лида исправно выполнила поручение, обвезла коляску с Артемкой вокруг монумента павшим сибирякам, дошла до дома, поднялась на лифте, открыла дверь своим ключом, втолкнула коляску… Мелькнула тень, сверкнула молния в голове, а дальше провал в памяти. Удар тупым предметом в основание черепа. Предмет предусмотрительно обмотали мягкой тканью. Очнулась — перед глазами круги, Артемка кричит благим матом, в руке… нож, а под рукой мертвый Кирилл в луже крови… Потеряла сознание — от такого не то что сознания — духа лишишься. В дверь уже милиция ломится, замок трещит, она пытается куда-то ползти с ножом в руке, но упирается в изумленные глаза Кирилла и очень просто сходит с ума… Нашатырь, тюрьма, вонючая камера, какие-то тетки на нарах — все в тумане. Вдумчивый адвокат с загадочным блеском в глазах. Все улики благополучно указывали на Лиду. Вернулась с прогулки, обнаружила чужое женское белье под подушкой (прокурор, стесняясь, демонстрировал какие-то кружева), накинулась на мужа. Кто-то из прохожих под окном якобы слышал: «Получай, гад, получай! А увижу твою шлюху — и ее прирежу!» (ну, подумаешь, шестой этаж — у наших граждан превосходный слух). Она не верила, что все это серьезно. Рвалась к Артемке, бредила мужем. Ласковый адвокат на часовых рандеву уговаривал ее признаться — дескать, чистосердечное признание… Ну, присудят года три за убийство в состоянии аффекта, по амнистии выйдешь. Сознание куда-то путалось, несколько раз ее водили в лазарет, ставили уколы. Однажды вовсе обуяли сомнения — а вдруг и правда самолично зарезала родного мужа? Как-то невзначай пришли к общему знаменателю. Адвокат попался грамотный — уверял, что все продумал, и даже денег с Лиды почти не возьмет. Взял с других. Десять лет колонии общего режима, да еще и с конфискацией (не положено по статье, но кто-то из судейских подсуетился)! Колотилась в решетку, обливаясь слезами — за что?! На кого Артемка останется? — сирота ведь Лида круглая, и у Кирилла, кроме тетки-шизофренички, никого на всем белом свете! Билась смертным боем за место под тучами — женские порядки в зоне страшнее мужских. В «ковырялки» не произвели — уж лучше смерть, чем участь пассивной лесби. Закоренелая зэчка по кличке Афродита — баба страшная, как оружейный плутоний — две недели проявляла к Лиде болезненный интерес, суля ласку и протекторат. По согласию не вышло — тогда накинулись всем «активом», заперев в прачечной. Двоих она отколошматила вырванной с мясом трубой (откуда ярость взялась?), а с красотки Афродиты чуть не сдернула скальп и не вырвала зубами ключицу. В жутком виде обнаружили Лиду ворвавшиеся в прачечную конвоирки — глаза безумные, рот в крови. Две недели в карцере — и годы неторопливой беспросветной жизни: нары, швейный цех, нары… Ни подруг, ни собеседниц. На четвертый год отсидки дошла до Лиды страшная весть: Артемка умер в интернате… Укол от гепатита, халатность медсестры, заражение крови… И снова год в густом тумане. Покончить с жизнью даже не пыталась — все равно ведь не жила. И неясное чувство подсказывало — не надо спешить с этим делом, всему свое время. Тянулись времена года, похожие на одно — серые, никакие. Превратилась в мышку, автоматически выполняющую работу. Никаких претензий, нареканий. Начальник лагеря вызвал в «гости», вином дешевым потчевал: дескать, женщина ты необычная, люблю необычное — ты не против? А мы прошение о помиловании в Верховный суд накатаем. Пожала плечами — как хочешь, катай. Только не мни сильно, отвыкла уж от этого. Приличным оказался главный вертухай — а может, судьба наконец повернулась к Лиде не задним местом. Восемь лет отсидки, и — осторожно, ворота открываются… Отпустили за примерное поведение. Вернулась в родной город (потому что больше некуда), денег немного привезла — заработанных в качестве швеи. Но тратить сбережения не стала, спрятала в кубышку, а сама устроилась вахтером на завод, попутно сняв квартиру в рабочем поселке. Со здоровьем худо стало — «тубиком», по счастью, не обзавелась, но — полный букет от невралгии до подозрения на сердечную недостаточность. Пару месяцев вела жизнь, ничем не отличимую от лагерной — работа, дом. Субботние посиделки с нижней соседкой и продавщицей из местного гастронома. А однажды потянуло по родным местам: крепилась, давала себе зарок не ходить по «старым адресам», но слишком уж невыносимой оказалась эта тяга. Оделась поприличнее, прическу сделала в ближайшей парикмахерской… Два часа ходила вокруг добротного кирпичного дома, где так радовались с Кириллом купленной квартире. А там за восемь лет многое изменилось: парк разбили, элитки, как грибы, выросли, ночной клуб сияет вывеской. Дом остался, правда, в неизменности. Поднялась на свой этаж, в квартиру вторгаться не решилась — там другие люди живут. Позвонила в квартиру напротив — тетя Маша там когда-то обитала, женщина одинокая, ни разу не рожавшая (жизнь так обернулась). Хорошие отношения в прошлом были, она и к Кириллу прилично относилась. Тетя Маша благополучно стала бабой Машей, но соседку узнала, обрадовалась, впустила. Раньше-то была болтунья, а теперь и вовсе не остановить. Тараторила без остановки, чаем напоила, винцо открыла, хранимое для торжественного случая. «Ах, ты, господи, — хлопнула себя по лбу баба Маша. — Вот склероз же старческий…» И рассказала следующую историю. Когда судебные исполнители дружной толпой притопали за имуществом, баба Маша (в ту пору еще тетя Маша) под ногами крутилась. Любопытно же. Такую гони не гони… А у Запольских цветов было видимо-невидимо — целые джунгли на солнечной стороне. Любила Лида это занятие. «Хоть цветочки, ироды, пощадите, не уносите», — причитала тетушка. «Ладно, бабка, забирай, — расщедрились судейские. — Возиться нам еще с этим зеленым дерьмом…» Соседка мигом мобилизовала отрока из двенадцатой квартиры — с ним и перетащила к себе самую красоту. Горшков пять. Или десять. Нефролепис у Лиды имелся красивый, весь такой развесистый, густой, сочный — загляденье. Листочки кожаные, свежестью сияют. Поливала его бабка любовно пару дней, а потом обнаружила что-то блестящее в листве. Раздвинула тугую зелень, ахнула и вырыла из земли… компактную видеокамеру «Сони» формата VHS («цифра» уже была, но не у всех). «Кирилл перед встречей зарыл», — оторопело догадалась Лида. Корпус находился в земле, обернутый полиэтиленом, а наружу торчал лишь глазок видоискателя да кнопка пуска. Боялся, выходит, Кирилл за встречу, подстраховаться решил на всякий случай; и жену с ребенком услал не просто так. А бабушка — ума палата, впору «неимущим» раздавать — сообразила, что штука денег стоит, потащила к нижнему соседу — с намерением загнать. Сосед как раз такими штуками увлекался. Посмотрел, похихикал. «Ты сколько дней, тетя Маша, это богатство поливала?» — Соседка честно и призналась. «Испортила вещь, — развел руками сосед. — Держи. На мусорку с ней сходи». Но выбрасывать такую хорошую, ладно сделанную вещь рука не поднялась у тети Маши. Отнесла она ее домой, сунула на самую дальнюю антресоль, да там штуковина восемь лет и провалялась…