Трое обреченных - Алексей Макеев

— Мария Леонидовна, у нее нет ничего! — кричит бандит.

Из леска выкатывает джип, подъезжает к «группе товарищей». На переднем сиденье — рядом с бритоголовым водителем — Мария Бурковец. Волосы стянуты на затылке, да так туго, что на лбу ни морщинки. Скулы дрожат от волнения, глаза мерцают. На заднем сиденье — Млечников с Пантюшиным. Фотограф сморщен, словно недавно побывал в кислоте, ручонки трясутся. Млечников без устали промокает лоб, озирается по сторонам. Об атаке извне можно не беспокоиться — братва со стволами по всему периметру. А полиция начнет хамить — предупредят.

— Взять ее! — резко бросает Мария, выбираясь на подножку. — В машину!

Братва усердно хватает женщину. Женщина смеется. Мария замирает. Под натянутой кожей на лбу протекает интенсивный мыслительный процесс. Этот смех обескураживает. Всесильная атаманша понимает: здесь что-то не так. Схватишь ненавистную бабу — а что-то возьмет да произойдет. Она не дура. Умудренной криминальным прошлым особе и в голову не приходит, что ее банально берут на понт.

— Отставить, — морщится Бурковец. — Пшли вон.

Братки послушно задвигают конечности и спешат удалиться за дорогу. Мария спрыгивает с подножки. Вкрадчивой кошкой обходит шантажистку, замирает, пристально смотрит ей в глаза. Женщина перестает смеяться. Взгляды скрещиваются — разбиваются две волны ненависти.

— Ты сильно изменилась, — злорадно говорит Мария.

— Спасибо, — кивает женщина.

— Хорошо, — Бурковец начинает раздражаться. — Что ты хочешь?

— Деньги привезла?

— Какие деньги? Не помню.

— Хорошо, давай вспоминать. — Ей опять попала в рот смешинка — требуются усилия, чтобы выглядеть серьезной. Бурковец угрюма, внимательно следит за ее движениями.

— Убей ее, Машка, чего ты ждешь? — визжит Млечников, неуклюже выбираясь из джипа. С обратной стороны выскакивает трясущийся Пантюшин, тычет пальцем в бессильной ярости, но ничего не может сказать. Говорилку отрезало. Женщине смешно до колик, она хохочет. Мария злобно кусает губы. Хватит с нее, довольно, не будет она терпеть эти издевательства. Сжимая кулачки, делает шаг. Женщина отступает под нажимом фурии и подворачивает ногу. Чертов каблук! Отвыкла она от красивых женских штучек. Нагибается, чтобы растереть ахнувшую лодыжку, и забирает из-под столбика прикрытый дерном кусок металла! Он рифленый, с насечками, по форме напоминает лимон. Эта женщина была уже здесь — посетив барахолку, прибыла на такси, закопала приобретение. И выдернуть чеку не проблема — усатый кавказец показал, как это делается. Главное, чтобы ногти были не очень длинные. Сгибаешь усики, вытягиваешь, бросаешь…

Можно и не бросать — дело хозяйское. Покуда ненавистная троица теряется в догадках, она делает вырывающее движение и разжимает ладошку. Шаг вперед. Из четырех секунд, дарованных на размышления, две уже прошли. Самоубийца улыбается.

— Нельзя, нет!!! — подпрыгивает Пантюшин.

Млечников хватается за сердце. При чем здесь сердце? Мария зеленеет, хищно скалит зубы. Ну, подожди, зараза, ты у меня попрыгаешь… Она разумная баба, понимает, что ситуация — всерьез и надолго. Куда убежишь за две секунды?

Крики залегшей братвы сливаются с взрывом. Граната мощная — людей разбрасывает, джип ломается, и отголоски взрыва слышны на двадцатом километре…

ОМОН лихорадочно оцепляет место происшествия. Но братвы уже нет, убежала в поля на втором джипе. Их японская техника быстро бегает, не догонишь… Покосившийся столбик, раскуроченный внедорожник, четыре тела в живописных позах. Не волнуют Максимова посторонние трупы. Он садится на корточки рядом со «своим». Лицо у женщины почти не пострадало. Рукой машинально прикрылась? Тело изувечено, места живого не найдешь, одежда в клочья, руки лохмотьями, а лицо почти живое — светится счастьем, улыбка до ушей (немного же иным для счастья надо — лишь определиться в жизни), чудеса какие-то. Хоть здесь ее Господь не обидел, отвел осколки…

Он наклюкался, как потомственный алкоголик, а когда вежливый вышибала тонко намекнул, что пора бы и в постельку, не стал разносить заведение в клочья, на мгновение задумался и обрадованно хлопнул амбала по плечу:

— Гениально, дружище! Пора в постельку…

Выгреб в густую майскую грозу и, раздвигая руками хлещущие с неба потоки, побрел на поиски такси. Последняя купюра отворит двери…

До ближайшей постельки пришлось одолевать два района, раскопанную теплотрассу, компанию пугливых торчков под лестницей и бог ведает сколько этажей. В последнюю преграду он колотился практически тверезый, мокрый до нитки, без цветов, конфет и коньяка. Даша отворила, запахнув халат, скептически обозрела запоздалого гостя, уперла кулачки в бока.

— Явились, расписные…

— Неправда, — замотал головой Максимов. — Трезвее меня никого на свете просто не существует… А я как чувствовал, что ты сегодня дома. Отдыхаете, Дарья Игоревна?

— На дому подрабатываем… — неуверенно начала путана. — Не уверена, что сегодня…

Но Максимова все эти объяснения, отнекивания, натянутые отговорки волновали меньше, чем выборы где-нибудь в Гренландии. Он тактично, но решительно отстранил Дашу и прошел в комнату. На кровати корчился мужик под одеялом.

— Безобразие, — возмутился Максимов. — Стоит на полчаса уйти из дома…

— А ты кто такой? — возмутился мужик.

— Барабашка, — с достоинством представился сыщик. — Живу я здесь. А ну, фыр из моей кровати, засранец!

Отринув вздорную дипломатию, он выгрузил голого мужика из постели, пинками прогнал по прихожей и выставил за дверь. Затем, ворча, что должен без причины напрягать застарелый хондроз, ползал по полу, собирая одежду несчастливца. Швырнул на площадку.

— Это все? — строго спросил он у Даши, которая сидела на бельевой коробке и корчилась от беззвучного хохота.

— Ботинки… — прошептала Даша, показывая пальчиком на лакированные туфли, обосновавшиеся на обувной полке.

Башмаки отправились вдогонку за одеждой.

— Ты не слишком расстроилась, нет? — Максимов пристроился на корточках в углу прихожей, обхватил голову. Все на свете вдруг сделалось неважным, фальшивым, мелочным — кроме пронизывающей головной боли.

— Ерунда, — Даша смахнула с глазика слезинку. — Он уже заплатил… Если хочешь, можешь выйти, познакомиться — начальник таможенной службы нашего аэропорта. Культурный, вежливый человек. Не боишься неприятностей в обозримом будущем?

— Неприятности — это другое, — отмахнулся он. С кряхтением, будто старый валенок, поднялся. — Прости сердечно, Даша, я пойду, тяжело как-то сегодня, да и настроения что-то нет… Завтра загляну. Но смотри, — погрозил он пальчиком, — этого хмыря сюда не пускать, а то убью обоих из ревности.

— Великолепно, — восхитилась путана. — Ни себе, ни людям. Занимательный ты парень, Костя… Паршиво дело закончилось, да? — Она отклеила с губ улыбку и внимательно посмотрела ему в глаза.

— Полнейшим позором, — самокритично ответил Максимов, потрепал ее по макушке и вышел за дверь. Человечек за порогом испуганно шатнулся. Он успел уже натянуть брюки, ботинки и майку задом наперед.

— Я пройду, таможня, ты ничего? — похлопал Максимов чиновника по плечу. — Даешь добро?

Он пешком спустился до первого этажа, вышел в ночь и рыдающий дождь, потащился неведомо куда — через теплотрассы и гопников под козырьками подъездов. Денег нет, душа наизнанку, но город не такой уж и большой, кварталов сорок — к утру он обязательно доберется до дому, где и поймет, что никуда не надо было уходить…