Записки бойца Армии теней - Александр Агафонов-Глянцев

Часть бутербродов отнесли в лагерь больным и ослабевшим товарищам. На следующий день мы опять в окружении тех же ребят. - Алекс! - шепчет мне Поль: - Сегодня вас ждет приятный сюрприз. Всё поведение ребятишек отдает таинственностью. Глаза их возбужденно блестят. Перевожу сообщение Поля друзьям. На вопросы, ребята отделываются упорным молчанием, только с многозначительным видом поднимают палец. Чувствуем, что они и сами горят нетерпением поделиться "секретом", но сдерживаются изо всех сил. Приходит час перерыва, и наш страж ведет нас к какой-то подворотне. Ребята шумно шагают рядом. Даже, как нам кажется, указывают ему дорогу. Что, и он с ними в сговоре? Входим во двор. Строения окружают нас со всех сторон, и с улицы нас не видно. Чудеса: перед нами в закутке стол, накрытый белой скатертью, скамейка, стулья. На столе пять приборов, большая ваза с нарезанным хлебом. Даже двухлитровый графин с вином! Приносят супницу, разливают по тарелкам, приглашают сесть. Всем этим занимаются трое пожилых крестьян. Конвоир садится рядом. За время обеда ребята то и дело один за другим по очереди выбегают на улицу: дежурят, видимо, чтобы предупредить об опасности. Узнаем, что наш конвоир - эльзасец. Нанялся служить у немцев, чтобы избежать мобилизации. У него большая семья, ее надо кормить. Старший из гостеприимных хозяев, по фамилии Людман, интересуется, где мы воевали, как к нам относятся гитлеровцы (так и сказал "гитлеровцы"), чем нас кормят. Местных жителей интересует настоящая правда, а не та, которую им преподносят оккупанты: что на самом деле кроется за образом "добряка-фельдфебеля", держащего на руках пухленького смеющегося ребенка. - Так показано на расклеенных повсюду плакатах. Что именно скрывается за изобилием публичных концертов и выставок на тему "Родина изящных искусств и художественной литературы", где Гёте рядом с Гитлером, а Бетховен - с Геббельсом?

Почти три недели подкармливали нас крестьяне во главе с Людманом, снабжая продуктами и для товарищей в лагере. У них мы узнавали о последних новостях с фронта. Увы, в них не было ничего утешительного! Зато в стране и в городе расклеенные гитлеровцами плакаты-предупреждения говорили о многом: “За время отдавания почести немецкому флагу каждый прохожий обязан остановиться и снять головной убор. Иначе..."  "С большим негодованием приходится констатировать, что молодежь преднамеренно занимает всю ширину тротуара, пытаясь этим заставить немецких офицеров с него сходить. Подобный образ действия молодежи преследует определенный замысел..."  "Учитывая, что акты саботажа и терроризма продолжают осуществляться, особенно на железнодорожных ветках, на складах, молотилках и т. п. в регионе устанавливается комендантский час с 23-00 до 5-00 утра. Все празднества и собрания запрещаются..."  "В ночь с 16 на 17 августа произведено вооруженное нападение на немецкого часового. Мерзкий преступник до сих пор не найден. В случае его неявки, будут взяты и расстреляны заложники..."  "В наказание за преступление, в случае неявки виновников, ... числа будут расстреляны 25 коммунистов и евреев. Если преступники и через 12 дней не будут выявлены, то дополнительно будет расстреляно еще 30 заложников." Отсюда можно было понять, что постепенно, начиная с безобидных действий протеста, таких как надписи на стенах, как отказ перевести часы по немецкому времени, Сопротивление растет и переходит к более значительным актам: снабжению бежавших из плена гражданской одеждой, созданию "цепочек" по переправке людей из одной зоны в другую, через границу; помощи эльзасцам и лотаринжцам, противящимся онемечиванию; сбору оружия, брошенного французскими частями во время отступления; перерезанию и порче телефонных кабелей; поджогам немецких автомашин и гаражей; организации забастовок и саботажа на промышленных предприятиях и в шахтах; повреждению коммуникаций сообщения и наконец - к вооруженным нападениям.  

Всё сильнее укрепляются узы с жителями Ремельфингена, называвшегося ранее, под Францией, Ремельфеном. Но мы по-прежнему осторожны и никому не говорим о планах побега. И в то же время, все наши мысли направлены именно на это: бежать, соединиться с любой действующей против гитлеровцев армией и продолжить борьбу с агрессором. И естественно, наши надежды - на ребятишек. Зондирую почву: - Поль, что бы ты делал, будь на нашем месте? - Я? Конечно, бежал бы. Добрался бы до Африки или Англии: там армии, которые дерутся с бошами. - Правильно. Об этом и мы думаем. Но как отсюда бежать? Как перейти через границу? Да и из Франции надо еще переплыть через Средиземное море или океан. И из самого лагеря бежать не так-то просто... Поль, как неплохой реалист, задает вопрос в свою очередь: - А что, были уже попытки? - Были, Поль, были. Но... неудачные. Жером и Эвжен подошли ближе, навострив уши. Вступают в разговор: - Расскажите о них, Алекс! - Ладно. Только никому ни слова! Обещаете? - Пароль д' оннэр (честное слово)!. Будем немы, как рыбы... Лица их стали серьезнее, будто они и в самом деле полностью отдавали себе отчет в стоимости "честного слова". Жером вдруг спросил: - Не ваших ли недавно ловили в лесу? Говорят, одного из них повесили... - Да, Жером, то были наши товарищи. Один из трех, бежавших с работы, был повешен. А двух других растерзали собаки... Его уже привезли полумертвым. На нем живого места не было, мясо висело клочьями. А лицо... если бы ты только видел его лицо!.. Повесили перед строем. Другие пробовали бежать и из лагеря, ночью. Но их срезали пулеметные очереди. Один из них, тяжело раненый, висел на стене, зацепившись за проволоку, стонал. Комендант запретил к нему приближаться. Лишь после смерти сняли его... Это - чтобы на всех нас нагнать побольше страху и доказать, что побеги - пустая затея... Лица ребят потемнели. Слезы заблестели на глазах Жерома и Эвжена. - Что это ты им рассказал? - встревожился Михайло: - Смотри, на них лица нет! - О неудачных побегах и чем они закончились. - Зря ты это! - Николай с упреком покачал головой: - Такого нельзя детям рассказывать! - А может и не зря! - засомневался Джока: - От правды не уйти. Помню, я сам любовался и завидовал марширующим в кино "гитлерюгендам" и итальянским "балилам": какие парадные! Мог ли я тогда предполагать, что из них воспитают зверей... Сколько еще продлится война, - не знаем. Возможно, Поля заставят вступить в гитлеровскую молодежь. А правда, которую Алекс рассказал, предостережет его, не даст одурачить...  

В тот день мы работали молча, погруженные в мысли о судьбе нашей и ребятишек. Всего неделю назад был тот страшный день, когда в петле в Штейнбахе корчилось в судорогах изгрызенное собаками тело нашего товарища. Был он из Шумадии, лесистой области Югославии. Как и все мы, любил он жизнь, свободу. Все немцы, по его понятиям, были нацистами. Ни его, ни его товарищей не напугали неудачи предыдущих побегов. Мы не знали, что у немцев имеются хорошо выдрессированные ищейки. Гордо и прямо старался он стоять, когда надевали петлю. Напряг, видимо, остатки своей воли и своих сил. Мне казалось, что смотрел он на нас с немым укором и протестом: "Вот, меня вешают, а вы... вы смотрите. Никакой попытки что-либо предпринять!.. Трусы!". И это глубоко запало в мою душу... Да, все мы жили тем жутким днем, и не было желания о чем-либо говорить. Ребята это поняли. На следующий день разговор продолжился. Начал его Жером: - А может не стоит бежать? Война кончится, а пока вам у нас будет хорошо. Дома мы разговаривали о вас до поздней ночи. Родители возмущены. Нам страшно за вас. Будет очень горько, если вы погибнете... Поль и Жером смотрят, словно ожидая ответа. Я перевел слова Жерома. Что им ответить? - Нет! Мы - солдаты, наше место - в строю. Когда гибнут лучшие, а наши земли топчет чужак, мы не имеем права сидеть сложа руки и ждать, что кто-то принесет свободу на блюдечке. Вы сами перестали бы нас уважать. А мы вас любим и дорожим вашей дружбой. Мои товарищи были того же мнения. Другого и быть не могло. - А не попробовать ли вам бежать прямо из села? Мы бы отвлекли конвоира, и вы бы скрылись. Вот только в окрестностях много сел с немцами. Если вас заметят, обязательно выдадут... Эти села необходимо обходить стороной. - Кроме всего прочего, мы не знаем дороги. Спрашивать о ней, - сами понимаете...Были бы карта да компас!.. - продолжаю я развивать свою мысль: - Да и одежда необходима... Приобрести гражданскую одежду было одной из самых существенных, почти неразрешимых задач. Ребятишки пообещали что-нибудь придумать.

Конечно, нельзя бежать, абы бежать, вслепую и неподготовленными. Как хорошо, что мы сплотили большую группу еще в Трире! Наше кустарное производство - изготовление сувениров - пришло в полный упадок: во время обыска у нас отобрали весь инструмент и детали. Пришлось переквалифицироваться в хоровую капеллу. Ею стал дирижировать Михайло Иованович. Щуплый, худенький, низкорослый, он обладал зычным басом, схожим, возможно, со звуками иерихонской трубы... Откуда только такой мощный низкий басина в маленьком тщедушном теле?! Были у Михаила и отличные организаторские способности, умение составить программу выступления. Вначале мы пели для себя, для товарищей по несчастью. Потом стали приходить и охранники.