Приключения сомнамбулы. Том 2 - Александр Товбин

Соснин ходил взад-вперёд, разминал ноги.

Опять прошёлся по скользкому синему-синему, безоблачному итальянскому небу; остались позади уличные аркады Болоньи. Обогнув Флоренцию, обойдя стороной Орвието, возвращался к Риму… щёлк.

Мухаммедханов промокнул пёстрым шёлковым платком лоб, щёки, выпятил упрямый, округло-волевой подбородок. – Да, господа, всё счастливо совпало – загадочный случай и головчинерская числовая апологетика с душком каббализма, всполошивший физиков-академиков эфир Гаккеля… да, версия возникала отнюдь не на пустом месте… нашим экспертам удалось соединить… Довольный собой, Мухаммедханов барабанил по столу холёными, с коллекцией колец, пальцами.

– И всё-таки, – поторопил Белогриб.

– Сначала я не могу не коснуться любопытной аналогии между человеческим мозгом и телевизором, между…

– Что-что?! – иронически-грозно прорычал Белогриб, как если бы пресекал вторжение дилетанта в сферу, где он по профессиональному праву хозяйничал.

– Между человеческим сознанием и телевизионной программой, точнее – скопищем разных телевизионных программ, – не обращая внимания на угрозы, гнул своё Мухаммедханов, – есть очевидная… и поэтому…

– Чтобы соединить гаккелевский эфир, каббалистский душок от Головчинера и телесвойства сознания, вам и вашим догадливым экспертам, если держаться параллели с заводящим в тупик расследованием, явно не хватало главной улики, – ирония Белогриба граничила с издевательством.

– Да, – важничал Мухаммедханов, – наше внимание не мог не привлечь один немаловажный инцидент, случившийся на сверхсекретном объекте в Сибири…

– Не томите, Устам Султанович! – подпрыгивал от нетерпения Белогриб; за его спиной сгущался сумрак студии, декорированной столбонадой красного дерева с выкройками из чёрной кожи, на них эффектно поблескивала выставка холодного оружия, с невидимого потолка свисали – выше-ниже – лампадки.

– Из закрытой биолаборатории под Томском, где экспериментировали с субстанцией гениальности, сбежали экспериментальные образцы, – с замедленной значительностью поведал Мухаммедханов, по-рембрандтовски выхваченный из темноты и вылепленный желтоватым светом.

– Сбежали экспериментальные образцы?! Лягушки? Белые мыши, кролики? – Белогриба тоже выхватил из темноты тёплый свет.

– Вы слышали о теории «Голубого сала»? – резко повернулся Мухаммедханов, заставив метнуться камеру, и снова принял величавую позу.

– Нет, не слышал, – Белогриб растерянно проглотил пилюлю.

– Я так и понял, – торжествующе-снисходительно кивнул Мухаммедханов, разом отплачивая за все наскоки, – иначе вы бы не спрашивали о лягушках и кроликах. Исследуя субстанцию гениальности, закодированную как «Голубое сало», учёные биолаборатории клонировали знаменитых писателей, двое из клонов, Манн и Набоков, сбежали и сумели добраться до Санкт-Петербурга, тогда Ленинграда, – контуры головы и шеи Мухаммедханова, черты лица, неожиданно стали двоиться, он многозначительно глянул четырьмя глазами на артистично побледневшего Ойсмана, – и естественно, органам была послана ориентировка на беглецов, у «Европейской» органы взяли след и…

Скользнул луч, заблестели кинжалы, сабли, шпаги.

– И, э-э-э, как бы сказать помягче, органы, пустившись по следу, сели в итоге в лужу? – врезался Белогриб.

Ойсман своенравно повёл плечом, но с деланным смирением сцепил руки на животе, не комментировал, а Мухаммедханов, раздвоившись, размывался, будто в кислоте растворялся – растворились два плеча, рукава… когда растворялись кремовые лацканы версачиевского пиджака, пропал и звук, но пробегавший мимо продавец вернул Мухаммедханову уверенный голос, навёл на резкость внушительную фигуру.

Как гении добрались из Томска, не автостопом же, – подумал Соснин, – пижама и фрак не привлекли по пути внимания?

– Однако экспериментальность клонов состояла ещё и в том, что проверялась возможность заключения субстанции гениальности не только в традиционную биооболочку, то есть, в человеческое, идентичное прототипу, тело, но и в голлографическую… и тут нельзя не вернуться к аналогии между сознанием и телепрограммами, в данном случае – голлографическим форматом телепрограмм, которому, несомненно, принадлежит ближайшее будущее, – Мухаммедханов бархатисто излагал версию, Соснин терял и потерял-таки нить, – согласно гипотезе Феликса Гаккеля, мировой эфир – суть субстанция другого измерения, фиксирующая в числовых кодах не только все мысли, чаяния индивидов, но и… луч залюбовался турецким ятаганом и скрещёнными шпагами на чёрной коже… – И тут нам помогла публикация Головчинера, столь внимательного к числовым совпадениям. Да, сжимаясь и растягиваясь, эфир…

– Вы такой большой, солидный, говорите так напористо, что на всякий случай с вами хочется соглашаться. Но, положа руку на сердце, коли под рукой библии или корана нет, признайтесь: вас, Устам Султанович, не смутят упрёки в бездоказательности, которые, думаю, ждать себя не заставят?

– Версия – не теорема, чтобы доказывать, – хмуро отрубил Мухаммедханов, – итак, сжимаясь и растягиваясь, эфир…

– Тогда нельзя ли, Устам Султанович, попонятнее? – прервал Белогриб, – наши телезрители отнюдь не все кандидаты и доктора наук, как шустрые ребятки из вашего отдела расследований, где они фабрикуют версии.

– Попонятнее о непонятном? – с издёвкой переспросил Мухаммедханов.

– Да, именно так! – взвился было Белогриб, но остудил себя, – судите сами, эфирную гипотезу Гаккеля и лингвистически-числовые кренделя Головчинера академики не могут понять, а каково телезрителям? К тому же вы, Устам Султанович, в политической аналитике оперируете отточенно-ясными, я бы сказал, режущими понятиями и оппозициями, хотя отечественная политика со схватками бульдогов и мосек под кремлёвским ковром, будем откровенны, куда запутаннее, чем физическая космогония или самая продвинутая лингвистика.

Мухаммедханов примирительно кивнул, хотя продолжил в своём духе. – Да, сжимаясь и растягиваясь, эфир при особых числовых совпадениях активных и пассивных частиц выплескивается в реальность. Выплеск из потусторонних координат может сопровождаться голлографическими эффектами, когда возникают иллюзорно убедительные говорящие оболочки, чьё наличие, пусть и с изъянами, которые впечатлительные натуры не прочь принять за художественные изыски, чувствительно фиксирует плёнка… вот почему не исключено, что переполох и был вызван тем, что…

Я тоже был говорящей голлографической оболочкой? – недоумевал Соснин.

– Невероятно, но… язык не поворачивается сказать – факт! Послушаем ещё одно мнение, – выдал очередную неожиданность Белогриб.

Из тёмной глубины студии, над лампадкой с колеблемым огоньком всплывал, ярко светясь, экран: фахверковые, под островерхой черепицей, домишки, фоновая пика кирхи и – Валерка Бухтин, прицеплявший к пиджачному лацкану микрофон.

– Сколько ещё роялей в кустах припрятано? – одобрительно проворчал Ойсман. На его лбу, скулах плавился грим; вспомнился Шанский, его бы в пару к Валерке…

– На прямой связи из мюнхенского предместья выдающийся филолог и теоретик литературы, признанный мэтр сравнительного и прогностического литературоведения, знаток творчества именно тех двух великих писателей, которые… – скороговоркой выпалил Белогриб, – профессор Бухтин-Гаковский, вы следили за нашей беседой по интернету. По душе ли вам смелая версия господина Мухаммедханова?

Луч скользнул по кинжалам, саблям.

– Безумству храбрых…

– Мы ценим юмор, Валерий Соломонович, но… вопрос я задал серьёзно.

– Я не комментирую мистику. Или – если угодно – игру безумия. И ни черта не смыслю в физике, не смею обсуждать умерщвление эфира Эйнштейном, актуальную эфирную реинкарнацию, премного обязанную гаккелевскому хитроумию.

– Не надо о мистике… столько уже всего сказано.

– Да, форменный симулякр.

– Что сие значит? Надеюсь, ничего обидного…

– Ничего обидного, но суть ёмкого до безразмерности постмодернистского выраженьица никак не объяснить в двух словах, недавно в режиме диалога попробовали с моим однокашником, что и к чему понять, на двухтомник наговорили, симулякр бесформенно раздувается…

– Всё, переходим с птичьего языка на человеческий, тем паче, что постмодернизм мёртв! – скомандовал Белогриб и пресёк взмахом руки возражения Бухтина, – Валерий Соломонович, вы отрицаете саму реальность…

– Абсолютно! В реальности такая встреча была б невозможна.

– Вы ведь встретились неожиданно с Элизабет Тейлор, – не удержался Ойсман, – или вы обнимались с надушенным призраком?