Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он запомнил ту прогулку в мутно сгущавшихся сумерках, под тёплым дождём.
Но вот свернули они на Стремянную, миновали лужу с позвякивающе-говорливой толкучечкой у полуподвального, слабо светящегося, прижатого к кривому краю асфальта оконца приёмного пункта стеклотары; нагнала «Волга», в пушистых лучах фар, пробивших темень аж до далёкого лепного фасадика на улице Марата, тесно замельтешили дождевые капельки.
И запомнил он Катю с мокрым зонтиком у грязно-коричневой входной двери, изящно врезанной в массив серого гранита.
– Это тоже модерн, правда? – запрокинула голову, попыталась охватить скользящим взглядом теряющийся в тёмном разбухавшем небе фасад со стилизованным гранитным фронтоном.
– Модерн, породистый, отборный модерн.
– Почему ты сам-то сбежал с архитектурного факультета?
– Судьбе подчинился.
– Ты не сопротивляешься судьбе?
– Сопротивляюсь, но чаще всего безуспешно; мы ведь все слепо верим в свободу воли и трепыхаемся-рыпаемся по мере сил, а сами-то при этом пляшем под дудку фатума.
– Точно! Это, – посмотрела с сомнением ему в глаза, – твои слова?
– Нет, покойной тётки моей, Анюты.
С тополя, росшего в скверике справа от дома Бубыря – тополь вырастал, казалось, из-под домового брандмауэра, – взблескивая, слетали листья.
С плеча свисала самодельная, сшитая из разноцветных кожаных лоскуточков сумка с покупками, в правой руке был свёрнутый уже зонтик, а левой рукой Катя быстро обняла Германтова за шею и поцеловала в губы.
* * *Пошевелил мышку, на экране вспыхнули росписи Крестового зала…
А «Евротур» спит? Набрал номер Насти-Нади… Автомат заладил своё: в настоящее время абонент недоступен, в настоящее время абонент недоступен, в настоящее время абонент недоступен…
* * *Ну-ка, что там?
Включил звук кухонного телевизора.
Ну конечно – китов-самоубийц, выбросившихся на пляж в Австралии, так и не удалось спасти, конечно, имамы французских мечетей всё успешнее качали свои права, а папа римский, весь в белом – мало, что Банк Ватикана превратился в прачечную, а папский камердинер небескорыстно передавал в прессу тайную переписку, свидетельствовавшую о процветании коррупции в ватиканской курии, – с иезуитской улыбочкой продолжал приносить фальшивые извинения жертвам сексуального насилия, учинённого сладострастниками в сутанах.
Росписи Крестового зала погасли…
А-а-а, напомнили новость недельной давности: огромный океанский туристический лайнер на боку, привалившись к скале… Остров близ побережья Тосканы, спасённые напуганные пассажиры кутаются в серые одеяла… А-а-а, свеженькое добавление, так сказать, постскриптум к катастрофе: команда водолазов извлекает из затопленных трюмов и кают трупы, также пытаются предотвратить утечку мазута; вот он, набитый электроникой, ультрасовременный «Корабль дураков» на боку, Босх отдыхает.
Появляются китайские эксперты – профессора шанхайского университета Лай Дзен Сян и Лю Лин убеждены, что Джузеппе Венти из Милана дешёвой сенсации ради оклеветал Марко Поло, тот действительно побывал в стародавние времена в поднебесном Китае, написал о своём путешествии правдивую книгу…
Так, всё ещё новости культуры: приморский городок, и опять – в Тоскане, на сей раз благостной: синяя-синяя бухточка с белыми яхтами, каменные улочки, сбегающие к прибою, красно-жёлтая охра крыш… Чёрные штыки кипарисов…
Тишь да гладь.
Но камера проникает в дом, ничем не отличающийся от соседних домов, в комнату, сплошь заваленную черепами…
– На месте заброшенного старого кладбища развернулась стройка супермаркета, останки временно свезли в эту комнату, – распевался диктор, – но наш сюжет связан с тем, что среди черепов предстоит найти череп Караваджо, великого живописца барокко, судя по всему, захороненного в этом городке в семнадцатом веке… Конечно, исторические свидетельства о месте захоронения разноречивы. Но вероятнее всего, Караваджо, сам обвинённый в убийстве, бежал из Неаполя, но был здесь настигнут и убит при загадочных обстоятельствах… Генетическое исследование черепа великого живописца позволит определить…
Бедный Караваджо, при жизни он, необузданный, не знал покоя, а теперь окультуренные потрошители откопали и его череп…
Или – не его…
Да, несколько очищенных от земли черепов разложены по полу, а в углу комнаты сложена горка из неочищенных тёмных черепов; оставалось выбрать один…
– При выборе будут применены новейшие методы генетической экспертизы… – допевал свою песню диктор.
Нашли занятие.
Весёленькое занятие – гадать над черепами, за уши притягивая к досужим гаданиям своим науку; но гадание над черепами – не в духе ли самого Караваджо? Он сам и его барокко были возбуждены и зачарованы смертью, какой-то взрывчатой экстатичной смертью, о которой всем живым надлежало помнить… Даже в натюрморте с фруктами червоточинка на румяном яблоке – такое напоминание.
Так, короче: «Бернини + Караваджо = барокко», а «Палладио + Веронезе = деконструктивизм», не так ли?
И, между прочим, «подкожный», невидимый-невиданный деконструктивизм их… на какое-то изломанное и сверхпышное необарокко смахивает… изломанно-пышное и – гармоничное.
«Подкожный» кунштюк?
Да, именно так: барочный деконструктивизм…
Но где же доказательства, фантазёр?
– Как хорошо всё же, что никто не имеет доступа к моим неожиданным для меня самого измышлениям, к моим заскокам из одной извилины мозга в другую, к моим вязким сомнениям, – улыбался Германтов. – Как хорошо! А то вызвали бы из психушки бригаду, быстренько бы скрутили, повезли; ну да, для нормальных людей подозрительны были бы даже победоносные кукареканья, не говоря уж о горьких плачах в жилетку Бога, да и в собственную жилетку тоже, но, слава тебе Господи, разноголосые противоречивые внутренние мокро-солёные монологи – не для печати.
Машинально пошевелил, прижимая к коврику, мышку.
А-а-а! – многокрасочно вспыхнул экран: возродился Крестовой зал.
Не будет бескрылых, как оправдания, доказательств, не будет! А будет… Вот оно, озарение-уточнение – будет подзаголовок: вдохновенно-устремлённый за горизонты и обозначающий жанр – наконец-то проклюнулся жанр, – и иронично парирующий упрёки в бездоказательности подзаголовок.
Появлялось как раз то, чего его будущей книге недоставало, чтобы смыслы оправдать и даже усилить их обозначением жанра, – появлялся подзаголовок.
Впору было опять по столу с размаху ударить!
Он представил титульный лист своей книги и тут же воспроизвёл его во всей зримой убедительности на экране компьютера:
Юрий Германтов
Унижение Палладио
книга фантазий
* * *Представил себе также титул и обложку с латинским шрифтом. Получилось эффектно; первым выйдет, наверное, итальянское издание, литературный агент в Милане обычно времени не теряет, да к тому же и имя Палладио на обложке… потом и осторожные французы решатся…
* * *Что ещё там?
– Новая услуга в сетевых салонах красоты «Клеопатра»: рыбный педикюр, – вдохновенный девичий голосок, – ноги окунают в воду, крохотные рыбки объедают участочки омертвевшей кожи…
* * *– А сейчас какого цвета Нева, всё изменилось, правда? – Катя будто бы позабыла про вчерашний вечерний поцелуй под дождём, хотя Германтов помнил вкус её горячих мягких губ и в трамвае, по пути к себе домой, на Петроградскую, и ночью, когда долго не мог заснуть; как опалил его её алчно-порывистый поцелуй, какое продолжение обещалось ему тем поцелуем… Но сейчас… Сейчас показалось вдруг оцепеневшему Германтову, что за ночь Катя к нему охладела.
Нева подёрнулась ртутным блеском.
– Облачно, к взятому тобой за цветовую основу кобальту стоит добавить индиго и… чуть-чуть, если пишется Нева акварелью, убрать лишнюю влагу сухой кистью. Чтобы получился поверх синевы этот колеблемый мёртво-металлический блеск и какой-то мягкий, вроде как пушистый, плывущий по воде, но вроде как её не касаясь, свет. Если же маслом мазать – стоит, наверное, добавлять к кобальту, чтобы слегка его пригасить, белила с сажей.
– И всё-то ты знаешь-умеешь! И цвет до тонких оттенков чувствуешь. В Неве сейчас – все оттенки синего?
– Кроме лазури.
– Почему ты не поступал на живописный?
– Не судьба… Я ведь умело смешиваю краски только в воображении, – уклончиво молвил Германтов; интуитивно не желал признаваться в том, что Бусыгин его обозвал кастратом живописи; и вспоминал её поцелуй.
– А хотелось?
– Не очень…
– Как же – виноград зелен?
– Пусть и так. Но всё равно – не судьба.
– Судьба всегда мешает, судьба всегда – против?
