Рыжая птица удачи - Татьяна Иванова

Павел плохо слушал дальше. До сих пор он не допускал мысли, что этот мрак может быть навсегда. И вот Ника так спокойно об этом сказала.

— Я принесла тебе обед. Сегодня отец занят, я посижу у тебя подольше, — Ника присела рядом, подняла изголовье, поправила подушку, помогла ему устроиться. — Сейчас поешь и если захочешь — можно будет ненадолго встать.

— Спасибо.

Он не мог сейчас отказаться от её помощи. Возможно, слепые прекрасно могут ориентироваться в знакомом пространстве на слух и по памяти. Но он был слеп сравнительно недавно, половину времени проведя без сознания в лихорадке. Не сумел ещё адаптироваться. А если всё это байки, и он никогда не будет самостоятельным? Эта мысль не пугала, нет. Она просто делала бессмысленной жизнь. Ника любит его. Пока он сильный и она надеется на его силу — это любовь. А что за любовь может быть к калеке?

— Всё. Теперь, если хочешь, я помогу тебе встать.

Звяканье посуды, Ника поднимается с кровати, берет его руку в свою.

— Или потом?

— Сейчас.

Её рука, её плечо. Хрупкие, но сильные. Надёжные. Он раньше не замечал, что в ней столько силы.

— Я сам.

У него должна быть своя сила. Нельзя на ней виснуть. Во всех смыслах — нельзя.

Сам так сам. Ника понимала его. Павел только начал осознавать, что с ним происходит. До сих пор ему было слишком плохо физически, он не понимал, что в нём что-то изменилось. А сейчас ему надо освоиться в этой темноте, привыкнуть к ней, научиться в ней жить. Хотя бы на ближайшие недели. Может — месяцы. Может…

Она отошла немного, не опуская рук, готовая в любой момент поддержать, подхватить. Понятно, что он вряд ли сейчас сделает больше двух шагов — слишком слаб. Ника закусила губу, чтобы не вздыхать сочувственно. Тяжело было видеть, как он борется за каждое движение сам с собой и с его темнотой, будь она проклята. Но Ника не двигалась, не торопилась подставлять ему плечо. Он сам.

И в этот момент Павел потерял равновесие — то ли споткнулся, то ли голова закружилась, то ли просто слабость взяла своё. Ника отреагировала быстрее, чем он начал всерьёз падать, успела подскочить и поддержать.

— Я в состоянии передвигаться самостоятельно! — резко бросил он, отталкивая её руки.

Она снова отступила.

— Тебе ещё рано падать, — сказала мягко. — Твоя рана может открыться.

— Если тебе противно смотреть — уйди, — глухо отозвался Павел.

— Никуда я не уйду. Что ты выдумываешь, — ответила Ника, напоминая себе о том, что он сейчас плохо владеет собой.

Снова попытка выпрямиться. Снова неверный шаг вперёд. Снова качнулся. Снова земля уходит из-под ног.

Ника снова не удержалась, подбежала, обхватила его руками, уткнулась в плечо лицом.

— Хватит, милый. Лучше ложись. Потом повторим. Ты наберёшься сил и…

— Нет, сейчас!

Сколько злости. Не на неё — на себя, на это непослушное тело. Не на неё. И эти руки, отталкивающие её, они не на неё сердятся, просто она не вовремя.

— Ника, отойди. Ты мешаешь! Я сам!

Она отшатнулась.

— Я тебе мешаю?

— Не прыгай вокруг меня, просто отойди! — Павел всерьёз начал злиться. — Ты не понимаешь! Я сам со всем справлюсь!

Ника застыла чуть поодаль, бессильно опустив руки. Павел не видел её лица, не замечал, как больно ранят его неконтролируемые слова. Он несёт чушь, но не осознает этого.

— Я знаю, что могу навсегда остаться слепым! Но это не значит, что меня нужно водить на поводке.

Он неловко шагнул в сторону — где-то тут должна быть стена. Есть.

— Паша, — попыталась она остановить его, — Паша, что ты говоришь?

— И мне не нужна помощь твоего отца. Если я не смогу видеть, значит, буду с этим жить. И справлюсь со всем сам!

Ника зажмурилась до цветных кругов перед глазами. «Я сам всё решил».

— Хорошо.

Несколько секунд он восстанавливал силы и ориентацию. Решительно оттолкнулся от стены, справился с новым приступом головокружения и тут осознал, что не понимает, куда идти. Неуверенный шаг влево. Пустота. Вперёд. Пустота. А ведь тут должен быть стол.

Ника молча наблюдала за его сердитым сосредоточенным лицом и неловкими попытками преодолеть небольшое пространство между кроватью и столом. Она понимала, что испытываемые ею чувства неправильные, потому что злиться на любимого в этой ситуации было верхом жестокости и эгоизма. И всё же она вся кипела. Упрямый баран. Хорошо, я тебя больше пальцем не трону, пока сам не попросишь. Не нужна помощь — не надо. Отца вообще оставим в покое, чёрт знает, зачем ты про него сейчас вспомнил. Но вот так на меня кричать… Вот честное слово — пальцем не шевельну, хоть в лепешку расшибись.

— Ника, — вдруг тихо сказал Павел странно потерянным голосом. — Ника, скажи что-нибудь, я не могу сориентироваться.

Ну вот. И вся злость моментально испарилась. Солнышко моё…

— Я здесь, Паша, — отозвалась она, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо и спокойно.

Она сделала два шага, чтобы сократить расстояние между ними.

— Я здесь, — повторила снова и была вознаграждена улыбкой на прояснившемся лице.

Он молча сделал шаг, слегка качнувшись, второй, третий — она не выдержала, всё-таки поймала его вытянутые вперёд руки. На этот раз он не оттолкнул её, притянул к себе и крепко обнял, стараясь не слишком сильно опираться на её плечи.

— Ну, ходить ты будешь и очень скоро, — сказала Ника ему в рубашку. — А всё остальное…

— Забудь, львёнок. Я научусь с этим жить. Ты только не уходи, — слегка задыхаясь, как от быстрого бега, отозвался Павел. — Когда ты замолчала… Мне показалось, что тебя опять нет. Совсем нет.

Он крепче сжал её в объятии и прижался губами к волосам на макушке, привычно вдыхая её запах.

— Я не хотела мешать, — виновато сказала она, чувствуя себя последней свиньёй.

Злость, которую она уже не могла вспомнить, казалась сейчас просто преступлением.

— Ты мне нужна, львёнок, — выдохнул он. — Без тебя я не смогу.

Ника замерла. Он никогда не говорил так. Он никогда не признавался, что ему нужно её присутствие. Да, говорил, что ему с ней хорошо, что с ней жизнь светлее, но вот так — никогда.

— Я люблю тебя, Ника.

Такие простые, такие древние и такие оглушительно новые, непривычные слова. Она раньше слышала их от родных, от друзей, от парочки ухажёров. Но никогда ещё эти три слова не были наполнены для неё таким глубоким смыслом. Никогда от них не хотелось умереть. От счастья.

Она не сразу ответила. Подняла голову, всматриваясь в его лицо с обращёнными на неё невидящими глазами. Шрам на правой щеке, пересекающий бровь, почти зажил, но всё ещё был заметен. Ника невольно подняла руку, коснулась раненой брови, нежно провела пальцами вверх, зарываясь в отросшие рыжие кудри.