Русские во Второй мировой - Анатолий Уткин

В эти дни второй половины ноября румыны, при всей их беспечности (почти национальной черте), все же заметили небывалую активность противостоящих сил. В их штабах зазвенели телефоны, поступили доклады о реве сотен моторов, о танках, выходящих на боевые позиции, о сотнях артиллерийских орудий, подтягиваемых к Серафимовичу и Клетской. Румынские разведчики сообщили о колоннах красноармейцев, собирающихся под прикрытием боевой техники. Офицер связи при румынском штабе — лейтенант Шток (бывший олимпийский чемпион) связался с германским штабом в Голубинке. Его телефонограмму принял капитан Винрих Бер, служивший в штабе генерала Шмидта. Он нанес сведения о перемещении советских войск на большую оперативную карту. Пленный советский офицер тоже говорил о предстоящем наступлении. Первым из значимых немецких офицеров о грядущем советском наступлении узнал лейтенант Герхард Шток, прикомандированный к 3-й румынской армии около Клетской. Занесенная в штабной журнал, его телефонограмма свидетельствует: «Согласно показаниям русского офицера, взятого в плен в расположении 1-й румынской кавалерийской дивизии, ожидаемая атака Красной Армии должна начаться сегодня в пять утра». Других сообщений не было, и дежурные офицеры решили не будить начальника штаба армии генерала Шмидта. Но позже все же сведения были доложены генералам Паулюсу и Шмидту.

В это время советские саперы в белых маскхалатах разминировали путь танкам.

Первый снег

К полуночи начинающегося 19 ноября набежали темные тучи. Температура достигла нуля, с неба повалил снег. Быстро прошла бессонная ночь, в 7.20 Юго-Западный и Донской фронты послали в эфир кодовое слово «Сирена» — приказ зарядить три тысячи пятьсот орудий. Десятью минутами позже в белое как молоко небо полетел первый залп. Первыми в небо взметнулись оранжевые полосы огня ракетных минометов — «катюша» вышла на волжский берег. То был сигнал. Через секунду по врагу били все 3500 орудий и минометов; их огонь был направлен на три полосы прорыва (общая ширина — примерно двадцать километров). С небес на врага валил бездонный русский снег и ярость нашего народа —¦ жертвы жестокой и неспровоцированной агрессии. Воистину настал час расплаты.

Канонада длилась восемьдесят минут. Румынские солдаты оглохли в своих передовых окопах. Даже укрепленные бункеры были снесены огневым смерчем. Прикомандированный к румынам лейтенант Шток, следя за событиями, связался с капитаном Бером, офицером штаба Паулюса в станице Голубинка, и объяснил ему, что звуковой сигнал — вышеозначенная сирена — означает подготовку к артиллерийской канонаде. «Я думаю, румынам не выстоять». Наступила желанная тишина, и вдали раздался нарастающий рокот моторов. Когда танки 5-й танковой армии и пехота 47-й гвардейской, 119-й и 124-й стрелковых дивизий подошли к румынским окопам, артиллерия перенесла свои залпы на 300 метров в тыл противника. В 8.48 прозвучал последний залп, и двумя минутами позже танки и пехота наконец-то рванулись вперед. 76-я стрелковая дивизия генерал-майора Табаркеладзе выступила вперед под музыку дивизионного оркестра из девяноста человек. Милые грузины, вы забыли эту музыку? А ведь тогда и в смертельном бою, и на краю братской — братской! — могилы никто не спрашивал вашу национальность. Вы, как и десятки, сотни народов, сражались за нашу единую Родину. Можно было сомневаться даже в исходе войны, но сомневаться в нашей Родине было невозможно.

Когда утро вступило в свои права, туман рассеялся и в воздух взметнулись славные соколы — новая поросль авиаторов, заставивших забыть о нашем фактическом уходе с небес в первые месяцы войны. Картина внизу далеко не была триумфальной. Румыны не заслуживают презрительных интонаций. Они вели бой, и это был жестокий бой. Именно сила сопротивления заставила Романенко (5-я танковая армия) ввести в полдень основные танковые силы. Кавалеристы генерала Плиева бросились в прорыв. Конники неслись вперед вместе со стальными «тридцатьчетверками». В периодически опускавшемся тумане и кавалеристы и танкисты смотрели на компас — на юго-восток. Пехота смотрела на танковый след.

Храбрости и силы румынам хватило примерно до полудня. Затем их 9,13-я и 14-я дивизии теряют силу организованного сопротивления, в их ряды, ошеломленные и потрясенные, проникает паника. Практически вся 3-я румынская армия под ударами с запада и востока бросилась прочь от советских танков в бездонную донскую степь, где у нее, впрочем, не было запасных линий обороны. Воспоминания советского очевидца: «По пути следования русских танков дорога была устлана трупами врагов. Стояли брошенные орудия. В балках в поисках растительности бродили отощавшие лошади; некоторые из них тащили за собой сломанные повозки. От горящих грузовиков поднимались клубы серого дыма. Повсюду валялись каски, ручные гранаты и коробки из-под патронов». Штаб румын ретировался столь поспешно, что на вешалках еще висели шинели штабных офицеров. А рядом — документы и, главное, запасы горючего. Что до пленных, то был отдан приказ оставлять деморализованного противника позади.

Примерно в пятнадцати километрах к югу находились первые посты метеорологической службы германской армии, и сержант Вольф Пеликан собирался проверить свои метеорологические приборы. Он был одет и готовился к завтраку, когда в дверь постучал гонец из соседней роты и возбужденно стал показывать на север: «Там Иваны!» Пеликан попытался урезонить солдата: «Ты сошел с ума». Выскочившие из бункеров солдаты старались высмеять паникера. В него бросали снежки, но он, теперь уже молча, продолжал указывать на север. Пеликан посмотрел в этом направлении и обмер. На секунду ветер прогнал туман, и на горизонте обозначились силуэты больших темных танков. Они были примерно в двух километрах, и Пеликан замер от ужаса. В эти минуты на плацу появились первые румынские солдаты, их истерия говорила красноречивее слов. Один из них выкрикнул, что русские следуют прямо по пятам. Благодушие немцев развеялось, как и утренний туман.

Если бы пресловутая немецкая «рама» традиционно вылетела для рекогносцировки местности, то летчик увидел бы три колонны танков, делающих серповидное движение, означавшее для немцев только одно — окружение в русской степи. Но небо, благословенное серое небо, было пустынным.

Среди румын и даже немцев началась паника. Командир одной из немецких частей сел в легкий самолет и улетел на юг. Солдаты бросали свои вещмешки в кузов грузовика, но тот на морозе не заводился. Наконец мотор нагрелся. Не дожидаясь русских танков, немцы погрузились в грузовики и отбыли подальше от жуткой угрозы. Они благодарили своего бога за своевременное оповещение.

Армейские наблюдатели в густом тумане не могли ничем помочь советской артиллерии, но это и не было необходимым — основные цели были уже определены и пристреляны. Гул был слышен в 30 километрах. Бер бросился к Паулюсу и Шмидту. Согласно сообщениям лейтенанта Штока, 3-я румынская армия дезинтегрировала, и ее остатки отступают в направлении Голубинки. Итак, Паулюс узнал о советском наступлении в пять часов утра, находясь в Голубинке, вде располагалась его штаб-квартира. Он воспринял сообщение спокойно. Бер был горд своим командующим и его начальником штаба Шмидтом, спокойно и деловито размышлявшими о контрмерах. Шмидт пришел к выводу: «Мы можем удержаться». Паулюс согласился с ним… Впрочем, видимо, главнокомандующий и его ближайшее окружение были еще склонны думать, что атака 3-го гвардейского кавалерийского корпуса на левый фланг дивизии Штрекера и есть главный русский удар. Пусть лошадки порезвятся. Ближайший же поход немецких танков из-под Сталинграда остудит буйные головы.

Лишь на протяжении дня 19 ноября стало пронзительно ясно, что речь идет не о рядовой операции. Поток новых — беспрерывных — сообщений стал рисовать гораздо более грозную картину. Только сейчас Паулюс понял, что речь идет об окружении всей его армии. Один из его подчиненных напишет: «Паулюс и Шмидт ожидали атаки, но не такой. Впервые русские использовали танки столь же массово и эффективно, как мы».

После полудня основная часть штаба Паулюса перебазировалась к узловой станции Гумрак, откуда было значительно ближе к войскам. А Паулюс и Шмидт вылетели в Нижне-Чирскую, чтобы вместе с генералом Готом определить ситуацию. В Голубинке догорали костры из армейских документов.

Удивительно пустынным было небо. Нелетная погода связала по рукам и ногам обе стороны. Помимо прочего, генерал Рихтгофен находился в небе Предкавказья, где восхитительная погода давала простор его асам. Сообщение с севера, давно, собственно, им ожидавшееся, его все же поразило. Чтобы поддержать дух окружающих, он сослался на небесные силы. И все же командующий авиафлотом Рихтгофен был менее оптимистичен, чем обычно: «Опять русские мастерски воспользовались плохой погодой. Дождь, снег, ледяной туман сделали полеты невозможными. Не удалось бомбовыми ударами помешать противнику перейти Дон… Будем надеяться, что русские не достигнут железной дороги — главной артерии нашего снабжения». Пока мысль, что задумано полное окружение 6-й армии, никому даже не приходила в голову. О передислокации в район небесных штормов над теперь далеко не тихим Доном не могло быть и речи.