Десант на Эльтиген - Василий Гладков

Пришел Модин, измученный и сердитый.

— Большие потери, товарищ командир дивизии, — говорил он. — Шесть человек убито и десять ранено. И как назло — лучшие саперы.

Чтобы отвлечь инженера от тяжелых мыслей, я спросил, сколько вражеских танков подорвалось сегодня на минах.

— Пять, — ответил Модин.

— Вот немцы ругаются, что на своих минах подрываются! — сказал Ивакин и удивленно добавил: — Смотри, не заметил, как стихами заговорил.

Модин не откликнулся на шутку. Он был злой:

— Больше бы подорвалось. Но они у Блбуляна на правом фланге полностью разбомбили наш минный участок. Там у них из десяти танков только один подорвался. Работаешь, работаешь… эх, такая тоска берет! Прекрасное было минное поле.

Я сказал нашему инженеру, что мы тут сообща сделали вывод: завтра противник нанесет основной удар вдоль берега. Второй удар ждем в стык 37-го и 39-го полков или же по левому флангу последнего. Необходимо прикрыть минами оба направления.

— Нам удалось снять в течение дня с берега пятьсот мин. Вот все, чем располагаем. Эти мины, конечно, поставим. Кроме того, пожалуй, на левом фланге полка заложим несколько фугасов.

— Пусть будет так. Теперь личный вопрос, Борис Федорович. Вы не извольте ходить в контратаки. Держите себя в руках. Когда будет нужно, я сам вам дам в руки гранату. А сейчас вы нужны дивизии в качестве инженера. Ясно?

Ивакин рассмеялся. Он был дружен с Модиным и любил его, как любили его мы все. Полковник совсем охрип, от этого смех был похож на кашель.

— Ну, Борис Федорович, попарились в баньке? Когда Ивакин встал и вышел из-за стола, я увидел, что шинель на нем без правой полы.

— Это что такое, Василий Николаевич?

— Да вот, так случилось… Стоял я в окопе, наблюдал, как подходили танки к позициям Клинковского, и не заметил, что пикировал фашистский самолет. Рядом упала бомба, и меня взрывной волной, как мячик, выбросило из окопа. Поднялся, а полы у шинели нет… Ну, погоди, стервятник, придет время — представлю тебе счет за шинель!

В тяжелом настроении возвращались мы около полуночи на КП. Война требует жертв. Война предполагает и убитых и раненых. Вон от батальона Григорьева почти ничего не осталось. Был батальон, и не стало его. Кадровые военные привыкают к этому. Иначе нельзя. Но вот мы зашли по пути из полка в медсанбат — нужно было проверить положение дела — и сердце дрогнуло. Условия для медсанбата в десанте, на «пятачке», перепахиваемом снарядами и бомбами, невыносимые. Здесь к нравственным и физическим силам людей война предъявила немыслимые требования. Солдаты на переднем крае могли зарыться в землю и укрыться в окопе от бомб, раненый не мог сделать этого. Хирург в операционной мог только одно: не замечать бомб.

К вечеру в центральной части Эльтигена сосредоточилось до трехсот раненых. Они лежали кто где: в разбитых домах, в подвалах, нишах, холодные и голодные, и не все еще прошли первичную обработку. Врачи и сестры не в состоянии были управиться.

В течение дня операционный взвод три раза менял место расположения. Сейчас он разместился в полуразрушенном доме. Бомбы так растрясли строение, что ходить приходилось на носках, иначе сверху сыпалась штукатурка.

Встретиться с ведущим хирургом медсанбата Трофимовым не удалось: он работал в операционной.

С темнотой обстрел плацдарма утих. Врачи вздохнули: "Наконец-то нормальная обстановка"; они называют это нормальной обстановкой! Через перекошенный проем двери была видна фигура хирурга. Рукава халата засучены выше локтей. Марлевая маска на лице. Время от времени голос приказывал: "Кохер!.. пеан!.." Слова звучали, как команда в бою.

Операционная сестра Колесникова подавала майору инструменты. Вокруг стола горело несколько свечей. Они давали мало света. Простыня, покрывавшая тело раненого, казалась желтой. На столе лежал командир роты из 37-го полка капитан Калинин. Уже двадцать пятого человека оперировал сегодня Трофимов.

Подполковник Павлов, посланный сюда Копыловым, докладывал о деятельности медсанбата. Упрекал начальника санитарной службы Чернова: нерасторопен.

Майор Чернов, конечно, несколько вяловат, но это человек, созданный для десанта, — спокойный, беспредельно смелый.

— А вы зачем сюда посланы? — строго сказал я Павлову. — Надо помогать Чернову. Видите же, как тяжело.

О трудностях, с которыми встретились медицинские работники в Эльтигене, пусть расскажет сам врач. Вот выписка из дневника хирурга В. А. Трофимова:

"…Идем с десантом в Крым. Известно лишь одно: берега Крыма сильно укреплены. Опыта работы в десанте никто из нас пока не имел и поучиться было не у кого. После длительных исканий пришли к решению: операционный взвод, приемно-сортировочный и эвакоотделение разбить на две самостоятельные группы. Одну возглавил ведущий хирург, другую — старший ординатор хирургического взвода. Имущество, инструментарий поделены поровну. Набор для полостных операций только в группе ведущего хирурга. Все имущество упаковано в вещевые мешки и распределено среди десантников по принципу взаимозаменяемости.

Идем на пристань. Расстановка по отделениям. Погрузка на сейнер «Орел». В 3.60 выход на старт.

В пути к крымскому берегу. Фейерверк наших артиллеристов. Люстры с немецких самолетов. Прожекторы. Трассирующие снаряды и пули. На берегу пожар. Под обстрелом береговых батарей противника ждем мотобот для высадки. Мина с правого борта. Разрыв снаряда перед носом сейнера. Осколки на палубе. Справа погиб катер. Впереди на сейнере пожар. Медсестры-десантницы прижались в кубрике. Наш сейнер продолжает вынужденную прогулку под обстрелом. Мотобота нет. Рассвет. Сосредоточенный огонь по сейнеру. И вдруг приказ — возвращаться обратно. Столкновение с другим судном. Повреждено рулевое управление. Нас относит к батареям противника. Прикрываемся дымовой завесой. Рулевое управление исправлено, и мы идем назад, на Тамань, к Соленому Озеру.

На пристани первые известия о десанте. Хорошие: передовые отряды зацепились за плацдарм. Плохие: погибла санчасть одного полка — подорвались в море на минах.

Снова погрузка на судно. Идем на запад. Море сейчас спокойное. Мина справа, в пяти метрах. Высадка прямо в воду. Сбор группы — проверка имущества и людей. Куда идти? Разведка. Встреча со второй группой медсанбата. Остановка под горой. Обстрел из минометов и автоматов. Организуем оборону. Совещание под огневым налетом. Выбор помещения. Принцип: откуда меньше стреляют.

Домики под горой. Операционная и палаты. Приятные соседи — огневая позиция минометчиков под окнами операционной.

Начинаем прием больных. Борьба за честь обработки первого раненого. Что значит не иметь автоклава и потерять биксы[2] со стерильным бельем. Печальные последствия небрежной упаковки хлороформа. Куда девались носилки? Хирургическая тактика обработки раненых в десанте. Делать ли лапоратомию[3], когда нет стерильного белья и при большом потоке раненных в конечности? Быстрое заполнение мест в палате нетранспортабельных.

Слухи: погибла замполит Исаева и ее группа. Не верю!

Наша авиация штурмовала танки противника, подошедшие к Эльтигену. Обстрел минами района приемосортировочной группы. Снаряды ложатся за стеной нашего дома, обращенной к морю. На дороге ранен в плечо доктор Запорожец. Кончается запас эфира и хлор-этила. Вата на исходе.

За сутки обработали 120 раненых. Задержка в подаче раненых на стол.

Море снова шумит. Под вечер «Юнкерс-88» делает два захода и бомбит поселок в районе медсанбата. В операционной обработка раненой медсестры из полка. Кровотечение. Обвал потолка. Раненая просыпается в ужасе. На стерильном столе кирпичи и штукатурка. Уборка. Через час начинаем работу. Новый налет. Снова обвал потолка.

Иссякли запасы наркозных средств. Одна бутылка эфира на десять раненых.

Во время маскировки окон тяжело ранен осколком снаряда в грудь санитар Хижняк. Ранение средостения. Нарастает удушье. Делаю операцию без надежды на успех.

Да, Исаева погибла. Ее тело выброшено морем на берег. Хижняк умер. На операционном столе солдат Пигунов.

Час назад он был в контратаке. Взрыв за окном. Повторное ранение осколком на операционном столе. "Режьте мое тело снова, майор. Но только скорее!.." Операция по Пирогову без наркоза".

На этом в дневнике майора Трофимова кончаются записи за 1 и 2 ноября. Офицеры-врачи и солдаты-санитары и сестры делали в полуразрушенном доме свою работу так же, как делал ее Хасанов в окопе у трофейных пушек в ста метрах от КП, как лейтенант Очаков на кромке берега.

Героизм имеет много граней. В санитарном батальоне десанта его облик был полон трагизма и человеколюбия. В этих условиях мог выдержать только тот, кто или вовсе не имел сердца, или имел в сердце такую любовь к людям, что полностью забывал о себе.