Лагуна Ностра - Доминика Мюллер

— Мошенники, проститутки, мертвецы — он только на это и реагирует. Или теперь нюх у него стал тоньше?

— Нет, но согласись, что заманчиво собрать в одной картине персонажи одного сорта. Перенеси деньги, секс и преступления в живопись, и вся история искусств развернется перед тобой как на ладони, от мифологических сюжетов до библейских. Джентилески, Ян Ливене, Маттиа Прети, Караваджо, Рембрандт, примеров сколько угодно.

— Ты поделилась своими соображениями с братом?

— Смеешься? Альвизе верит только в то, что видит своими глазами. Он составил отчет, в котором перечислил все факты и все гипотезы с кучей вопросительных знаков.

— Ты считаешь, он так нажимает, чтобы создать впечатление, будто расследование продвигается? Он же все время жалуется, что начальство его подгоняет.

— Не думаю. Альвизе — честный человек. Но городу нужны были улики, нужен был мотив, и он их получил. Это как посмотреть. Композиция картины зависит от того, где стоит художник, от выбранной им перспективы и точки зрения.

— Какой он все-таки миленький! Ну прямо спящий ангелочек. Посмотрите на его мордашку: Виви говорит, что ваш подозреваемый невиновен.

— Можно быть невезучим и виновным одновременно, Игорь.

— Если бы этот парень зарезал Волси-Бёрнса, он забрал бы партитуру. Ведь это улика, которая прямиком выводит на него. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что за собой надо убирать.

— Ну, ему надо было еще иметь такую возможность. Мы ищем иголку в стоге сена. У Альвизе целая гора гипотез, и он карабкается на нее в одиночку, зависая над пропастью. А мы… Все, что мы можем, — это стоять внизу и ждать в надежде, что он не сорвется.

— Решение придет из пустоты, ответ найдешь в уединении, но он же не желает прислушиваться к своей карме. Разрываться на части — это его проклятие.

— Ладно, ребятки, мы топчемся на месте. Лично я пошел заниматься своим лаком. Зайдешь взглянуть на картину?

— Сейчас иду. А что означает эта твоя ода пустоте, дядя Игорь? Ты что, хочешь посоветовать Альвизе сесть в позу лотоса и заняться медитацией?

— Это ему не повредило бы. Он всячески старается заполнить пустоту, а ему следовало бы впустить ее в себя. Возьми этого Волси-Бёрнса, все же считали его страшным мерзавцем. Альвизе стоит взглянуть на его смерть с противоположной точки зрения — как на торжество чистоты над скверной.

— Так что, по-твоему, убийцу надо медалью наградить?

— Нет, но это же так естественно — устранять тех, кто причиняет тебе зло.

— Альвизе думал об этом — о том, что ты называешь естественным. Он досконально проверил, чем занимались в день убийства владельцы магазинов, чьи визитки и счета сохранились у Волси-Бёрнса. Все они прекрасно помнят этого мерзкого типа, который торговался с ними до одури. Но не резать же его за это!

— Что я говорил?! Его смерть никому не в тягость, совсем наоборот. Альвизе должен исходить из этого: убийца явился, чтобы искоренить в лице Волси-Бёрнса зло. Поддельная партитура — это знак, указывающий, что следствие с самого начала шло по ложному пути, но он не желает этот знак понимать. Ему надо только открыть уши, и он услышит в свисте ветра шорох ангельских крыльев.

— Именно. Давайте посоветуем Альвизе прислушаться к ангелам. Уж это точно поможет ему в ведении дела.

— Разве я прошу его помощи, когда расследую происхождение своих картин? Гляди-ка, как тебе мой «Мужчина с перчаткой»? Видишь эти складки? Чистый Гверчино!

— Грязный он, твой мужчина. Ничего не разобрать.

— А я знаю, что Борис прав. Надо обладать особым даром прозрения, чтобы увидеть истину, вот и все. Посмотри на эту перчатку. Может быть, она указывает на убийцу? Кто знает?

— Что ты предлагаешь, Игорь? Носить «Мужчину с перчаткой» по улицам, пока он не покажет нам убийцу?

— Ты думаешь, что мой брат бредит? История живописи полна «указующих перстов». Не помню уже, кто написал, что произведение искусства строится из множества деталей, большая часть которых находится за гранью анализа. Альвизе надо заменить «произведение искусства» на «расследование» и научиться следить за указующим перстом, коль скоро ему нечего анализировать. Ладно. Выключаем этот агрегат? Хватит уже, наорались.

Я перенесла магнитофонную запись на бумагу, не выбросив ни единого слова, потому что мы так решили, а еще потому, что своей туманностью она напомнила мне метеорологические наблюдения за облачным небом и показалась потому достойной внимания. Я не знала еще где, но была уверена, что где-то, «за гранью анализа», отыщется знак, который поможет брату понять, что мир нельзя уместить в графах протокола.

На следующий день после нашего совещания в поддержку Альвизе моя ночная восторженность затерялась где-то в простынях. Но от нее осталась твердая уверенность, что нам надо сплотить наши ряды и самим взяться за дело. Я спустилась в андрон за свежим номером «Гадзеттино» и сразу зацепилась взглядом за набранные крупным шрифтом заголовки первой полосы, посвященной местным новостям. Там в одну кучу были свалены «библейский исход» подобранных в порту «младенцев-нелегалов», суицидальная попытка, совершенная «женоубийцей» в тюрьме Мольяно, «шприцы-бомбы» наркоманов из Местре и кража пяти велосипедов у охранников в Марконе. Отдельное место было отведено «шефству» над плафоном Дворца дожей: достаточно заплатить за реставрацию одного квадратного метра живописи, и твое имя будет красоваться в числе других щедрых меценатов на памятной доске.

«Гадзеттино» отражает изобретательную душу Венеции, присущую ей обманную философию, сказал бы Игорь. Что бы там такого ни натворил этот Волси-Бёрнс, что бы ни послужило поводом для его убийства, я согласна со своими дядюшками: своим хамством, своей грубостью он согрешил против Венеции, против ее добродушной манеры мириться с непорядком. Его плавающий в канале труп стал деталью композиции под названием «Венеция под угрозой», изображающей город, который бури и непогода научили всегда оставаться на плаву.

Поднимаясь наверх в халате, с развернутой «Гадзеттино» перед глазами, я натолкнулась на Альвизе, который, прыгая через две ступеньки, мчался исполнять свой долг. Благоухая «Мушуар де мсье», любимым ароматом нашего отца, он выглядел безупречно в своем темно-синем костюме и белоснежной сорочке, с шелковым трикотажным галстуком, любимым галстуком нашего отца, и я уткнулась носом ему в шею, чтобы поцеловать его. Несмотря на спешку, мы обменялись долгим, пахнущим чистотой поцелуем, и я поняла, что ему от меня никогда ничего не будет нужно, кроме этих мимолетных моментов возврата в детство. И я выронила газету, даже не подумав ее скомкать.

6

ПРОФЕССОР

Профессор Корво приобрел свое звание вместе с бельэтажем исторического палаццо на Большом канале. Прежний жилец, умерший в возрасте ста лет, преподавал архитектуру, идя по стопам прославленного Паоло Скарпы, и этот Корво вместе с бронзовыми орнаментами, украшающими дом от входа до подвесных потолков, за баснословные деньги купил и словечко «professore», красующееся на узорчатой бронзе дверного звонка.

После недельной передышки в Лагуну вновь вернулись дождь, бора и всклокоченные облака. При таком ветре в каналы часто попадает мусор со свалки, и случается, что гондоле, курсирующей по Большому каналу между Сан-Тома и Сант’Анджело, приходится лавировать, чтобы не наткнуться на стиральную машину или велосипед. Кьяре понадобился весь ее авторитет, чтобы убедить Игоря, уже нависшего своим упитанным телом над бортом трагетто{7}, не выуживать из воды деревянный табурет с продавленным плетеным сиденьем. Получив СМС-предупреждение о возможности нового подъема воды, она заставила всех нас надеть в андроне резиновые сапоги, раздала всем пакеты для туфель и проинструктировала, как себя вести.

Члены семейства Кампана в полном составе, включая Вини, были поименованы на тисненой карточке бристольского картона, приглашавшей их выпить по стаканчику в великолепном дворце Корво, и моя невестка в приколотой в андроне записке велела всем явиться в бельэтаж, чтобы перед отправлением пройти надлежащий досмотр. Можно было подумать, что мы собираемся наниматься в массовку на съемки «костюмной драмы». Из всего, чем славится не любимая ею Венеция, в которой Кьяра с психоаналитической чуткостью улавливает симптомы старческого слабоумия, ее внимание привлекает только искусство переодевания, этот особый талант, используемый шизофрениками для маскировки психического расстройства под красочными действами. Наша психотерапевтиня не допускает и мысли, что есть вещи, не поддающиеся психоаналитической дешифровке. А для таких, как мы, кто использует тайны подсознательного в качестве инструмента при работе со всякими темными материями, наличие в доме собственного психоаналитика — настоящее бедствие.