Лагуна Ностра - Доминика Мюллер

Все-таки он очень крут, мой братец. Удрученный зрелищем наших иссохших физиономий, этих бесплодных побегов на фамильном древе, этой вечной голгофы для родных, Леле сочувственно вздохнул. Комиссар постучался в ту самую дверь, воскликнул он. Если куда и надо было стучаться, так это в сердце Леле, в тон ему ответил Альвизе. Пусть он — полицейский, но это не мешает ему быть добросердечным человеком.

Дверь его сердца — это-то и хотел сказать Леле. Он лично займется делом малыша Виви, это будет для него не только радостью, но и честью. Зачем иметь друзей, если не можешь оказать им маленькой услуги?

У Джакомо и его клиентов все услуги — платные. Даже я поняла, что дело Виви будет платой за дело Энвера. Уютно устроившийся в своей переноске Виви был лазутчиком, спрятанным внутри коня, которого хитроумный Альвизе только что запустил в Трою, однако осажденный троянец еще не капитулировал. Возможно, причиной тому была моя не-связь с Джакомо, который ничего в жизни не делает даром, но мне вдруг бросилось в глаза очевидное: Корво устремился на помощь подозреваемому в убийстве отнюдь не из филантропических соображений.

Окруженный дорогими игрушками профессор со своей горячей металлокерамической улыбкой, уравновешенной ледяным взглядом, напоминал мне суровые, жесткие мужские фигуры, присутствующие в некоторых религиозных композициях, что создавались в 1450-е годы при дворе герцога Урбино. Священное Писание и трудные времена не располагали к веселью, но мне всегда было интересно, что замышляют, что скрывают эти люди, прячась во мраке дворцовых переходов, в двух шагах от Пречистой Девы, от ее Сына? Можно подумать, что они шпионят за ними. Что замышляют эти три сановника, с равнодушием взирающие на бичевание Христа на картине Пьеро делла Франчески?[50] Старший из них, тот, что одет в тяжелую мантию с тонким золотым узором, своим плешивым желтым черепом похож на Корво. А что это за старикашки и юные пажи с недовольными физиономиями окружают спящего Младенца Христа, голенького и пухлого, совсем как наш Виви, не удостаивая его ни улыбкой, ни даже взглядом? Я просто остолбенела там, в этой профессорской гостиной, когда услышала, как комиссар полиции и благотворитель из «Алисотрувена» взвешивают свой товар, положив на одну чашу весов усыновление Виви, а на другую — снятие обвинения с Энвера. За тяжелыми дверями, расположенными одна напротив другой, как во Дворце дожей, скрывались невидимые залы, полные тщательно охраняемых тайн, и я пожалела, что Виви еще слишком мал и что ему не рассказать, в каких коридорах и комнатах успел он побывать, когда его изгнали из гостиной, где не нашлось места для искренних детских слез.

Клятвы во взаимной дружбе затянулись до конца вечера. Леле присмотрел виллу в окрестностях Тревизо, и мы с Борисом должны были дать ему обещание съездить туда, чтобы оценить находившиеся там картины и предметы искусства, а затем обеспечить реставрацию, атрибуцию, продажу, соответствующие по времени рамы и пр. Он клялся, что отдаст в наше распоряжение свой бумажник и предоставит полную свободу действий. Эта вилла будет нашим общим делом, и Леле горел нетерпением начать его. Участок, окружавший здание, был совершенно заброшенным, и он намеревался превратить его в «Сад земных наслаждений» а-ля Иероним Босх, в некое инициационное пространство, где он будет отдыхать после трудов праведных. Альвизе спросил, как обширны территории, на которых он этим трудам предается, на что профессор замахал во все стороны руками, словно разгоняя метаново-нефтяной дух, грозивший окончательно загрязнить атмосферу в комнате в результате деятельности ее хозяина, осуществлявшего посредничество между поставщиками энергии и ее потребителями. В данный момент он трудился над проектом газодобывающей платформы в Северной Адриатике, сооружения, активно критикуемого экологами, этой волосатой бандой, как выразился Леле, поглаживая себя по плешивому черепу, которые ни в чем не смыслят, кроме раздельной переработки мусора. Затем, словно не желая тратить на разговоры о работе драгоценное время, он снова вернулся к будущему саду. Он устроит там лабиринт, бесконечную дорогу к познанию самого себя. Привлеченная этими чарующими проектами, Кьяра очнулась от своего оцепенения. Нам же с Борисом они показались почерпнутыми из какого-то популярного издания. Если Корво намекает на триптих из Прадо, пробормотал дядя, то Босх изобразил в нем демонов сладострастия, у него «Сад земных наслаждений» символизирует смешение природных царств, деградацию человеческой сущности и перерождение человека в некие животно-растительные гибриды. Желание Леле взять его за образец казалось Борису не менее странным, чем его профессия. Альвизе и Кьяре не соскучиться с такими родными — такими оригинальными, такими симпатичными и образованными, снова сказал профессор. Искусство и культура — только они и вечны, только в них заключается истина, вздохнул он, словно находил это утверждение удручающим и достойным сожаления.

Виви снова запищал, и все мы, вслед за Кьярой, повскакивали со своих мест — все, кроме Игоря, который продолжал сидеть в носках в ожидании, когда ему вернут его сапоги.

И тут-то ветер сменился бурей.

Войдя в комнату с сапогами Игоря, дворецкий объявил о прибытии профессорской знакомой.

Рослая и костистая Илона изо всех сил старалась походить на русских девиц, длинноволосых блондинок со светлыми, густо накрашенными глазами и накачанными ботоксом губками, которые разгуливают на высоченных шпильках и в дорогих шубах по улице Валларессо, от дорогого бутика к банкомату и обратно. Только Илона годилась им в матери. Ее возраст выдавал усталый взгляд, которым она окинула нашу компанию, войдя в гостиную в сопровождении маленького мальчика. Однако, едва она встретилась глазами с Альвизе, взгляд этот заметно оживился. Леле тем временем представлял свою приятельницу присутствующим. «А мы уже встречались!» — воскликнул Альвизе и, взглянув на часы, рванул к выходу с такой скоростью, будто запустил часовой механизм и в комнате вот-вот взорвется бомба.

Сбежав впереди нас по мраморной лестнице, он рухнул в профессорском андроне на скамью со злющей физиономией, какая бывает у него в особо неудачные дни. Мы торопливо натянули пальто и сапоги, не проронив ни слова, за исключением Кьяры, заявившей, что ни за что больше не пойдет к этому мужлану, даже если ее потащат туда за волосы. На что брат ответил, что, как бы мы ни сопротивлялись, он потащит нас туда, куда сочтет нужным. И для начала, нравится нам это или нет, мы с Борисом отправимся на виллу в Тревизо. А у него дела в комиссариате. И он надеется, что мы уже достаточно большие, чтобы вернуться домой самостоятельно.

Кьяра закричала, что она — римлянка и что, если бы она знала, она дважды подумала бы, прежде чем похоронить себя заживо в этом городе и в этом дворце, но ее муж уже был таков. Она с отвращением взглянула на нас, будто это мы были причиной всех ее несчастий, и бросилась вслед за Альвизе, а может, пошла к своим друзьям-художникам — нам это было без разницы. Про Виви она забыла.

На последний катер мы опоздали, вода спала, и мы пошли пешком, ругая на чем свет стоит мостовую, слишком сухую для наших слишком тяжелых, шаркающих сапог, но слишком мокрую для наших легких туфель, которые сразу насквозь пропитывались грязью. Как и с этим вечером, с нами было что-то не так, мы никак не могли найти правильного тона, вели себя то заискивающе, то агрессивно, то что-то критиковали, то с чем-то соглашались, чувствовали себя явно не на своем месте по той простой причине, что у этого Корво все не на месте. И до палаццо Кампана по слабо освещенным улицам оказалось слишком далеко тащиться — опять из-за него!

И тут раздался нежный, словно флейта заклинателя змей, голос Игоря. «Слишком», «недостаточно» — это все неправильно. Что есть, то есть. И ровно столько, сколько надо. И надо принимать то, что есть, как оно есть, а не расстраиваться по пустякам. Время и пространство эластичны: когда нам плохо, они растягиваются, когда мы довольны — сокращаются. А вот когда мы храним безмятежность, как он, например, они остаются неизменными.

Мы двигались сквозь ночь и стужу к площади Сант’Анджело, чтобы оттуда по длинной улице Мандола добраться до Риальто. Перейдя через мост на другой берег Большого канала, нам надо будет пройти мимо зачехленных прилавков рынка, вернуться немного назад и сетью улочек пройти до Сан-Поло и Салицады, которая приведет нас наконец к палаццо Кампана, находящемуся по прямой в пятистах метрах от палаццо Корво. Зимой в Венеции случаются такие вечера, когда кругом так холодно и грустно, что хочется быть птицей — и перелететь канал по воздуху или чайкой, и переплыть его, — все равно кем, лишь бы не скитаться сиротливо по пустынным улицам с нашим собственным сиротой под мышкой.