Подземные (Из романа «На дороге») - Джек Керуак

само по себе меня отнюдь не ранило) — то была ее красота, ее игра в борьбу не на шутку, я гордился, я хотел знать как Кармоди себя чувствует ТЕПЕРЬ (чувствуя что должно быть он вначале относился к ней критически за то что она негритянка, он-то техасец и притом техасец-джентльмен) когда видит как она великолепна, как сестренка, запросто вписывается, смиренная и покладистая к тому же и настоящая женщина. Даже почему-то присутствие Юрия, чья личность уже была подпитана у меня в уме от энергии сна, прибавляло толику моей любви к Марду — я вдруг полюбил ее. Они хотели чтоб я пошел с ними, посидеть в парке — как будто уговорено на серьезных трезвых конклавах Марду сказала "А я останусь здесь и почитаю и кое-что сделаю, Лео, ступай с ними как мы договорились" — пока они выходили и маршировали вниз по лестнице я задержался сказать ей что сейчас люблю ее — ее это не так удивило или обрадовало, как я желал — она взглянула теперь уже на Юрия с точки зрения глаз не только моего сна но увидела его в новом свете как вероятного преемника меня из-за моего беспробудного предательства и пьянства.

Юрий Глигорич: молодой поэт, 22 года, только что приехал из яблонеурожайного Орегона, перед тем был официантом в столовой на большом пижонском ранчо — высокий худой светловолосый югослав, симпатичный, очень дерзкий и превыше всего прочего старающийся срезать Адама и меня и Кармоди, все время зная нас как старинную почитаемую троицу, желая, естественно, будучи молодым непубликуемым неизвестным но очень гениальным поэтом уничтожить больших установленных богов и возвысить себя — желая следовательно и их женщин тоже, будучи не стесненным условностями, или неопечаленным, пока еще, по меньшей мере. — Мне он понравился, я считал его еще одним новым "молодым братушкой" (как Лероя и Адама до этого, кому я «показывал» писательские уловки) а теперь буду показывать Юрию и он будет мне корешком и ходить со мною и Марду — его собственная любовница, Джун, бросила его, он к ней плохо относился, он хотел чтоб она вернулась, у нее была другая жизнь в Комптоне, я ему сочувствовал и расспрашивал как идут у него дела с письмами и звонками в Комптон, и, что самое важное, как я говорил, теперь он впервые вдруг смотрел на меня и говорил "Перспье я хочу с тобой поговорить — внезапно мне захотелось узнать тебя на самом деле." — В шутку за воскресным вином у Данте я сказал: "Фрэнк залип на Адаме, Адам залип на Юрии" а Юрий вставил "А я залип на тебе."

В самом деле залип в самом деле. В то скорбное воскресенье моей первой болезненной любви к Марду посидев в парке с парнями как договаривались, я притащился снова домой, к работе, к воскресному обеду, виновато, опоздав, обнаружив мать пасмурной и все-выходные-одной в кресле со своей теплой шалью… а мои мысли теперь переполненные Марду — не думая что хоть сколько-нибудь важно то что бы я там ни наболтал молодому Юрию не только "Мне снилось что ты обнимался с Марду" но еще и, у киоска с газировкой по дороге в парк когда Адам захотел позвонить Сэму и мы все сидели у стойки и ждали, с лимонадами, "С тех пор как мы с тобой виделись в последний раз я влюбился в эту девчонку," информация воспринятая им без комментариев и которую я надеюсь он помнит до сих пор, и разумеется так оно и есть.

И вот теперь раздумывая о ней, ценя ее драгоценные хорошие мгновенья что у нас были о которых прежде я и думать избегал, возник факт, раздувавшийся в своем значении, тот поразительный факт что она единственная девушка из всех кого я когда-либо знал которая по-настоящему понимала боп и умела петь его, она сказала в первый уютный денек красной лампочки у Адама "Пока я ехала головой я слышала боп, в музыкальных автоматах и в Красном Барабане и везде где мне случалось его слышать, с совершенно новым иным ощущением, которое я, правда, на самом деле не могу описать." "Но каким же оно было?" — "Но я не могу описать его, оно не только посылало волны — проходило сквозь меня — Я не могу ну типа, сделать его, пересказывая его словами, понимаешь? УУ ди би ди ди" спев несколько нот, так прелестно. — Та ночь когда мы стремительно шагали вниз по Ларкину мимо Черного Сокола вместе с Адамом на самом деле только он шел следом и слушал, тесно голова к голове, распевая дикие припевы джаза и бопа, временами я фразировал а она издавала совершенные фактически очень интересные современные и передовые аккорды (подобных которым я никогда нигде не слышал и которые имели сходство с модерновыми аккордами Бартока но были по-боповому хеповы) а в другие разы она просто делала аккорды а я делал контрабас, по старинной великой легенде (вновь ревущей высокой кушетки поразительно убойного дня которую я не рассчитываю что кто-то поймет) прежде, мы с Оссипом Поппером пели боп, выпускали пластинки, всегда беря на себя партию контрабаса тум тум под его фразировку (настолько как я вижу сейчас похожую на боповую фразировку Билли Экстайна) — мы вдвоем рука об руку несясь длинными шагами по Маркету по хиповой старой сердцевине Калифорнийского Яблока распевая боп и притом неплохо — восторг этого, и придя после жуткой попойки у Роджера Уолкера где (организация Адама и мое молчаливое согласие) вместо нормальной бал°хи были одни мальчики и все голубые включая одного молодого фарцовщика-мексиканца и Марду отнюдь не застигнутая врасплох веселилась и болтала — однако несмотря на все это, сорвавшись домой на автобус что ходит по Третьей Улице распевая ликуя

Тот раз когда мы читали вместе Фолкнера, я прочел ей Кони в яблоках, вслух — когда зашел Майк М°рфи она велела ему сесть и слушать пока я продолжал но тогда я был другим и не мог читать одно и то же и остановился — но на следующий день в своем мрачном одиночестве Марду села и прочла весь однотомник Фолкнера.

Тот раз когда мы пошли на французское кино на Ларкин, в Вог, посмотрели Нижние Глубины, держались за руки, курили, прижимались друг к другу — хотя снаружи на Маркет-Стрит она не позволила мне держать себя под руку из страха что люди на улице решат что она шлюха, так это и выглядело бы но я рассвирепел но не стал дергаться и мы пошли дальше, мне захотелось зайти в бар выпить вина, она боялась мужиков в шляпах рассевшихся у стойки, теперь я увидел ее негритянский страх перед американским обществом о котором она постоянно говорила но ощутимо на улицах что никогда никак меня не заботило — пытался утешить ее, показать что она может делать со мной вместе все что ей угодно: "Фактически крошка я буду знаменитым человеком а ты будешь достойной и гордой женой знаменитого человека поэтому не переживай" но она сказала "Ты не рубишь" но страх маленькой девочки так прелестен, так съедобен, я оставил его в покое, мы пошли домой, к нежным любовным сценам вместе в нашей собственной и тайной темноте

Фактически, тот раз, один из тех прекрасных разов когда мы, или вернее, я не пил и мы провели целую ночь вместе в постели, на сей раз рассказывая истории про привидения, сказки По те что я мог вспомнить, потом кое-что сочиняли, а в конце строили друг другу дебильные рожи и пытались напугать друг друга круглыми остановившимися глазами, она показала мне как одной из ее грез наяву на Маркет-Стрит был тот приход что она кататоник ("Хотя тогда я не знала что это слово означает, но типа, я ходила зажато болторукаясь рукоболтаясь и честное слово ни единая душа не смела со мною заговорить а некоторые и взглянуть-то боялись, и я такая там ходила как зомби а ведь всего тринадцать мне было.") (Ох что за ликующее пришепетывание в шепелявых маленьких ее губках, я вижу выступающие вперед зубки, я говорю строго: "Марду тебе следует сейчас же почистить зубы, вон в той вот больнице, пойдешь к своему терапевту, и к зубному тоже зайди — это все бесплатно поэтому давай…" поскольку вижу как уголки ее жемчугов начинают темнеть что приведет к порче) — и она строит мне рожу сумасшедшей, лицо неподвижное, а глаза сияют сияют сияют как звезды небесные и какие угодно но только не испуганные я до крайности поражен ее красотой и говорю "И еще я вижу землю в твоих глазах вот что я думаю о тебе, в тебе есть определенная красота, не то чтобы я завис на земле и индейцах и все такое и желаю все время талдычить про тебя и про нас, но я вижу в твоих глазах такое тепло — но когда ты строишь сумасшедшую я вижу не безумие а восторг восторг — как беспризорные хлопья пыли в уголке у маленького пацанчика а он сейчас спит в своей кроватке и я люблю тебя, настанет день и дождь падет на наши вежды милая" — и у нас горит одна свечка поэтому все безумства еще смешнее а истории о привидениях еще жутче — одна про — но увы недостает, как жаворонок, я расшалился во всем хорошем и не забываю и забываю свою боль

Продолжая прикол с глазами, тот раз когда мы закрыли глаза (снова не пивши потому что нет денег, нищета бы спасла этот роман) и я отправлял ей послание: "Ты готова," и вижу первую вещь в моем черном мире глаз и прошу ее описать ее, поразительно как мы пришли к одному и тому же, это было какое-то взаимное понимание, я видел хрустальные жирондоли а она видела белые лепестки в черной бочажине сразу после некоторого слияния образов так же изумительно как и те точные образы которыми я обменивался с Кармоди в Мексике — Марду и я оба видели то же самое, какие-то очертания безумия, какой-то фонтан, ныне уже мною позабытый и на самом деле пока еще не важный, сходимся вместе во взаимных описаниях его и радуемся и ликуем в этом нашем телепатическом триумфе, заканчивая там где встречаются наши мысли в кристальной белизне и лепестках, в тайне — я вижу ликующий голод в ее лице поглощающем взглядом мое лицо, я мог бы умереть, не разбивай мне сердце радио своей прекрасной музыкой, О мир вновь свет свечей, мигающий, я накупил уйму свечей в лавке, углы нашей комнаты во тьме, ее тень обнаженно смугла когда она спешит к раковине как мы пользуемся раковиной — мой страх передать БЕЛЫЕ образы ей в наших телепатиях из страха что это ей (в ее веселии) напомнит о нашей расовой разнице, отчего в то время я чувствовал себя виновато, теперь-то я понимаю что все это было одним сплошным любовным реверансом с моей стороны Господи.