Евангелист Иван Онищенко - Юлия Крюденер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уже два месяца идет Иван Онищенко из села в село, из дома в дом. Когда сердце горит божественным огнем любви к человеку, в таком хождении есть особая радость, особое счастье. Счастье для такого человека в одном: быть полезным людям, чувствовать их нужду.
Время было предобеденное. По проселочной дороге шел Онищенко. За его спиной на крепких ремнях был прилажен мешок, в котором помещался сапожный инструмент, колодки, куски кожи. С боку висела небольшая сумка с провизией. В кармане пиджака бережно хранилось Евангелие, обернутое в тонкую клеенку. На ногах - простые сапоги, на голове - выяснявший на солнце картуз. Шел он легким шагом, все замечая, всему радуясь. Да он и поистине всему радовался. Небо стало покрываться тучами, где-то далеко гремел гром. Могла быть гроза. Иван прибавил шагу. За бугром показался хутор. Пять или шесть хаток красочно прилепились к склону, внизу которого вилась совсем крохотная речушка, поросшая камышом и вербами. Хатки были белые и ярко выделялись на фоне зелени.
Когда Иван подошел к первой хате, блеснула молния и прогрохотал гром. На землю стали падать крупные капли дождя. Иван постучал в дверь. Открыла старуха. Из сеней на пришедшего смотрели глаза четырех детей-подростков. Из дальней комнаты доносился плач ребенка.
- Побежы, Манько, до дытыны, - сказала старуха, повернув голову к детям, и спросила Ивана:
- Кого вам, государю, трэба? Хозяин и хозяйка в стэпу.
- А мне от дождя укрыться, бабушка, - приветливо сказал Иван и улыбнулся детям.
- Заходьтэ, заходьтэ. Бач, якый дощ полоще. Це ж моих в стэпу моче!
Иван вошел вместе со старухой в большую кухню, которая служила и гостиной, и рабочей комнатой, и столовой. Снял мешок, бережно положил его около стены у входа, а сумку с провизией положил на край длинного стола. За столом вдоль всей стены стояла деревянная лавка.
- Сидайтэ, пэрэсыдить. Вин скоро пэрэстанэ, - сказала старуха. - Та може и борщику поистэ, вже вин зварився. Идить, диткы, идить до Маньки, - обратилась она к детям, с любопытством толпящимся у печки.
Иван снял картуз, сел на край лавки и осмотрел кухню. В помещение стало темно, блеск молнии через окно озарял комнату причудливыми тенями, лил дождь. Потолок в кухне был низкий с выступающими балками, пол мазанный. Пахло борщом, хлебом и дымом от печки. Было тепло и уютно.
Через некоторое время дождь прошел и стало светлее. Старуха сходила к детям, а потом пришла и налила пришельцу миску борща. В углу, где была дверь в комнаты, висел небольшой образ. Старуха глянула на него, как бы указывая, куда надо молиться, и больно стало Ивану, и не по себе. Отказаться от гостеприимного угощения он не мог. Креститься в угол - тоже не мог. И не хотелось неблагодарно наносить человеку удар; ведь вера - святое чувство человека.
Но отступать было нельзя. Он снял пиджак, ополоснул над чаном руки и, став у стола, сложил руки, опустил голову и кратко прошептал:
- Господи, благослови!
Старуха смущенно опустила передник, быстро заморгала глазами, но ничего не сказала.
Когда Иван кончил есть, на дворе послышался топот конских ног и стук колес. Старуха выглянула в окно:
- Ось и наши прыихали. Дощик всэ пэрэмишав. Ну ничого, и дома работа е.
Поблагодарив хозяйку, Иван одел пиджак, но уходить из этого дома ему не хотелось. Он вышел во двор. Хозяин, худощавый, уже немолодой мужчина, весь промокший, стал выпрягать лошадей. Такая же мокрая хозяйка, сказав Ивану "Здравствуйте", прошла в дом. Иван быстро подошел к лошадям. Умелыми движениями молча стал помогать хозяину: снял постромки, отцепил их от брички, смотал вожжи, разнуздал лошадей. Хозяин с любопытством рассматривал гостя. Сняв сбрую и поставив лошадей в просторную конюшню, хозяин вытащил из брички имущество, развесил для просушки, сказал Ивану "спасибо" и пригласил в дом.
- Кто же ты будешь? - обращаясь к гостю, как к сыну, сказал хозяин. Приехавшие ели борщ, а Иван рассказывал:
- Я из далека, из Ананиевского уезда. Иду по людям и сапожничаю. Со мной инструмент. Кто примет, у того и работаю. Дорого не беру, мне бы только прокормиться, да отцу с матерью помочь. Семья-то большая, девять младше меня. Отец с матерью тоже трудятся, - хлеборобы.
- А жинка у тебя есть?
- Нету.
- А водку пьешь, табак палишь? - спрашивала хозяйка, слушая гостя с интересом.
- Жинка моя - вот эта книга, Евангелие, - показал Иван на спрятанную книгу. - Не пью я и не курю. Это непотребство.
- А что ты на образ не перекрестился? - спросила старуха, вставляя что-то в печь рогачом.
- А я уже шестой год, как молюсь Богу не на иконы. Бог на небе, еще в душе человеческой.
- Отож я и бачу, що ты якыйсь нэ такый, як уси, - вытирая о фартук руки, говорила старуха. Но по словам он понимал, что старуха не думает о нем плохо. И это его радовало.
Хозяин с хозяйкой поднялись из-за стола, перекрестившись на образ, хозяин сказал:
- Хотя я вижу, что ты, Иван, не такой, как мы, но ты мне нравишься, Почему тебе не остановиться у нас сапожничать? Хата у нас большая, дети спят в своей комнате. А видишь, какая это палата? Здесь мы прядем и варим, и гостей принимаем, и спим. Кто на печке, кто на полу, - он указал на дощатый помост с периной. - Вот там, у окошка внесем тебе верстачок, сделаем сапожный стул и - Бог тебе в помощь. А работы
